— Он что же, прибор направленного действия, и ни на что другое не влияет? — посмеивался верхний. — Надо же, нейтронная бомба специального назначения.
— И я говорю, зараза, — зевая, подтвердил прапор. Через минуту уже захрапел, подложив под просторную щёку пухлую руку. Надо же, какой интересный психофизический экземпляр! Спит себе, как младенец, легкомысленная тишотка задралась, большой жёлтый живот выпал, колышется, набитый всякой всячиной, короткие ножки разбросаны, а на ножках зеленоватые офицерские носочки. Видно, запасся Витя этими носочками — на целую жизнь хватит. И ничего-то его, армейского Альхэна, не мучает. А что мучиться? Этот сторож и добытчик армейского имущества — стихийный пацифист, какую-никакую пользу принёс — спас несколько сотен парней от ужасов кавказской бойни.
Воздух в купе настоялся на чесноке, луке и загустел настолько, что стало трудно дышать. Пришлось соскользнуть вниз и приоткрыть дверь. Там в окна било солнце, и воздух был только чуть свежее, но можно было перевести дух. Пожевав шоколадку, отпив несколько глотков воды — больше нельзя, беглец снова запрыгнул на свою полку. И вскоре мерное покачивание вагона и спокойное похрапывание человека: мммффф, мммффф, мммффф и его усыпило.
Снился ему, само собой, просторный кунг в коврах, диванчиках и с буфетом, где звенела, билась хрусталем посуда. Было там и пианино, и большая женщина громко стучала по клавишам. Он близко видел обтянутую синим шелком широкую спину и ждал, когда женщина обернётся. И почему-то он был уверен, что увидит артистку из тех, кого называют народными. Вот только прапорщик не отстаёт, мешает слушать… Сидит на красном диване в офицерском кителе, хромовых сапогах, пенсне и всё сует ему в руки фужер.
— Ну, выпей, выпей! Самогонка-то своя! Мать, ты гляди, не хочет!
— Пей! — всем телом повернулась женщина. И оказалось, что никакая это не артистка, а писательница, рукодельница маленьких женских романов. Писательница, блестя очками, густым контральто приказала: «Пей, тебе говорят! На женьшене! Сама делала!»
А он отбивался и всё хотел узнать главное: кто за рулем этой мчавшейся на бешеной скорости машины. И где, собственно, Толя? Почему его нет рядом? А потом и сам не понял, каким образом оказался в кабине, но за рулем там был не майор, а лохматый, с кривой улыбкой парень, похожий на певца, что пел когда-то на одном из корпоративников. Он давно забыл фамилию этого фронтмена, но помнил, как тот, покачиваясь, мяукал, глядя с издевкой на публику. Кто ему доверил руль? И что они сделали с Толей…
Он вынырнул из сна и понял, кто-то трясет за плечо. И, повернувшись, увидел круглое лицо прапора, оно приятно, но раздражающе дышало кухней.
— Ты чё так стонал-то? Кошмары, чё ли, снились? Дай, думаю, толкану, а то может, мужику поплохело. Давай, слазь, пить будем, а то одному как-то не по-людски…
— Извините, Виктор, что-то нездоровится.
— Так полечишься же! Не хочешь? Ну, смотри, сам отказался. Потом не говори, мол, Витёк не предлагал! — обиделся прапорщик.
— Спасибо, спасибо, извините! — лепетал он, зарываясь в подушку.
— А ты куда едешь-то? — вдруг заинтересовался прапорщик. — Небось, до Владика?
— Да, — не стал спорить верхний. Но тут же прикинул: Биробиджан, где сойдёт прапор, до Хабаровска, или после? Кажется, до… конечно, до!
— За машиной, наверно? То-то смотрю — мужик шифруется! Жрать вместе не хочет, от выпивки отказывается, я сразу определил — этот за машиной, — заключил Виктор, довольный своей проницательностью. И как ни отбивался верхний пассажир: «Нет, нет, я по другим делам», сбить его с этой догадки было уже невозможно.
— Да ладно, чё ты! Не гони! Токо чего ж ты, дядя, так поздно собрался? Теперь машинки кусаются, и выбора нет. Ты, небось, по рублику складывал, теперь баксы в трусах везешь а? Накопил на марковник какой-нибудь? На краун ты не тянешь! Не, не тянешь! — по-доброму расхохотался прапорщик.
— Да ты не менжуйся! Я не выдам! Ты это… правильно, что никому не говоришь. Правильно! Люди ж разные бывают! Недавно менты в этом же поезде мужика пофакали, вез двести восемьдесят тысяч, так они пятьдесят за охрану взяли. Прикинь? Точно тебе говорю! Они, видно, этого мужика от самого Новосибирска пасли… Но если ты реально за машиной, то во Владик не езди, туда не надо, — авторитетно рубил Витя. — Там сейчас — голяк! На «Зелёном Углу» барыги совсем приборзели, одни конструкторы и топляки. Пробеги на хрен скручивают на сотку, много реально коцаных и убитых агрегатов из Сингапура. Да и какой теперь выбор? Если хочешь хорошую машину, выходи в Уссурийске, там варианты будут реальные и поторговаться можно… А то могу посоветовать одного моремана, он машины по старинке на себя гонял, у него и запас ещё есть. Машины реально в хорошем состоянии, ещё с японским бензином в баке. Ты, Коля, подумай, подумай!
— Да мне не надо, — вяло отмахивался Коля.
— Ты чё, хороший ведь вариант предлагаю! — не слушая, толковал о своём прапорщик. — Я у него для дочки в подарок на свадьбу паскуду брал! Нормальная машина. Да что зря гундеть, японки — классные машины! А вот бабы японческие — страшненькие. Главное, слышь, на календарях такие куколки, а в натуре не на что глянуть: сисек нет, ножки кривенькие… Против наших девок они не пляшут! Где ж они на календари красотулек берут?
«Витя, Витя, мог бы сам догадаться, что глянцевые девушки пешком по улицам, а тем более, по улицам портовых городов, не ходят», посмеивался верхний пассажир, а вслух зачем-то спросил:
— Я не понял, что вы дочери купили?
— А! Заинтересовался, а говоришь — не по этому делу! Не знаешь, что за зверь паскуда? Так это… как её?.. Судзуки, которая Эскудо! — вспомнил прапорщик. — А ты, значит, не за машиной, а так, погулять вышел? Ну, ладно, ладно, не хочешь, не говори. Я так думаю, ты и в карты играть не станешь. А то бы пулечку забацали, а? Точно, нет? И что за сосед попался! Придётся теперь по составу компашку искать. Ты это… присмотри тут, а я пройдусь! Да и отлить пора…
Прапорщик ушёл и пропал. Среди ночи беглец забеспокоился: а не случилось ли чего с воякой? Может, застали его за скручиванием какой-нибудь пригодной в хозяйстве вещицы? А если так, то в купе обязательно нагрянут милицейские, станут и его спрашивать, обязательно потребуют предъявить документ. Ну, прапор! И где тебя носит? Только бы явился живой, здоровый и не задержанный. Только бы явился…
Ни свет, ни заря он вскочил, будто кто толкнул в плечо. Нижняя полка по-прежнему пустовала, под столом сиротливо стояла развёрстая сумка вояки, звякали на столике склянки, пряно пахла-пропадала провизия. А прапорщика не было. Это точно добром не кончится! Может, от греха подальше выйти на ближайшей станции, да хоть на полустанке? Пока вагон спит, он приведёт себя в порядок и выйдет…
Вода была теплой, и он полоскался до тех пор, пока не залил ею весь пол туалета, пришлось грызком веника согнать воду к отверстию в полу и бросить ещё какую-то тряпку. Вернувшись в купе, он быстро переоделся, натянул чистые носки, каскетку, уложил в сумку вещи, собрал железнодорожные тряпочки, скатал матрац и забросил его в багажный отсек. Всё! Теперь его не застанут врасплох. Но минута шла за минутой, а за дверью было тихо, и поезд не собирался останавливаться…
Пришлось привалиться к перегородке и уставиться в окно, но и там ничего интересного не было, полоса отчуждения была однообразна и тягомотна, как и мысли о пропавшем прапорщике. Чёрт! Сообщить об исчезновении человека он не может, но и сойти на ближайшей станции — не выход. Если исчезнет ещё и он, то эти два события свяжут между собой и по паспортным данным разыщут майора Саенко! А тут ещё проводница наверняка запомнила его, вот и прикинут, и сопоставят, и вычислят. И поднимут на розыски весь Дальневосточный военный округ.
Войска в тот день поднимать не понадобилось, прапорщик вернулся на самом подъезде к Биробиджану. И беглец обрадовался ему как родному. И как на родного хотелось наброситься с кулаками: где же ты, сволочь, был, я тут всю ночь… Остановила от расспросов перемена в облике жовиального вояки. Вид у Виктора был озадаченным, потрёпанным и раздражённым. Проигрался, побили? А прапорщик, не замечая ничего вокруг, молча сгреб всё со стола в сумку, в комок стянул простыни, потом в мгновение ока натянул на себя камуфляжные брюки и зелёную футболку. И, закинув сумку на спину, шагнул в проём двери, но на пороге обернулся и, оскалившись, прокричал будто глухому: