Рэнди плюхнулся на диван, который все еще хранил очертания долговязой фигуры Джереми.

— Прямо дежа вю какое-то, — сказала она, пытаясь разбить лед.

Игнорируя ее намек на собственные неполадки с законом, Рэнди прямо спросил:

— Что ты знаешь об этом типе, кроме того что в свое время он был крутым прокурором в Нью-Йорке?

— Я знаю, что он профессионал. И что никто из адвокатов на острове ему и в подметки не годится.

Эллис не стала напоминать, что самыми распространенными здесь преступлениями были мелкие кражи и «вождение под воздействием алкоголя или наркотиков». Уоррен Брокмен, который защищал интересы Эллис в суде, до этого имел дело исключительно с гражданскими делами.

Рэнди тяжело вздохнул, наклонил голову и запустил пальцы в волосы, которые теперь были длиннее, чем обычно, и уложены так, чтобы смягчить черты его угловатого лица футбольного защитника. У него был вид человека, не спавшего всю ночь, и так оно, скорее всего, и было.

— Суть уловил. Извини, я не хотел срываться на этом парне. Просто… Черт побери, Эллис, тебе ли рассказывать, как все это может закончиться. Я не хочу увидеть, что это же самое происходит и с Джереми.

— Я тоже этого не хочу, — сказала она тихо.

— Послушай, у меня нет желания бередить старые раны. Просто я ужасно волнуюсь. — Рэнди угрюмо уставился на нее. Их разделял густой ковер на полу гостиной, который явно выбирала его мама, потому что сама Эллис никогда бы не отдала предпочтения белоснежно-голубой расцветке. Рэнди громко вздохнул. — Тебе чего-нибудь налить? Я сейчас не прочь выпить.

— Спасибо, не нужно, — сказала она.

Он встал, вышел в соседнюю комнату и через пару минут вернулся со стаканом, в котором плескалось виски с содовой. Он снова уселся на диван и молча потягивал напиток, полностью погруженный в свои мысли. Теперь между ними было не просто расстояние в несколько футов, а стена отчуждения. И только через минуту он наконец поинтересовался:

— Что у тебя? Все в порядке? Жизнь налаживается?

— Как и следовало ожидать, — сказала она, пожимая плечами.

— Ходят слухи, ты открываешь ресторан.

Она улыбнулась.

— До меня эти слухи тоже дошли.

— Так это правда?

— Торжественное открытие через неделю. Надеюсь, у вас с Джереми получится прийти.

Рэнди был удивлен и явно рад приглашению.

— Если в это время я буду в городе, то постараюсь.

— Джереми сказал, что тебя повысили.

Поздравляю. Рэнди фыркнул.

— Да что это за повышение! Вся разница лишь в том, что увеличился участок. Если бы не деньги, то я, наоборот, сократил бы количество часов. То, что случилось с Джереми… Мне кажется, что если бы я проводил с ним больше времени… — Он с виноватым видом покачал головой.

— Тебе не в чем себя упрекнуть, — сказала Эллис. Уж она-то знала о раскаянии все! Разве это не она упрекала себя во всем — начиная со смерти Дэвида и заканчивая тем, что Джереми не хочет иметь с ней ничего общего?

— А кого мне еще винить? — бросил он.

— А может, виноватых нет. Не все имеет причину.

После паузы Рэнди мягко сказал:

— Ты имеешь в виду Дэвида… — Взгляды, которыми они обменялись, были выразительнее слов. — Я часто о нем думаю.

— Я тоже.

В горле у нее словно застрял комок.

— В тот вечер я должен был быть дома. Если бы не эти сумасшедшие часы на работе… — Рэнди сжал кулаки, и она увидела, как на его лице заходили желваки.

Эллис почувствовала, как что-то словно прорвалось внутри — это была затаенная злость на Рэнди, которая копилась все эти годы и о которой она даже и не подозревала. Конечно, время и на него наложило свой отпечаток. Он казался подавленным, не таким уверенным в себе, как раньше. За все те годы, что ее здесь не было, у него было достаточно времени обо всем подумать. Ей стало интересно, о чем он еще жалел, кроме как о том, что его не было дома, когда Дэвид погиб.

— Надо же, а я-то все время думала, что ты винишь во всем меня. Ведь это я была дома. И не уберегла его.

И почему они не поговорили раньше? Ведь это могло все изменить…

— Послушать нас со стороны, так сложится впечатление, будто все случилось вчера, а не десять лет назад, — заметил Рэнди, издавая хриплый каркающий звук, мало напоминающий смех. Он на секунду задумался, уставившись перед собой невидящим взглядом и потягивая виски. Когда он снова посмотрел на нее, глаза его покраснели.

— Если я и считал тебя виноватой, то не в этом. Я не мог понять, почему ты никак не остановишься. Почему не прекратишь преследовать этого парня.

«Убийцу нашего сына…» — поправила она мысленно.

Эллис откинулась на спинку кресла и улыбнулась.

— Думаю, есть вещи, в которых мы никогда не добьемся взаимопонимания. Так почему бы не оставить все как есть.

Как раз в этот момент дверь в комнату Джереми со скрипом отворилась. Показался Джереми, который выглядел потрясенным. Следом за ним с невозмутимым лицом, не выражающим ровным счетом ничего, вышел Колин. Эллис почувствовала, что холодеет. О чем они говорили? Неужели Джереми сообщил ему что-то такое, что постеснялся рассказать им с Рэнди?

Рэнди поставил стакан на журнальный столик и вскочил с дивана, несколькими шагами преодолев расстояние, отделявшее его от Джереми.

— Сынок, все нормально? — спросил он, обнимая его за плечи.

Джереми кивнул, но Эллис видела, каким бледным он был. Она гадала, действительно ли история повторяется.

9

Ноябрь, 1942

Летом того года объединенные силы союзников под командованием генерала МакАртура начали решительный штурм острова Гуадалканал[18]. Элеанор все реже получала письма от мужа. Каждый вечер они с дочерью садились у старенького телевизора «Филко», тянулись к его янтарному свету, как к призрачному пламени, стараясь согреться в его лучах, и слушали последние сводки новостей из Вашингтона. Если новости были неутешительными, они отправлялись спать, терзаемые дурными предчувствиями. Элеанор знала, что победы не обходятся без жертв, и они с Люси жили в постоянном страхе, что придет телеграмма из военного ведомства.

Люси перестала спрашивать, когда папа вернется. Несколько детей в школе уже потеряли отцов на войне, и она понимала, что такое может произойти и с ней. Элеанор тоже переживала. Но если Люси днем и ночью думала только о Джо, то мысли Элеанор часто были заняты и другими вещами. Стоило ей подумать, чем именно, как по телу разливался жар. По ночам она опускалась возле кровати на колени и истово молилась о том, чтобы муж вернулся домой невредимым.

Человека, вызвавшего в ней этот новый и нежданный прилив чувств, звали Уильям МакГинти. Все эти месяцы с момента первой встречи он наведывался к ним один-два раза в неделю, а то и чаще. Он никогда не приходил с пустыми руками. Обычно это были вещи первой необходимости — продукты питания или одежда, которая, на его взгляд, могла понадобиться Йоши. Но среди них всегда оказывался по крайней мере один предмет роскоши: маленькая упаковка кофе или сахара, фунт масла, кусок мыла. Обычно он, если не торопился, оставался поболтать с ними.

Элеанор ценила эти украденные часы как сокровище, относилась к ним бережливо, как к порционному сахару, который он приносил. Разговоры с друзьями и соседями обычно сводились к одной и той же теме — к войне, а Уильям говорил о вещах, которые позволяли ей отвлечься от тяжелых раздумий, рассказывал о своих поездках за океан и о людях, которых там встречал. Он подарил ей Европу, не тронутую войной: с ее древними каналами и запутанными улочками, такими узкими, что на них с трудом могли разминуться автомобиль и велосипед; с уличными базарами, где можно купить любую еду или предметы домашнего обихода, какие только можно себе представить; с деревушками, в которых дома, крытые соломенными крышами, соседствовали с соборами.

Мысленно она видела луну, отражающуюся в водах Сены, голубей на площади Сан-Марко в Венеции и то, как причудливо падает свет на крыши флорентийских домов. Он рассказал ей, что этот феномен известен как chiaroscuro[19]. Она узнала о художнике по фамилии Гауди и его известном дворце в Испании, уродливом и прекрасном одновременно, от чего и произошло слово gaudy[20]. Он донес до нее чудеса Лувра, где изучал технику живописи мастеров старой школы. Она даже смогла ощутить вкус вина, изготовленного по старинным рецептам, которые передавались поколениями виноделов сотни лет, и больших хрустящих буханок хлеба, испеченного в дровяных печах. Он словно вручил ей ключи от потайной двери, через которую она, пусть ненадолго, заглядывала в другой мир.