— Что это нигде тебя не видно, и в корчму не заходишь? — сказал Плошка.

— Работаю с утра до ночи, когда же мне в корчму ходить?

— Правда, правда! — согласились другие.

Постепенно разговор перешел на разные деревенские дела, парни толковали о своих отцах, о девушках, о зиме. Но беседа как-то не клеилась, Антек говорил мало и все поглядывал на дверь в надежде, что придет Ягна. Только когда Бальцерек начал рассказывать о совещании у Клембов насчет леса, он стал слушать внимательно и спросил:

— И что же постановили?

— Да что! Повздыхали, погоревали, а решить ничего не решили, — только то, что вырубку допускать нельзя.

— А что умного могут придумать эти мякинные головы! — воскликнул Плошка. — Сойдутся, водки нахлещутся, сопят, хнычут, — пользы от этих сходов столько же, сколько от прошлогоднего снега! Помещик может себе спокойно вырубать хотя бы весь лес.

— Нельзя этого допустить! — отрывисто сказал Матеуш.

— А кто же его удержит? Кто ему запретит? — возражали со всех сторон.

— Кто же, как не вы?

— Ну да, так нам и позволят вмешаться! Я было сказал слово, так отец на меня накричал, чтобы я носа не совал, что не мое это дело, а ихнее, хозяйское!

— Конечно, права у них, потому что они все в руках держат и ни на минуту не выпустят, а мы — все равно что батраки! — кипятился Плошка.

— Никуда это не годится!

— Не так оно должно быть!

— Ясно! Пора молодым и землей владеть и дела решать.

— А старых — на печь!

— Я в солдатах срок отслужил, года идут, а мне не отдают того, что мое! — кричал Плошка.

— Каждому из нас пора свое получить!

— Все мы тут обиженные!

— А пуще всех Антек!

— Надо бы в деревне порядок навести! — тихо, но решительно сказал Шимек, брат Ягуси. Он пришел сюда недавно и молча стоял позади других. На него оглянулись с удивлением, а он вышел вперед и начал с жаром говорить о своих обидах, и при этом смотрел всем в глаза и краснел, оттого что не привык говорить на людях и, кроме того, еще побаивался матери.

— Вот как Настка его уму-разуму научила! — буркнул кто-то, и все засмеялись, а Шимек замолчал и скрылся в толпе.

Разговор поддержал брат войта, Гжеля Раковский, хотя он был несловоохотлив и немного заикался.

— Плохо, что старики землю в руках держат и детям не уступают, обидно нам это. Но хуже всего то, что правят они глупо. И это дело, насчет леса, давно бы можно кончить, если бы они столковались с помещиком.

— Вот еще! Он давал по два морга, а нам полагается по четыре на каждые пятнадцать моргов поля.

— Полагается или нет — это еще неизвестно, это уж начальство рассудит.

— Начальство всегда с господами заодно!

— Неправда, сам комиссар сказал, чтобы мы на два морга не соглашались, значит помещик обязан дать больше! — объяснял Бальцерек.

— Тише, кузнец с урядником едут! — шепотом сказал Матеуш.

Все оглянулись на дверь. В самом деле, вошел кузнец под руку с урядником. Оба уже порядком подвыпили и, грубо растолкав народ, ринулись прямо к стойке. Впрочем, там они постояли недолго, Янкель увел их за перегородку.

— Это они у войта на крестинах так угостились.

— А войт сегодня крестины справляет? — спросил Антек.

— Да. Старики наши там и сидят. Солтыс с Бальцерковой в кумовья позваны, потому что Борына чего-то рассердился и не захотел, — рассказывал Плошка.

— А это кто такой? — воскликнул вдруг Бальцерек.

— Это пан Яцек, брат помещика из Воли, — объяснил Гжеля, и все даже привстали, чтобы поглядеть на него. Пан Яцек медленно пробирался в толпе и кого-то искал глазами, пока не наткнулся на Бартека с лесопилки, и пошел с ним туда, где сидели репецкие.

— Чего ему здесь надо?

— Да ничего, наверное. Он все ходит по деревням, с мужиками толкует, иной раз поможет кому-нибудь. И на скрипке играет, девушек песням учит. Говорят, он свихнулся малость.

— Ну, кончай же, Гжеля, договаривай, коли начал!

— Это насчет леса? Мой совет таков: в этом деле на стариков полагаться нельзя, обязательно все испортят.

— Есть только одно средство: как начнут наш лес рубить, идти всей деревней и разогнать их, не подпускать к лесу до тех пор, пока помещик с нами не сговорится! — сказал Антек решительно.

— Это самое постановили у Клемба.

— Постановили, да не сделают: кто за ними пойдет?

— Хозяева пойдут.

— Не все.

— Если Борына поведет, так все пойдут.

— Да неизвестно еще, захочет ли Мацей!

— А не захочет, так Антек поведет! — запальчиво крикнул Бальцерек.

Все его горячо поддержали, один только Гжеля был против. Он повидал свет, читал газету "Заря" и считал себя поэтому умнее других. Он начал книжным языком доказывать, что насилия чинить нельзя, потому что вмешается суд и ничего, кроме тюрьмы, этим не добьешься, что нужно нанять в городе адвоката и адвокат все сделает по закону. Но товарищам скоро надоело его слушать, послышались насмешки. Гжеля разозлился и сказал:

— Вы отцов своих дураками считаете, а у самих ни на грош разума нет, все равно — как у ребятишек, что еще на карачках ползают, — только и знаете чужие слова повторять!

— Борына пришел с Ягусей и девушками! — сказал кто-то.

Антек, который в эту минуту собирался что-то ответить Гжеле, промолчал и впился глазами в Ягну.

Они пришли поздно, уже после ужина, потому что старик долго противился плаксивым мольбам Юзи и уговорам Настки, — все ждал, чтобы Ягуся его попросила. Она после обеда резко объявила, что пойдет на музыку, а он так же резко ответил, что с места не двинется: не пошел к войту, так никуда не пойдет. Ягуся больше не просила: она так ожесточилась, что не говорила с ним ни слова, плакала потихоньку по углам, хлопала дверями, стояла подолгу на крыльце, несмотря на мороз, ураганом металась по дому, — от нее так и веяло холодной злобой. Ужинать не села с другими и начала вынимать из сундука юбки, примерять их и прихорашиваться.

Что было делать старику? Бранился, ворчал, клялся, что не пойдет, а в конце концов пришлось ему у Ягны прощения просить и волей-неволей вести всех в корчму.

Он вошел, суровый и важный, здоровался с очень немногими, так как равных ему здесь было мало — ведь все видные люди пировали у войта на крестинах. Сына он не заметил, хотя внимательно осматривался по сторонам.

А Антек не сводил глаз с Ягуси. Она стояла у прилавка. Парни ринулись к ней приглашать на танцы, но она всем отказывала, весело болтала то с тем, то с другим и украдкой обводила глазами толпу. Она была сегодня так хороша, что, хотя люди были уже пьяны, все на нее глядели с восторгом. Ни одна из женщин вокруг не могла с ней сравняться. А ведь здесь была и высокая, стройная Настка, в своем красном платье похожая на мальву, и гордая Веронка Плошка, румяная, как георгин, и дочка Сохи, еще совсем девочка, тоненькая, гибкая, с милым личиком. Были и другие девушки, красивые, стройные, притягивавшие глаза мужчин, как, например, Марыся Бальцерек, рослая на диво, белая, крепкая, как молодая репка, и первая в деревне плясунья. Но Ягна была всех лучше. Она затмевала всех красотой, нарядом, осанкой и этими голубыми яркими глазами, как роза затмевает всякие настурции, мальвы, георгины, маки. Да и разоделась она сегодня, как на свадьбу: юбка на ней была оранжевая в зеленых и белых полосах, корсаж из голубого бархата, прошитого золотой ниткой, с глубоким вырезом, тонкая белоснежная рубашка пышными сборками окружала шею и кисти рук, а на грудь в несколько рядов спускались кораллы и янтари. Голову она повязала шелковым платочком, голубым в розовую крапинку, и концы его спустила на плечи.

Другие женщины осуждали ее за такое щегольство и делали ядовитые замечания, но она не обращала на это никакого внимания. Она сразу приметила Антека и, порозовев от радости, как вода в лучах восходящего солнца, отвернулась от Борыны, которому что-то говорил Янкель. Борына скоро ушел за перегородку и там остался. Антек только того и ждал. Он тотчас пробрался вдоль стены к прилавку и спокойно поздоровался с ними, хотя Юзька нарочно отвернулась.