Дурит Игнашка. Вот весною намнем казачиш- кам бока, так они опамятуются!
Канцлер засмеялся.
Видел, только что видел, как ты бока наминаешь да по зубам хлещешь. Ловок. Но ведь пинал ты да колотил пьяную мразь. Холопов, которые привыкли битыми быть. А с голыми кулаками на Дон не поле- кинь... Ежели полезешь, то как бы самому ребра не погладили. Но этого мало, друг ты мой. Вот посмотри: гут тебе Азов-город, а тут — Таганрог, его царь Петр- иол ка основал. А теперь тут опять турецкий паша i улсйман сидит. Казачишки хорохорились да друг пружку мяли, а турки из Трапезунда приперли да нсмзначай наши крепости и захватили. А третьего дня и гафета пришла: нагрянул Сулейман с десятью тыся- чами янычар на старую нашу фортецию Святого Дмитрия, сиречь город Ростов-на-Дону. А тамошний | арнизон и так еле держался: казаки четыре месяца город в осаде держали да половину сожгли. Вот как Сулейман подошел, то гарнизон и выкинул белый флаг, сдался на капитуляцию... А теперь, надо пола- га п., тот же самый Сулейман и дальше, вверх по Дону Пойдет, И придется нашему верному другу и союзнику Игнату Бугаю отбояриваться. А пушек мало, а пороху и гого меньше: всегда от Москвы получали, а Москва- Т" сейчас и сама на бобах сидит...
Ну, положим,—отозвался самоуверенно Хлопуша,— мы тоже не все время пьянствуем да с девками ва- ллгмся. Поди, на Ижевских да на Боткинских заводах заказанные нами пушки давно готовы. До тысячи будет. Антилерия у нас хоть куда...
До весеннего сплава вряд ли можешь полущи. свою «антилерию»,— сухо заметил канцлер,— и кроме того, и работа там идет вяло. Бывшие кре- iiori ные-рабочие, получив волю, на три четверти разлетались.
А мы в те заводы арештованных дворянов на- I Мали!
Правильно, не только мужиков, но и баб, и детей. 11 голько какие же это рабочие?! Мрут, как мухи, а дела ц< делают. Слабосильны, непривычны, да и голодом вы
И» морите...
Жалеть их, дворянов, что ли прикажешь?— Насупился Хлопуша.
Князь пожал плечами.
Приказывать я тебе не могу и не берусь. Мое дело щекотливое, да и другим я занят. А ежели и говорю, то к слову пришлось: толку из вашей политики не вижу. Ума не вижу. Злобы — много и глупости еще больше, а на этих двух конях далеко не уедешь...
—Вот дай время, после праздников возьму я да и махну на Урал. Места-то родные, знакомые, почитай, и сейчас там дружков сколько найдется. Я там живо все вверх тормашками поставлю...
Князь засмеялся.
Да там и так уже все «вверх тормашками» стоит. Сам, чай, знаешь, что из старых демидовских заводов и половина не работает. Твои же «дружки» мастеров да опытных управляющих перебили, в истопники загнали или выгнали на все четыре стороны, а посадили на их места сволоту свою. Сволота же работать не умеет и жадна очень: тащит, что под руку ей подвернется. А рабочие, на радостях, что волю получили, все заводы разграбили. В Берг-коллегии стон стоит: не могут заводы работать!
Поеду — все налажу! Сейчас же после Крещенья и махну.
А не боишься? — многозначительно осведомился князь.
А чего мне бояться? — несколько неуверенно переспросил Хлопуша.— Не ты ли меня сковырнуть собираешься?
Глупостей не говори! — резко ответил Мыш- кин.— Голова у тебя на плечах есть, ну, так и должен знать, что я тебе не враг, а скорее союзник. Да ведь у тебя недругов немало. Младший Зацепа, к примеру, считает, что ты нарочно подвел его братана под Казанью.
Собью рога! Бычок бодливый, да силы в ем мало.
Опять же Минеев... Ты поперек дороги!
Хлопуша сжал кулаки и прогундосил:
Ростом не вышел. Не я ему поперек дороги, а он мне становится. Голова вскружилась у Минеева. Сидеть бы ему всю жизнь в поручиках, кабы к нам не перебежал под Казанью. А теперь, вишь, мало ему омть енарал-аншефом, так он в фельдмаршалы мостится. Тоже, подумаешь, Румянцев какой! Как бы по цорожке Кармицкого не пошел.
Смотри: за спиной у Минеева Чубаровы стоят. А сам-то в Чубаровых души не чает. Выручали они его, когда он в казанских острогах сидел...
Больше из-за Маринки ихней. Бабник он. Набил дедке брюхо, вишь, лестно в отцах ходить... Ну, да мы и па Чубаровскую свору управу найдем...
Заступаться не буду!—сухо вымолвил канцлер. — Справляйтесь сами, а у меня и так хлопот полон р" | Вот посмотрим, чем-то вы своему воинству христолюбивому платить будете. Жалованье большое пообе- имли, а денег в казне маловато: разворовали казну!
После Крещенья в скорости обоз придет из Ека- н ринбурга с монетного двора: рублевиками два миллиона да новыми червонцами полтора. Обоз-то поди уж;е вышел.
Мышкин-Мышецкий искоса посмотрел на лежавшую перед Хлопушей карту. Нагнулся, стал измерим. расстояние между двумя пунктами. Подумав, им мол вил:
Авось и довезут! Посмотрим...
Справимся, со всеми справимся!—словно успо- tui и пая самого себя, ответил Хлопуша.— Силы-то у мне не занимать. Мужик— дурак, всем миром за Пи I юшку Петра Федорыча... Допустили мы его к земле, ну и уцепился и ногтями, и зубами.
Да будет ли из этого толк? Вон бывшие бар- • кие земли так и остались не засеянными озимым. Да и на своих, крестьянских землях прошлую осень что-
не очень-то работали. Праздновали да делились, друг на друга из-за лужков да рощиц головы прола- ммиали.
Вывернемся!—сказал Хлопуша, поднимаясь.— г, говорю, утрясется. Самое трудное сделано...
Ой ли?—усомнился князь.—Я раньше и сам так думал: лишь бы немку с престола сковырнуть, а там, мол, все, как по маслу, пойдет...
А теперь что думаешь? — спросил Хлопуша, направляясь к выходу.
А теперь так думаю: развалить державу не так уж трудно оказалось, а вот новое наладить—ой, как трудно оказывается. Пустили мы с тобой по дремучему лесу огонь, думали, траву выжжет, а лес не тронет. Ад, оказывается, и лес загорелся да так-то полыхает.
Прощай, присходительство! Пойду водки добывать,— сказал Хлопуша, уже стоя в дверях.— Нагнал ты на меня тоску, признаться...
Прощай! — ответил Мышкин-Мышецкий.— Смотри не запей. Будет уж и того, что сам наш богоданный да помазанный неделями не высыхает..
Дверь за ушедшим Хлопушей закрылась.
Снова Мышкин-Мышецкий нагнулся над географической картой и принялся ее внимательно рассматривать.
Эх...
Нетерпеливо свернул карту и швырнул ее в угол. Подошел к окну, распахнул занавески, посмотрел.
Сквозь запотевшие стекла смутно виднелись ярко освещенные окна главного здания дворца. Там еще продолжалось пиршество. На дворе двигались причудливые тени: слуги увозили по домам выбиравшихся из дворца то по одиночке, то шумными ватагами пьяных гостей «пресветлого царского величества»—Емельяна Ивановича Пугачева, капризной волей судьбы ставшего «анпиратором».
Пируй, пируй, мерзавец! — злобно вымолвил Мыш- кин.— Долго ли тебе, смерд, пировать-то придется?!
В это время в пиршественном зале догорала буйная попойка. Хор военных трубачей, добрая половина которых еле держалась на ногах, нестройно играл старые казачьи и разбойничьи песни. В одном углу разошедшиеся сановники и сановницы «анпира- гора» плясали русскую, не заботясь о том, что играет хор, в другом — шел ожесточенный и совершенно |'осмысленный спор и мелькали кулаки, но до дра- | и дело не доходило. На помосте, куда допускались Т'им.ко высокопоставленные персоны, на большом, обитом алым бархатом диване с позолоченными in кками сидели пьяный «анпиратор» и его новая фаворитка Марина Чубарова, семнадцатилетняя ниш ноте лая голубоглазая казанская красавица из ' I ароверческой семьи, стыдливо прикрывавшая свой "(ичображенный беременностью стан персидской шалью.
— Ндравится?—в сотый раз спрашивал Марину Пугачев.— Здорово запузыривают наши енаралы?
Ндравится.. А только не ездил бы ты, осударь, к Чугуновым!
Вона! — засмеялся ленивым смехом «анпира- гор».— Неужто не ндравится, что я еду?
Не ндравится! Ой, не ндравится! — капризно твердила Марина.—Очень, подумаешь, нужно тебе ведь- медев стрелять там каких-то?! Еще задерет тебя ведмедь, ч«чч> доброго. А я тогда как буду?