Блондинка отвечает возмущенно:

— Да ты с ума сошла, голубушка…

— Нет, не с ума сошла, а видела, как ты об него терлась.

— Да на что мне нужен такой замухрышка, — бросает та с презрением. Если бы я захотела, так прижалась бы к настоящему мужчине… Вот он настоящий мужчина.

Говоря это, она схватила руку своего дружка, как в колбасной берут окорок, чтобы показать покупателю.

— Вот к такой руке стоит прижаться, — говорит она. — Смотри, какие мускулы… Смотри, какой он сильный.

Мужчина в свою очередь шагнул ко мне и говорит угрожающе:

— Ну, довольно… Убирайтесь… Не то хуже будет…

— Это мы еще посмотрим, закричал я в бешенстве, поднявшись на цыпочки, чтобы сравняться с ним.

То, что потом случилось, я буду помнить до самой смерти. Он ничего не ответил, но вдруг схватил меня подмышки и поднял, как пушинку. Как я уже сказал, на другой стороне барака, напротив клеток, лежали на соломенной подстилке ручные животные. Прямо против нас расположилось семейство слонов: отец, мать и слоненок; он был поменьше взрослых слонов, но все-таки здоровый, как лошадь. Они стояли в тени, прислонясь друг к другу крупами, повесив уши и мотая хоботами. Так знаете, что сделал этот нахал? Поднял меня и вдруг как посадит верхом на слоненка! А тот, видно, решил, что пришел его черед выступать в цирке, и пустился рысцой по проходу между клеток. Что тут только было! Весь народ врассыпную, Ида, вопя, бежит за мной, а я еду верхом на слоненке и все пытаюсь ухватить его за уши. В конце прохода я не удержался и скатился на землю, ударившись затылком. Что было дальше — не знаю, потому что я потерял сознание, а очнулся уже на пункте скорой помощи; Ида сидела рядом и держала меня за руку.

Как только мне стало немного лучше, мы поплелись домой, не досмотрев второго отделения в цирке.

На следующий день я сказал Иде:

— Это твоя вина… Ты мне задурила голову, и я вообразил о себе бог знает что… А эта женщина была права: я просто замухрышка.

Но Ида взяла мою руку и, нежно глядя на меня, сказала:

— Ты был просто изумителен… Он тебя испугался, потому и посадил на слона… А верхом на слоне ты был так хорош… Жаль только, что под конец свалился.

Ну что тут будешь делать! Для нее я один человек, а для других другой. Кто может знать, что видят женщины, когда они любят?..

Посредник

_{Перевод Л. Завьяловой}

Когда я поднимался по лестнице палаццо, мажордом Антонио предупредил меня:

— Не воображай, что с княгини много возьмешь, она скупа до ужаса… С тех пор как у нее умер муж, она пристрастилась вести дела сама, и теперь никому не дает поживиться.

— Она старая? — спросил я наугад.

— Она-то старая? Она молодая и красивая… Ей, должно быть, нет и двадцати пяти… Посмотришь на нее — кажется, просто ангел… Да, внешность обманчива.

Я ответил:

— Будь она хоть самим чертом, я не жду от нее ничего, кроме того, что мне причитается… Я посредник, а у княгини продается квартира; я ей эту квартиру продаю, получаю свои проценты — и до свиданья.

— Ну, это не так-то просто… Она тебе еще попортит крови. Подожди, я схожу предупредить ее.

Он впустил меня в вестибюль и пошел предупредить княгиню, которую назвал «превосходительством», как будто она была мужчиной. Я подождал немного в этом страшно холодном вестибюле, где, как в настоящем старинном палаццо, свод был отделан фресками, а стены увешаны гобеленами.

Наконец Антонио вернулся и сказал, что их превосходительство ожидают меня. Мы прошли целую анфиладу залов, и тут в одном из них, большего размера, чем другие, в нише окна я увидел секретер, а за ним княгиню, которая сидела и что-то писала. Антонио почтительно приблизился со словами:

— Вот синьор Проетти, ваше превосходительство.

А она, не поднимая глаз:

— Подойдите поближе, Проетти.

Я подошел вплотную, так что мог ее хорошо рассмотреть, и сразу должен был признать, что, сравнивая ее с ангелом, Антонио не преувеличивал. У нее было тонкое, белое лицо, нежное и приятное, черные волосы и такие длинные ресницы, что они отбрасывали тень на щеки. Немного вздернутый носик был такой изящный и прозрачный, точно он привык вдыхать один лишь аромат духов. Маленький рот ее с чуть припухлой верхней губкой походил на розу. Я перевел взгляд на ее фигуру. Одета она была в черное, жакет облегал ее стройное тело; у нее были пышные бедра и грудь и осиная талия, которую можно было бы обхватить пальцами. Она писала — рука у нее была белая, тонкая, изящная, с бриллиантом на указательном пальце. Потом княгиня подняла на меня глаза, они были прекрасны — большие, карие, бархатистые и одновременно прозрачные. Она сказала:

— Ну что же, Проетти, пойдем осматривать квартиру?

Голос у нее был нежный и ласковый. Я пробормотал:

— Да, княгиня.

— Пройдемте сюда, Проетти, — сказала она, взяв большой железный ключ.

Мы вновь прошли через анфиладу залов в вестибюль, где она приказала Антонио, поспешно распахнувшему перед ней дверь:

— Антонио, скажите-ка истопникам — пусть больше не подкладывают угля в топку, здесь можно задохнуться от жары.

Я удивился, потому что в вестибюле, да и во всех других комнатах было страшно холодно. Мы пошли по лестнице — она впереди, я следом за ней, и пока княгиня шла передо мной, я успел убедиться, что фигура у нее была прекрасная: княгиня была высокая, тонкая, со стройными ногами, черная одежда еще больше подчеркивала белизну ее шеи и рук. Мы поднялись на два пролета по парадной лестнице, затем еще на два по черному ходу и наконец в глубине чердака нашли железную винтовую лестницу, которая вела в квартиру. Пока княгиня взбиралась по этой лестнице, я карабкался сзади, опустив глаза, потому что знал, что стал бы смотреть на ее ноги, а я не хотел этого — я уже преклонялся перед ней, как перед любимой женщиной.

Мы вошли в квартиру, состоявшую, как я сразу увидел, из двух больших комнат с плиточным полом и тюремными окнами вверху, под самым потолком. Третья комната находилась внутри круглой башенки. Стеклянная дверь из нее вела на балкон с перилами, висевший над большой крышей, крытой коричневой черепицей. Княгиня распахнула стеклянную дверь и вышла на балкон, говоря:

— Идите сюда, Проетти, посмотрите, какой вид.

И правда, с балкона открывалось прекрасное зрелище: был виден весь Рим, со множеством крыш, с куполами и колокольнями. День был ясный, и на фоне голубого неба между крышами виднелся даже купол собора Святого Петра. Взволнованный смотрел я на эту панораму, но почти ничего не видел, думая лишь о княгине, которая поглощала все мои мысли, я ни на минуту не мог забыть о ней. Тем временем она вернулась в комнату. Я обернулся и машинально спросил:

— А какие удобства?

— Вас интересует ванная? Вот она.

Княгиня подошла к небольшой двери, не замеченной мною, и показала мне крохотную прямоугольную комнатку с низким потолком, без окна, в которой была установлена ванна. При первом же взгляде я определил, что в этой ванной комнате все было дешевенькое, как в домах, сдающихся внаем. Княгиня прикрыла дверь в ванную и, держа руки в карманах жакета, остановилась посреди комнаты:

— Ну что, Проетти, сколько, по-вашему, мы можем просить?

Я был так захвачен ее красотой и так взволнован тем, что нахожусь наедине с ней на этом чердаке, что смотрел на нее, ничего не отвечая. Вероятно, она догадалась о моих мыслях, потому что добавила, нервно притопнув ножкой:

— Нельзя ли узнать, о чем вы думаете?

Я поспешил ответить:

— Прикидываю… Тут три помещения, но лифта нет, кроме того, покупателю придется делать ремонт… Ну, скажем, три с половиной миллиона.

— Но, Проетти, — вскричала она, повышая голос, — Проетти, я хотела просить семь миллионов!

По правде говоря, в первую минуту я был просто ошеломлен. Меня окончательно сбило с толку такое сочетание красоты и жадности к деньгам. Наконец я пробормотал:

— За семь миллионов, княгиня, ее у вас никто не купит.