Я думаю, что Неспола сразу же поставила крест на украденных деньгах, для нее это уже не было новостью, но этим ломиком Натале глубоко ранил сердце матери. С тех пор она всегда была печальной и, влезая во время примерок на табуретку, перестала даже говорить комплименты своим заказчицам.

Однажды, вернувшись домой к вечеру, Натале сказал матери, что ходил искать работу. На нем не было очков, — по его словам, он забыл их в каком-то кафе, где снял, читая газету. Действительно, когда ему приходилось делать что-нибудь, что требовало особого внимания, он всегда снимал очки и откладывал их в сторонку — оттого ли, что боялся разбить, или просто потому, что вблизи он лучше видел без очков.

Мать, как обычно, приготовила ему ужин на своем рабочем столике в оконной нише спальни. Он с жадностью проглотил целую тарелку вермишели с анчоусами, потом тарелку жареной свеклы и булку. Как видно, он был очень голоден. Неспола говорила потом, что никогда не видела, чтобы он ел с таким удовольствием. Поужинав, он выкурил папиросу и, растянувшись на кровати в комнате матери, проспал около часа. Проснувшись, он попросил у Несполы денег и отправился в соседнее кино, где шла какая-то американская комедия.

Я тоже был в зале и видел, как он сидел в первом ряду — потому что был без очков — и то и дело хохотал, сотрясаясь всем телом, словно от кашля.

А при выходе из кино агенты полиции, которые уже успели побывать у него дома, арестовали его и отвели в квестуру.

На следующее утро все газеты сообщали о том, что Натале, придя вносить плату за квартиру, воспользовался удобным случаем и ударом молотка убил хозяина дома — больного старика. Если бы не его методичность, его, возможно, никогда не уличили бы в этом преступлении. Но чтобы не промахнуться, он снял очки и положил их на подоконник. А потом в возбуждении забыл их взять. И они сразу же были обнаружены полицией.

Несчастная мать, которой казалось, что ее уже невозможно ничем удивить, получила в то утро новый удар, который был страшнее всех прежних. Не представляю даже, как она пережила первые дни, когда все газеты только и писали, что о ее сыне и о ней.

Но потом, так как она была религиозна, она вверилась Мадонне, и святая дева дала ей силу перенести все эти испытания.

А когда спустя некоторое время Неспола решилась навестить сына в тюрьме, она узнала, что благодаря серьезному виду и примерному поведению Натале ему доверили должность в тюремной больнице.

Марио

_{Перевод 3. Потаповой}

Дело было так. Утром я встал пораньше, пока Филомена еще спала, взял инструменты, вышел на цыпочках из дому и отправился в Монте Париоли, на виа Грамши, где нужно было починить колонку в ванной. Сколько времени у меня ушло на работу? Наверное, часа два: нужно было снять старую трубу и поставить новую. Кончив работу, я на автобусе и потом на трамвае вернулся на виа деи Коронари, где я живу и где находится моя мастерская. Прикиньте время: два часа в Монте Париоли, полчаса туда, полчаса обратно, всего три часа. Что такое три часа? И много и мало, скажу я вам. Все зависит от обстоятельств. Я потратил три часа на то, чтобы сменить свинцовую трубу, а другие за это время…

Расскажу по порядку. Только я вышел на виа деи Коронари и зашагал по тротуару, слышу меня кто-то окликает. Оборачиваюсь — это старая Федэ, что сдает комнаты в доме напротив нас. У этой бедняжки Федэ так распухли от подагры ноги, прямо как у слона. Она говорит мне, тяжело дыша:

— Ну и сильный же сирокко сегодня… Ты домой? Не поможешь ли донести кошелку?

Я отвечаю, что с удовольствием. Перекинул сумку с инструментами на другое плечо и подхватил ее кошелку. Пошли мы рядом, она еле волочит свои ножищи. Потом спрашивает:

— А где Филомена?

— А где же ей быть? — отвечаю. — Дома.

— Ах, дома, — говорит она, наклонив голову. — Понятно…

Я спрашиваю просто так, для разговора:

— А почему «понятно»?

— А она:

— Понятно… Эх, бедняжка ты мой!

Мне это показалось что-то подозрительным. Я подождал немного и опять спрашиваю:

— А почему же я бедняжка?

— А потому, что жаль мне тебя, — говорит старая карга, глядя в сторону.

— Это как же понимать?

— А так, что нынче не то, что в старину… Женщины не такие стали, как в мое время.

— Почему?

— В мое время мужчина мог спокойно оставить жену дома. Какой оставил, такой и нашел. А теперь…

— А теперь?

— Теперь не так… Ну довольно… Дай мне кошелку. Спасибо.

Все удовольствие этого славного утра было мне отравлено. Я тяну к себе кошелку и говорю:

— Не отдам, пока вы мне не объясните… При чем тут Филомена?

— Я ничего не знаю, — говорит она, — но предупредить не мешает.

— Да в конце концов, — кричу, — что такое сделала Филомена?!

— Спроси у Адальджизы, — ответила она и, вырвав кошелку, засеменила прочь в своей длинной накидке, да так резво, как я и ожидать не мог.

Ну, я решил, что не стоит сейчас идти в мастерскую, и отправился обратно — искать Адальджизу. К счастью, она тоже живет на виа деи Коронари. До того как я встретил Филомену, мы с Адальджизой были помолвлены. Она осталась в девушках, и я заподозрил, что эту историю с Филоменой выдумала именно она. Я поднялся на пятый этаж и сильно застучал кулаком, так что чуть-чуть не попал ей по лицу, когда она внезапно открыла дверь. У нее были засучены рукава, в руках половая щетка. Спрашивает меня очень сухо:

— Тебе что, Джино?

Адальджиза — миловидная девушка среднего роста. Только голова у нее немного великовата и подбородок уж очень вперед выдается. Из-за этого подбородка ее и прозвали «Щелкунчиком». Но этого ей говорить не следует. А я от злости как раз и выпалил:

— Это ты, Щелкунчик, всюду болтаешь, будто, пока я сижу в мастерской, Филомена невесть чем дома занимается?

Она на меня посмотрела взбешенная и говорит:

— Ты свою Филомену хотел — ты ее и получил.

Я шагнул вперед и схватил ее за руку, но сейчас же отпустил, потому что она на меня как-то нежно посмотрела. Говорю ей:

— Так, значит, это ты выдумала?

— Нет, не я… А я за что купила, за то и продаю.

— А кто тебе сказал?

— Джаннина.

Я ничего не ответил и повернулся, чтоб уйти. Но она меня удержала и говорит вызывающе:

— Не смей меня звать Щелкунчиком!

— А что, разве у тебя не щелкушка вместо подбородка? — отвечаю я, выдергивая руку и сбегая вниз по лестнице через три ступеньки.

— Лучше иметь щелкушку, чем рога! — кричит она, перегнувшись через перила.

Тут уж мне стало совсем не по себе. Мне казалось просто невероятным, чтоб Филомена мне изменила: ведь за те три года, что мы женаты, я от нее ничего, кроме ласки да нежностей, не видел. Но смотри, что за штука ревность: после разговора с Федэ и Адальджизой именно эти нежности мне вдруг представились доказательством измены.

Джаннина работает кассиршей в баре по соседству — все тут же на нашей виз деи Коронари. Джаннина — бесцветная блондинка, у нее гладкие волосы и голубые, словно фарфоровые, глаза. Спокойная, медлительная, рассудительная такая. Я подошел к кассе и говорю шепотом:

— Скажи-ка, это ты выдумала, что Филомена принимает гостей, когда меня дома нет?

В этот момент Джаннина обслуживала клиента. Она не спеша потыкала пальцем в клавиши кассы, выбила чек, негромко повторила заказ: «Два кофе» и наконец спокойно спрашивает:

— Что ты говоришь, Джино?

Я повторил свой вопрос. Она дала клиенту сдачу и отвечает:

— Помилуй, Джино, неужели я могу выдумать такую вещь про Филомену, мою лучшую подругу?

— Что ж, Адальджизе приснилось, что ли?

— Нет, — поправилась она, — нет, не приснилось… Но я этого не выдумывала, я только повторила!

— Что и говорить, хорошая подруга, — не вытерпел я.

— Но я ведь добавила, что я этому не верю… Этого тебе, конечно, Адальджиза не передала?

— Ну, а тебе-то кто наболтал?

— Винченцина… Она нарочно пришла из прачечной, чтобы мне рассказать…