— Это моя дочь, — сказал граф, приветливо поздоровавшись с нами.

Мы вчетвером уже оторвались от общей группы, оставшейся где-то позади.

— Со своей гувернанткой? — спросила его очаровательная спутница.

— Конечно, нет. Это мисс Лосон из Англии. Она реставрирует мои картины.

Она оценивающе взглянула на меня, и в ее голубых глазах мелькнул холодный блеск.

— Женевьева, ты ведь знакома с мадемуазель дела Монель?

Мадемуазель де ла Монель! Где я слышала это имя?

— Да, папа, — ответила Женевьева. — Добрый день, мадемуазель.

— Мадемуазель Лосон, мадемуазель де ла Монель.

Мы раскланялись.

— Картины — это, наверное, интересно, — заметила она.

Вспомнила. Это имя упоминал Филипп, когда говорил, что его друзьям нужно отреставрировать картины.

— Мисс Лосон придерживается такого же мнения, — ответил за меня граф и обратился к нам, неожиданно быстро положив конец разговору. — Вы возвращаетесь домой?

Мы ответили утвердительно и поехали дальше.

— Вы бы назвали ее красивой? — спросила Женевьева.

— Что ты сказала?

— Вы не слушали! — с возмущением воскликнула она и повторила свой вопрос.

— Думаю, многие люди посчитали бы ее красивой.

— Но я спрашиваю вас, мисс. Вы-то как считаете?

— Этот тип красоты многим нравится.

— А мне — нет.

— Надеюсь, в ее комнату ты не принесешь ножницы. Если ты сделаешь что-нибудь подобное, проблемы возникнут не только у тебя. Ты думала о том, что случилось с мадемуазель Дюбуа?

— Она была старой дурой.

— Это не повод поступать с ней жестоко.

Она звонко рассмеялась.

— Для вас-то эта история кончилась хорошо, правда? Папа подарил вам красивое платье. Вряд ли у вас когда-нибудь было такое. Я оказала вам добрую услугу.

— Не думаю. Мы все попали в затруднительное положение.

— Бедный дряхлый Черепок! Да, это было несправедливо. Она не хотела уезжать. Вы тоже не хотели бы.

— Правильно, не хотела бы. Мне очень нравится у вас работать.

— А мы вам нравимся?

— Конечно. И понравитесь еще больше, если ты научишься хорошо говорить по-английски.

Смягчившись, я добавила:

— Нет, мне бы не хотелось с тобой расстаться.

Она улыбнулась, но почти тут же состроила хитрую рожицу.

— И с папой, — сказала она. — Правда, я думаю, что теперь он перестанет обращать на вас внимание, мисс. Вы заметили, как он на нее смотрит?

— На кого?

— Сами знаете, на кого. На мадемуазель де ла Монель. Она и впрямь настоящая красавица.

Она поскакала вперед. Потом, оглянувшись через плечо, засмеялась. Я пришпорила Бонома, и он пустился галопом. Перед моими глазами стояло прекрасное лицо мадемуазель де ла Монель. За всю дорогу я больше не сказала ни слова. Женевьева тоже.

На следующий день я встретила графа у входа в галерею и подумала, что он, занятый гостями, просто поздоровается и пройдет мимо, но он остановился.

— Как у Женевьевы с английским?

— Превосходно. Вы будете довольны.

— Я знал, что из вас получится хороший учитель.

Неужели я так похожа на гувернантку?

— Ей интересно, а это помогает. У нее и настроение улучшилось.

— Улучшилось?

— Да. Вы не заметили?

Он покачал головой.

— Но я верю вам на слово.

— Если ребенок сознательно портит чужие вещи, то на это должна быть какая-то причина. Вы согласны?

— Вы правы.

— Мне кажется, она глубоко переживает смерть матери, и еще ей не хватает детских игр, доступных большинству детей.

Он и бровью не повел при упоминании о смерти жены.

— Вы сказали — детских игр? — переспросил он.

— Она рассказала мне, что раньше в ночь на Рождество она ставила перед камином свои башмаки… И говорила об этом с грустью.

— Разве она не выросла из подобных забав?

— Не думаю, что эти развлечения существуют только для детей.

— Вы меня удивляете.

— Но это славный обычай, — настаивала я. — В этом году мы решили ему последовать и… возможно, вас удивит, что я вмешиваюсь, но…

— Что бы вы ни сделали, я уже ничему не удивлюсь.

— Я подумала… Что, если вы положите ваш подарок вместе с остальными? Женевьева обрадуется.

— И прекратит свои детские выходки только потому, что найдет подарок в башмаке, а не получит его за праздничным столом?!

Я вздохнула.

— Вижу, Ваша Светлость, что все-таки я вмешалась не в свое дело. Мне жаль.

Я пошла дальше, граф меня не окликнул.

Взволнованная, я уже не могла работать. В моих мыслях возникали два разных человека: гордый, дерзкий, но невиновный человек и… бессердечный убийца. Где истина? А впрочем, какое мне до этого дело? Моей заботой были картины, а не он.

В ночь на Рождество все пошли на праздничную мессу в старую церковь Гайара. Первые ряды заняли граф с Женевьевой и гости замка. За ними сидели мы с Нуну, за нами — слуги. Скамьи были переполнены.

Бастиды явились в своих лучших нарядах: госпожа Бастид вся в черном, прелестная Габриелла в сером. Ее сопровождал молодой человек. Я несколько раз видела его на виноградниках. Это был тот самый Жак, который попал в аварию вместе с Арманом Бастидом.

Иву и Марго не сиделось на месте. До праздника оставались считанные минуты. Я заметила, что на них смотрит Женевьева. Думаю, вместо того, чтобы возвращаться в замок, ей хотелось бы пойти к Бастидам и повеселиться от души — как только дети умеют веселиться на Рождество.

Я правильно поступила, сказав ей, что оставлю свои туфли у камина в классной комнате, и предложив ей сделать то же самое. Конечно, наш тихий семейный праздник не сравнится с гвалтом, который поднимется рождественским утром у Бастидов, но это все же лучше, чем ничего. А Женевьева пришла в восторг! В конце концов, она никогда не знала, что такое большая семья. Когда была жива ее мать, они, скорее всего, праздники отмечали втроем — Женевьева, Франсуаза и Нуну. Может быть, еще гувернантка. А граф? Впрочем, при жизни супруги, когда его дочь была маленькой, он вполне мог участвовать в рождественских забавах.

Владения Женевьевы находились недалеко от моей комнаты и состояли из четырех смежных помещений. Самым большим из них была классная — с высоким сводчатым потолком, амбразурами и каменными приоконными лавками, как во многих комнатах замка. В глаза бросался огромный камин. Как говорила Нуну, там можно было зажарить целого быка. Рядом стоял большущий оловянный котел с чурками. Из комнаты вели три двери: в спальни Женевьевы, Нуну и гувернантки.

После мессы мы торжественно выставили свои туфли у догоравшего камина. Женевьева отправилась спать. Убедившись, что она заснула, мы с Нуну сложили свои подарки в ее башмачок. Я приготовила для нее алую шелковую косынку. Женевьева могла бы носить ее как шейный платок — прекрасное дополнение к костюму для верховой езды, тем более, что алый цвет будет гармонировать с ее темными волосами и черными глазами. Для Нуну, следуя совету госпожи Латьер, владелицы булочной, я купила ее любимые лакомства — ромовые подушечки в красивой коробке. Притворившись, что не заметили своих собственных подарков, мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам.

Женевьева разбудила меня рано утром.

— Мисс! Мисс! Смотрите! — кричала она.

Ничего не понимая, я села в кровати, но вдруг вспомнила, что сегодня Рождество.

— Хорошенькая косынка. Спасибо, мисс. — Она накинула ее поверх халата. — А Нуну подарила мне носовые платки… с вышивкой. Тут еще есть… ох, мисс, я не открывала, но это от папы. Так написано, прочитайте.

Я была взволнована не меньше, чем она.

— Этот подарок лежал вместе с другими, мисс.

— Как замечательно! — воскликнула я.

— Папа давно этого не делал. Интересно, почему в этом году…

— Какая разница? Давай посмотрим!

В свертке оказался жемчужный кулон на тонкой золотой цепочке.

— Какая прелесть! — воскликнула я.

— Вот это да! — удивилась Женевьева. — Неужели это мне?