Встречи в марте 1947 года положили конец перерыву, который составил около полутора лет (с осени 1945 года). И в дальнейшем резидентура была вынуждена идти на такие перерывы в личных встречах с Берджесом в зависимости от того, как складывались условия оперативной работы в Лондоне. В такие периоды — с июня по октябрь 1947 года, в феврале-марте 1948 года — связь с Берджесом поддерживалась в основном через Бланта, а с апреля 1948-го только через Бланта, а личные же встречи с Берджесом состоялись раз в 2–3 месяца. Блант также выполнял функции по связи с Филби, когда контакт с ним по каким-либо причинам прерывался или когда он приезжал в Лондон без предупреждения, по срочному вызову своего начальства. Поэтому если охарактеризовать работу Бланта в послевоенный период, то можно сказать, что он держал в своих руках все нити связи группы из трех человек — его самого, Берджеса и Филби. Он овладел всеми премудростями оперативной работы, включая фотографирование документов. На встрече 20 января 1948 года, когда Шишкин обсуждал с ним организацию связи с Берджесом, Блант сам вызвался наладить фотографирование документов Форин Офиса и передавать оперработнику уже отснятые пленки. Он сказал, что наличие у него фотоаппарата легко объясняется характером его работы в Куртоулдском институте (занимался вопросами искусствоведения), а условия позволяют спокойно переснимать документы в его собственном кабинете вечером, когда он остается в здании практически один. Вскоре он договорился с фотографом института о приобретении подержанной «лейки», полностью легализовав, таким образом, ее наличие у себя. Фотографирование документов было налажено, и Блант периодически интересовался, каково качество его продукции, для того чтобы при необходимости подкорректировать освещение и выдержку. В его деле имеется заметка о том, что на встрече 20 декабря 1948 года «РОСС сообщил ДЖОНСОНУ, что отснятый им Парижский договор получился прекрасно».
Принимавшиеся лондонской резидентурой меры безопасности при осуществлении связи, в частности с Берджесом, были ответом на ужесточение контрразведывательного режима в Англии. Блант докладывал, что МИ-5 активизировала наружное наблюдение за советскими гражданами, что чувствовали и сами оперработники, усилила прослушивание телефонов посольства и вмонтировала микрофон в телефон военного атташе. Блант, как человек, не имевший формально доступа к государственным секретам, с наименьшей вероятностью мог привлечь внимание контрразведки, и поэтому провал всей операции со стороны агентов был также наименее вероятен, когда функцию связного осуществлял он. Тем более, что Блант пользовался определенным доверием у некоторых сотрудников МИ-5 и МИ-6, делившихся с ним информацией. Давая характеристику своим контактам в контрразведке и их полезности с точки зрения получения сведений, Блант писал:
«Д. Уайт слишком корректен в обращении и никогда не будет «сплетничать» по вопросам, связанным с работой, как Гай Лидделл или Робертсон. Холлис также корректен и почти враждебен. Джон Марриотт иногда разговаривает, но он меня недолюбливает… При хорошем контакте с Лидделлом и Робертсоном, думаю, я буду в состоянии получать достаточно интересной для нас информации о деятельности МИ-5… Гай Лидделл является заместителем директора (МИ-5), — но если учесть, что сам директор всего лишь марионетка, то он, по существу, находится в курсе всех текущих дел и вопросов».
В качестве своего источника в СИС Блант называл также Дэвида Бойла, начальника отделения и личного советника директора СИС по вопросам цензуры — так именовался перехват зашифрованных линий связи.
О доверии к Бланту со стороны МИ-5 свидетельствовал тот факт, что начальник отделения В4 Т.А. Робертсон советовался с ним по вопросам организации более эффективной работы против советской разведки. В январе 1948 года он сетовал, что «трудность состоит в том, что мы ничего не можем выяснить в отношении русского шпионажа», и просил Бланта, если ему в голову придет особенно хитроумный план, сообщить ему об этом. Позднее, в мае 1949 года, руководящий сотрудник МИ-5 Малькольм Камминг обратился к Бланту с просьбой предоставить одно из помещений Куртоулдского института для тайных встреч с агентами из числа персонала посольств восточноевропейских стран. Блант ответил согласием, и они договорились, что он даст ключ от комнат на первом этаже офицеру МИ-5 Таггеру, который будет приходить туда с двумя другими оперработниками контрразведки — Дербиширом и Леггатом. Когда Блант рассказал об этом Шишкину, тот обеспокоился, не создаст ли эта операция МИ-5 опасность для фотографирования материалов Берджеса. Блант заверил его, что не создаст, так как наличие у него «лейки» полностью оправдано его работой, а войти к нему в кабинет во время фотографирования никто не может. (В Сентябре 1949 года Блант сказал, что МИ-5 провела по крайней мере одну встречу в его институте.) Камминг, по словам Бланта, также сказал, что он и Бойл из СИС хотят посоветоваться с ним по вопросу изъятия дипломатической почты, так как у них самих никаких идей на этот счет нет.
Если в отношениях Бланта с контрразведкой все обстояло достаточно благополучно, то со стороны полиции возникла непредвиденная опасность. 21 января 1949 года около половины десятого вечера на Монтагью-сквер его и Н.Б. Коровина (РОСС), который подменял в тот раз Шишкина (АДАМ), остановили два полицейских в штатском и проверили их документы, а также содержимое портфеля Бланта. В портфеле находились документы Форин Офиса, которые Блант не успел переснять и принес в подлиннике. Они были завернуты Берджесом в коричневую бумагу, а на упаковке было написано имя Бланта. Полицейский, видевший имя Бланта на его удостоверении личности, не стал разворачивать упаковку. Стражи порядка извинились за проверку, объяснив ее ростом преступности в Лондоне. Центр принял немедленные меры по резкому ограничению связи с Блантом и, только убедившись, что с ним и с Берджесом все в порядке, возобновил нормальный ход работы. Через несколько месяцев, в августе 1949 года, подобной же проверке подвергся Берджес. При нем не было никаких компрометирующих его предметов. Полицейский осмотрел сверток, в котором было полотенце с символикой клуба Берджеса. Берджес использовал создавшуюся ситуацию, чтобы узнать, как поступает полиция с информацией о результатах таких проверок, и сказал, что если полицейский сообщит к нему на работу, то он будет жаловаться на необоснованность его действия. Полицейский ответил, что проверок проводится очень много и о них никуда не сообщают, если не выявлено ничего подозрительного. Тем не менее Берджес рассказал о проверке коллегам на работе и своим знакомым в МИ-5. И те и другие посмеялись вместе с ним. Что же касалось доверия к Берджесу самого Форин Офиса, то оно, как он считал, не вызывало сомнений. На встрече 15 марта 1948 года он сообщил, что Гектор Макнил поручил ему сообщать о всех подозрительных в политическом отношении лицах среди персонала МИД. Берджес сказал, что это свидетельствует о доверии к нему лично, но, с другой стороны, означает начало кампании против левонастроенных чиновников. Из осторожности на эту встречу он не принес, как обычно, толстую пачку документов, ограничившись текстом «Брюссельского соглашения о западном союзе» и записью беседы Макнила со своим бельгийским коллегой Спааком. Весьма примечательно, что указание Макнила Берджесу поступило в дни развития берлинского кризиса, взвинтившего нервозность по обе стороны железного занавеса. Находясь физически на Западе, а идейно — на Востоке, Блант, например, в некоторой степени утратил ориентацию. Берджес сообщил, что он «напуган международной обстановкой и ему все сложнее понимать ход событий». Берджес объяснял это тем, что Блант «недостаточно закален и не всегда может дать правильную оценку». Последнее не должно было оказаться новостью для тех сотрудников советской разведки, которые читали автобиографию Бланта и его признания в отсутствии интереса к политике.
Несмотря на то что контрразведывательный режим ужесточался по мере того, как холодная война диктовала свои правила игры, советская разведка не исключала проведения острых операций. На встрече 22 марта 1948 года Блант передал сейфовый ключ вместе с просьбой Берджеса сделать с него слепок и изготовить дубликат. На следующей встрече Берджес объяснил, что это ключ от сейфа с документами МИ-5 и МИ-6, поступающими в Форин Офис. Доступ к ним имели только министр Бевин и его заместители Гектор Макнил и Орм Сарджент. Ключи находятся соответственно у их личных секретарей (личным секретарем Макнила был Фред Уорнер). В деле, однако, не содержится указаний на то, как Берджес объяснил наличие такого ключа у него. Не исключено, что Уорнер, имея одинаковые с Берджесом наклонности и проводя иногда время в компании с ним за бутылкой вина, доверил ему ключ на время дежурства. В Центре было изготовлено два дубликата ключа, которые были высланы с указанием попробовать сначала один, а если он не подойдет, — другой. Вместе с дубликатами пришло строгое указание выемок документов не производить до полного прояснения ситуации. В мае Берджес вернул дубликат ключа Шишкину вместе с запиской: