Да, территория, захваченная нашими друзьями, пожалуй, обширнее территории всего французского | оролевства, но ведь речь идет о крае, который и до движения был почти незаселенным. Движение разорило этот край, он уже не в силах прокормить сущест- пующее население. На всем его пространстве чувствуется недостаток съестных припасов...

Нам же на руку: голод будет гнать холопов в новстанье,—заметил Курч.

- До поры до времени! — вмешался шевалье.— До Поры, до времени, а потом тот же голод начнет разгони!. повстанцев.

Это уже и происходит! — подхватил Вардзини -Вместо одного «Петра Федоровича» уже появилось их несколько десятков. Именно они-то и губят с,1 юе движение, разоряя до конца тот край, где пока •■го приходится действовать.

Этого... осатанелого казака надо заставить идти п ' Казань! — почти крикнул Курч.— Иначе, действи- геиьно, все пропало.

Об этом и идет сейчас речь на их идиотском совещании!— промолвил итальянец.— Нам уже удалось убедить многих его самодельных генералов и министров, что все погибнет, если они не решатся уйти отсюда. Взятие Казани откроет дорогу на Москву.

А что же Пугачев?

Бардзини пожевал фиолетовами губами, потом, оглянувшись по сторонам, шепотом выговорил:

Дикий осел упирается. Н-ну, посмотрим. Ведь у него петля на шее. Ему придется или исполнить то, что мы от него требуем, или... Или уступить место другому, более смелому...

Расстаться.» с титулом императора?—слабо удивился швед.

Расстаться... с жизнью! — сухо ответил иезуит.

Ну, это не так-то легко и просто!

Почему?

Его оберегают... Хлопуша и Зацепа, как два цербера стерегут его и днем, и ночью. Шаповал пытался отравить его полгода назад, чтобы самому занять его место, но...

Шаповал такой же дикарь, как и Пугачев! И притом дикарь очень уж глупый! — засмеялся Бардзини презрительно.— Ну, что же это, в самом деле, за отравитель? Добыл мышьяку, испек пирог и поднес...

Но ведь говорят, попытка не удалась только по случайности: кто-то соблазнился пирогом и сожрал ломоть..

Не совсем так! Кто-то подслушал перешептывание Шаповала с его стряпухой и предупредил Емельяна. А тот, приняв от Шаповала в дар отравленный пирог, заставил трех сыновей Шаповала съесть его. Мальчишки, разумеется, ничего не подозревая, накинулись на снедь и._ И отравились ad patres- А Шаповал, как уличенный отравитель, был подвергнут пыткам, оговорил многих, а потом был казнен... Все это было отменно глупо! Если бы понадобилось устранить сего «императора» путем отравления, это дело можно было бы проделать, так сказать, научно.

Да, но где же в этой дикой стране вы найдете таких артистов, как Рене-флорентинец, синьор? — спросил не без ехидства шевалье.

О, мой бог! Я бы удовольствовался и такими, как ваши милые соотечественницы Бреннвилье и Вуа- :ich! — не моргнув глазом, отпарировал итальянец.— Паука отправления лишних людей на тот свет применяется во Франции с неменьшим усердием, чем н Италии...

Позвольте, господа! — вмешался швед.— Об устранении Пугачева у нас будет еще время позаботиться, если он откажется идти на Москву! Покуда же наш долг—охранять его драгоценную жизнь!

Пожалуй! — вымолвил патер.— Посмотрим, к чему приведет нынешнее совещание...

ГЛАВА ВТОРАЯ

В

той большой избе, где была «царская ставка», уже несколько часов подряд шло заседание «Верховного Совета»: решался вопрос, что делать.

Почти все время участники бешено орали друг на друга, сверкая глазами, замахиваясь и готовясь друг в друга вцепиться. Они разбились на несколько партий. Была партия Хлопуши Рваные Ноздри и партия его вечного противника Зацепы Резаны Уши, ставших врагами еще в дни пребывания на каторге. Была еще державшаяся отдельно и сравнительно спокойнее других партия Степы Рябова, донского казака, к которой примыкала и державшаяся совсем уже степенно партия Юшки Голобородьки— одного из сыновей чернятинского богача и главы «Пыфнутьевского согласия». Голобородьковцы больше слушали, переговаривались друг с другом шепотком, а потом Юшка от их имени говорил всего несколько веских многозначительных слов. Предметом общего внимания была совсем маленькая кучка близких к Пугачеву людей. Юрка Жлоба, Терешка Хмара да Борька Выходцев — все трое из яицких казаков. Они первыми примкнули к «анпиратору» почти полтора года назад, да так и держались, словно уцепившись за него.

Сам Пугачев, бледный, с трясущимися руками и блуждающим взором, страдая от тяжкой головной боли из-за вчерашней попойки, сидел в почетном углу под иконами на лавке, покрытой дорогим персидским ковром. Несмотря на то, что никто не курил, в избе дышалось тялсело, и воздух казался насыщенным какой-то кислятиной. Окна и двери были плотно притворены, чтобы никто не мог подслушать разговор «анпиратора» с его ближайшими советниками. Перед дверью и под окнами маячили вооруженные до зубов

часовые.

Нет, ты говори напрямки: что думаешь таперя делать? — приставал Хлопуша к Пугачеву.

Да чего ты на меня пырскаешь? — сердито отвечал Пугачеа — Надо-ть сообразить, как и что. Нель- 1Я же, не спросясь броду, да лезть прямо в воду! Ты раньше посмотри в святцы, а тогда и бухай в колокол!

Да ты не отлынивай! Каки таки еще «святцы»?! Ты прямо говори: обещал Москву вверх тормашками поставить?

Ну, обещал! А дальше что?

Обещал Катьке шею свернуть? Обещал еще весной Казань единым махом взять?

Да чего ты ерепенишься?

Почему засел в Чернятине, как паук в норке аль суслик лысый, да ничего и не делаешь?

Время удобное выжидаю!

Струсил ты, вот что! Никакого там время удобного тебе не надобно. Прищемил тебе Михельсонов хвост, так ты и не оглядываешься!

А ты бы того... Полегше бы! Как смеешь в моем присутствии так выражаться? — огрызнулся Пугачев.—Я тебе кто? Разе я не твой анпиратор?

Хлопуша, неистово гундося, прошипел:

Ой, убил! Ой, зарезал! Анпиратор, скажи пожалуйста! Чего ты передо мной ломаешься, как писаный пряник? Кто тебя и в анпираторы-то произвел, как не ч, с Мотькой покойным, которого михельсоновы гусары чарубили?

Зацепа, раздувая ноздри и сердясь, вмешался:

Одначе, это все не порядок! Ты бы, Хлопуша, юго... в сам деле, поосторожнее!

А ты помалкивай! — прогундосил Хлопуша.— Я не с тобой разговариваю. Я тебя наскрозь вижу п понимаю. Залез в министры, а сам по сторонам глядишь, как бы стрекануть куда подальше. Думаешь, я того не знаю, что вы с анпиратором уж третьего гонца с цветными каменьями да с земчугом в Турцию переправили на всякий, мол, на случай? •

А хотя бы и переправили, твое какое дело?— возразил, покраснев, Зацепа.— У его царского величества и секретные дела бывают. Может, отправили мы гонцов к великому визирю, чтобы нам помочь от султана была!

Байки!—засмеялся Хлопуша.—Ты, миляга, иди, морочь голову кому другому. А для кого две корчаги с червонцами в Бутровском бору зарыл? Может, к сатане скрозь землю червончики отправил, чтоб он, дьявол, тоже помочь прислал?

Твои, что ль, червонцы были? — озлился Зацепа.

Твои, твои. Да зачем ты их зарывал?

А тебе-то что?

А то, что лататы вы задать собираетесь! Врете, не удерете! Не выпустим!

Пугачев застучал кулаком по столу.

Берегись, Хлопуша! — вымолвил он с угрозой.— Я, брат, не посмотрю на тебя. Ты меня знаешь!

Тебя-то? Как облупленного! — засмеялся Хлопуша.— Все рубцы на твоей спинке, царское твое величество, и те знаю.

Голобородько, перешептывавшийся в это время со своими «пафнутьевцами», счел свои долгом вмешаться.

А кричать не полагается! — сказал он.— Первое дело, глотку порвать можно, а второе, криком печи не нагреешь. От крику-то только воздух портится, а вы бы, цари, да министры, да енаралы, да адмиралы, лучше бы толком говорили. Дело наше серьезное. Тут криком ничего не поделаешь.

На некоторое время в избе воцарился относительный покой. Потом Зацепа заговорил, подбирая слова:

Оно, конечно, насчет, скажем, Казани.. Ну, мол, надо-ть взять Казань, а потом того — шарахнуть и на Москву»