Так было сговорено! — вставил Хлопуша.

Что верно, то верно. Так и было сговорено! — согласился Зацепа.— Опять же полячишки оченно того добиваются. Можно, мол, Казань, как воробья, шапкой накрыть и все такое. Езовит тоже советует. Опять же перевертень этот, Полуботок, езовитский мыученик: иди, мол, на Москву, а больше никаких, шпарь во все лопатки, по сторонам не оглядайся. Одно слово — на кульерских..

Та-ак, дальше!—протянул насмешливо Хлопуша.— Так выходит, что все это езовитские выдумки да затейки, а нам Москва ни к чему?

Нет, ты постой! — загорячился Зацепа.—Так нельзя! Заладил одно — Москва да Москва и слухать ничего не хочешь. А того не соображаешь, с кем на Москву идти-то? С нашей-то, скажем, рванью зеленой™ со сволочью, которую Михельсонов и в хвост, и в гриву дует, где только попадет?

На Михельсонова мы управку найдем! Убрали же наши кулевые и Бибикова енарала, и Кобчикова. Ну, ммшла осечка раз, вышла два, а в третий — в самую гочку запалим. Не велика птица, Михельсонов!

Всех наши кулевые не переморят, как тараканов!— заспорил Зацепа.— Суворов енарал почище Михельсонова будет. Мордвинов адмирал тоже не плох. Да и Потемка... Не перебьешь всех, говорю.

Ты это к чему? — спросил Хлопуша.

А я вот к чему. Без осторожности в лужу сядем. Дело-то мы уж больно большое затеяли, а силы-то у нас не бог знать сколько. Народу, это точно, видимо-невидимо, да только народ-то наш больно трухлявый.

Трухлявый? Это наши-то?!

Наши, наши! — ответил решительно Зацепа.— Что дурака валяешь? Не знаешь, что ли? Главное дело, разе они, дуроломы, в сам деле из-за земли, да ноли, да правов поднялись? Х-ха! Ну, которые по парой вере вроде пафнутьевских да филипповцев аль еще каких-то, те кой-как держатся. Казачье— туды- сюды. Твои варнаки сибирские лутче прочих.» А все остальные — труха. Куды ветер дует, туды ее и несет, чуть ветер повернулся, так она столбом взвилась да и рассыпалась. Не было, что ль, такого?

А ты ее, труху, забери в руки да слепи из нее пирог с начинкой. Царские енаралы да адмиралы из кого свои полки делают? Не из этой ли трухи? А вымуштруют, так и катают, кого попадя, немца и того трепали, про татар да турок уж и поминать нечего!

Ну, немец-то и наших здорово трепал!—вяло откликнулся из своего угла Пугачев.— С немцем, брат, не шути, видели мы, как немец живет. Одно слово нация!

Катькины енаралы из некрутов белогубых во каких солдат делают! — стоял на своем Хлопуша.

Битьем и делают. Из десятка беспременно одного насмерть заколотят, двоих искалечат, а семерых обработают под дуб.

А мы что же? Ай мы бить не можем?

Бить-то мы и почище можем, да, ведь, к нам по доброй воле бегут, от Катькиного же батожья. А ежели и мы их батожьем оглаживать примемся, какая им радость? Они к той же Катьке побегут.

А ты лови да на виселицу, на кол! С этим народом только страхом и можно..

Верно. А кто, скажем, вешать-то их будет?

Оченно просто. Поставь старших. Дай права старшим: вот, мол, под твое начальство, скажем, двести человек и делай ты с ними, что хошь. Ты с них спрашивай, а я с тебя, как ты мой доверенный слуга и все прочее.

Бона!—засмеялся Зацепа.— Это ты куда же гнешь-то? Дворянство да боярство каторжное поставить хочешь, а народ простой — в рабы?

Пугачев завозился и завздыхал.

А ты что думаешь? — горячо заговорил Хлопуша.—Так—не так, а народ сам собой править никак не может, даже в разбойных, скажем, шайках — и там навсегда всему делу голова — атаман, а под рукой у атамана есаулы, а там—урядники. Который из простых на дело способен, тяни его вверх, в урядники, а потом, того, и в есаулы. Только тем шайка и держится. А ежели все начнут командовать да пойдет тебе галдеж, начнут шебаршить насчет правое, пропало твое дело. Да ты сам разе не ходил и в есаулах, и в атаманах? Хуже меня, что ль, порядок знаешь?

Так ты, поди, ежели Катьке горло перехватим, ю и крепостное право опять заведешь?

Ну, там видно будет, что и как,— уклонился от прямого ответа Хлопуша.—Известно, которые осуда- рево дело теперь делают, и награжденье получат по < ас лугам. Из-за чего люди стараются, как не из-за награждения?

Значит, нынешних бояров да дворянов спихнем, а сами на их место и сядем?

Хлопуша озлился.

А ты себя почему теперь в графы произвел? — ехидно осведомился он.— Граф Путятин и больше

никаких!

На то была воля его царского величества. Он и тебя в графы Чернышевы али там в какие произвел.

Так, а какие же из нас с тобой графы будут, ежели мы слуг иметь не будем? Теперь, на походе, и мы с собой уж челядь всякую таскаем, а когда до Москвы, до Питера, скажем, доберемся да получим от '•го царского величества в награждение дворцы, палаты да имения барские, обойдемся без крепостных? Своими руками, что ль, пахать будем да навоз переворачивать?

Вступился Пугачев:

Народ верный обижать не полагается, а что насчет того, кто, мол, работать должон, то думается нашему величеству так: перво-наперво пущай которые из дворян были, те в холопьях ХОДЯТ-.

А много ли их на всю Расею?

Опять же будем с разными неверными народами биться, будем в полон брать, вот тебе и крепостные. Татарчуков, скажем, али персюков...

Персюков, во-во,— подхватил Зацепа,—оно самое и есть. Насчет персюков, то есть.

Что такое? — насторожился Хлопуша.

Разин Степан свет Тимофеич на чем голову сломал себе? На том и сломал, что с Москвой связываться в корень задумал. Ну, и обжегся! До атаманов дорос, а с царем ему не верстаться было...

Да ты это к чему?

А где, говорю, тому же Степану истинная лафа была?

На Волге-реке.

Ан не на Волге! Велика, подумаешь, прибыль— купецкие расшивы со всякой дрянью на шарап брать! Ну, на пропитанье, конечно, хватало, а прибыли-то настоящей и не было. Да с городов взятых толку было мало. Что в наших городах? Хоботье одно. Велика, подумаешь, пожива?

Да говори ты, не тяни волынку!

А была ему и его воинству пожива настоящая в Персидском царстве, мухамедовом государстве. И набрал он там злата-серебра сорок сороков бочек, да земчуга сто мешков, да шелков-бархатов, да всякого богачества неисчислимо.

Так, по-твоему, бросить все да идти не на Казань, а к Астрахани, а с Астрахани морем на Персидское царство? Та-ак! А дальше?

А дальше видно будет. Может, раскатамши персюков сделаем мы новое царство, и будет наш Петр Федорыч в персидских анпираторах ходить, а мы и в сам деле в князья владетельные вылезем.

А силу где возьмем?

А сила к нам сама припрет. Из Расеи и попрет. Кликнем клич, что, мол, зовем к себе весь вольный люд, так с Волги, почитай, все уйдут. Запорожцев с Хортицы вызовем: они до драки охочи, чубатые..

На Индию махнуть бы, здорово! — мечтательно откликнулся Пугачев.—Девки у них, как индейки, страсть, говорят, какие сладкие..

Жлоба, Хмара и Выходцев сразу заржали, как стоялые жеребцы.

Пустое затеваете! — нахмурился Голобородько.— Персюков грабить одна только голытьба за вами пойдет, и ничего там хорошего в мухоеданском царстве не видать. Одно слово, пекло. Пески, болота, да чмеи ядовитые, да пауки... Сам вроде рак с хвостиком, а головы и нету, а как хвостиком ужалит, тут тебе и карачун.

Скорпиев видали мы и в астраханской земле.

Опять же,— продолжал Голобородько делови- ю,— индейское, мол, царство... Легко сказать-то, а ты попробуй, доберись до него. Да разе от добра можно искать? Чем наша земля плоха? Ай плоха Расея? Ай в ей богачества мало?

Ну уж и богачество?! — усомнился Зацепа.— Хлеб, да сало, да водка, да деготь, да рогожи,— вот к'бе и богачество.

Опять же,— добавил веско Голобородько,— разве так полагается? Кто народ взбулгачил? Вставай, мол, 11ЮД крещеный, подымайся на бояров да на дворянов м'млю и волю добывать. Ну, и поднялись толпы несметные. А теперь как же так? Прощевайте, мол, милые, разбирай шапки, расходись по домам, подстав- | |й спины под барские батоги?

Хлопуша поддержал: