Люси в изумлении задержала дыхание. Записи Желанной была самым захватывающим из всего, что она когда-либо читала. Но ее сосредоточенность внезапно нарушили низкие скорбные крики. Они проникли сквозь воркование голубей в ветвях сосен наверху. Что это? Какое-то животное? Звук нарастал. Люси тихо поднялась, чтобы не разбудить Ли, и направилась к храму Тесея, мраморные колонны которого были видны сквозь деревья. На маленьком участке между деревьями копался в земле темноволосый человек.
Это был тот самый молодой мужчина, которого она повстречала этим утром. Кто бы мог подумать, что в Афинах дважды за один день можно натолкнуться на одного человека? «Казанова в своих принципах путешествий не упомянул о магии совпадений, – подумала Люси. – Странники подобны перелетным птицам, которые парят, свободные от уз своего дома».
Пока Люси предавалась размышлениям, молодой человек отбросил лопату. Он вытер глаза тыльной частью ладони, и она поняла, что он плачет. Он наклонился, поднял сверток и осторожно поднес его к выкопанной дыре. Не желая вмешиваться, Люси отошла в кусты, но грек уже почувствовал, что за ним наблюдают. Он обернулся и тревожно посмотрел на нее. Без сомнения, это был Теодор, молодой человек, нашедший ее старинный манускрипт.
Он грустно улыбнулся девушке, держа сверток у груди.
– Я думал, это полиция, – сказал Теодор. Он взглянул на яму. – Мою собаку сбила машина. Сегодня утром, после того как мы с вами встретились. Так что я принес ее сюда, где она любила бегать. Наши шаги здесь. Эонати и мои. – Он посмотрел вокруг. – От судьбы не уйдешь.
– Мне очень жаль, – ответила Люси. – Я могу что-то для вас сделать?
Он махнул рукой в сторону игрушек щенка, лежащих на песке. Люси подняла искусственную косточку и ярко-голубой упругий мячик, подождала, пока грек опустит свой сверток в самодельную могилу. Затем она передала молодому человеку игрушки, которые он положил на трупик щенка. Склонив голову, Теодор встал на колени перед могилой, пропуская пригоршни песчаной земли сквозь пальцы. Он что-то говорил, интонации его были мягкими, как у взрослого, разговаривающего с ребенком.
Люси села рядом с ним, ее глаза были полны слез.
– Ужасно потерять своего любимца.
Теодор присел на корточки и повернулся к ней.
– Ну вот, расстроил незнакомую девушку.
– Нет-нет, – сказала Люси. – Я счастлива помочь вам. Ваш щенок был очень красивым. – Она передала ему бумажную салфетку, и Теодор, благодарно кивая, стер грязь со своих пальцев.
– Спасибо вам за доброту. У вас очень отзывчивая душа. – Он поднялся на ноги, и Люси вместе с ним. Затем молодой человек взял лопату и продолжил свою работу. Закончив, он спросил:
– Можно угостить вас кофе?
– Это было бы замечательно. Но я должна предупредить свою подругу, – ответила Люси.
Она разбудила Ли и повела ее знакомиться с Теодором. Он отряхнулся и теперь сидел на скамейке у дорожки, куря сигарету, а храм Тесея сверкал на солнце позади него. Люси поразило, насколько это зрелище напоминает плакат с рекламой сигарет; такие плакаты развешаны в Афинах повсюду. В этой греческой рекламе «Karelia Lights» не пытались ничего смягчить или сделать политкорректным: мужчины жадно затягивались сигаретами, похотливо рассматривая равнодушных женщин в просвечивающих белых платьях.
– Теодор, – сказала Люси. – Это моя… моя подруга, Ли Пронски.
– Yiasou,[21] Ли.
– Доктор Пронски. – Она пожала его протянутую руку. – Вы живете в Афинах?
– Я работаю на «Долфин Трэвел». Вы из Америки, доктор Пронски?
– Я в детстве жила в Бруклине, – ответила Ли.
– Значит, я правильно распознал акцент. В моем бизнесе без этого нельзя.
– Я бы на вашем месте не была такой самоуверенной. Я большую часть жизни провела в Торонто. – И, невзирая на его удивленное лицо, Ли отвела Люси в сторону.
– Выглядит он вполне прилично, – прошептала она. – Хотя бог знает почему он таскался по Афинам с собакой в такую жару. – Похороны щенка не произвели на Ли впечатления.
– Это тот человек, который вернул мне старый манускрипт, – пояснила Люси. «Как вообще мать жила с Ли? Ее хоть что-то может растрогать?»
Повернувшись к Теодору, Ли произнесла:
– Ну что ж, мы согласны выпить с вами кофе.
– Ли, я думаю… – Люси хотела сказать, что вообще-то пригласили только ее, но молодой человек перебил, заявив:
– Я сейчас подгоню машину. Подождите здесь, пожалуйста. Endaxi?[22] – Он подобрал лопату и ушел, оставив Люси с Ли.
И уже через несколько минут все трое сидели в маленьком «фольксвагене» Теодора, громыхающем по Поссидоносу, широкому прибрежному бульвару. Они проезжали мимо автомобильных салонов, освещенных витрин магазинов и больших террас, заполненных столиками, за которыми сидели мужчины и женщины, потягивающие «Метаксу».
– Вы заведете другую собаку? – спросила Люси. Девушка смотрела в затылок Ли, которая сидела там, где надеялась быть она сама, на переднем сиденье, рядом с водителем.
– Не сейчас, возможно в следующем году. Если, конечно, найду кого-нибудь, подобного Эонати. – Он слегка повернул голову, смотря на нее в зеркало заднего вида.
– Я знаю, что некоторые греки выбрасывают мертвых собак в помойку, – громко произнесла Ли, пытаясь перекричать рев транспорта.
Теодор не ответил. Они проехали мимо амфитеатра в виде лошадиной подковы; затем последовали кварталы бетонных коробок, балконы которых, увитые цветами, были затенены тентами в тигриную полоску. Машина пронеслась мимо складов и портовых помещений, мимо рыночных рядов, переполненных рыбой, помидорами, бочонками оливок, прогремела по Пирею и наконец остановилась около маленькой таверны на небольшом холме возле гавани. На краю дороги, с другой стороны таверны, Люси увидела пустые столики, накрытые клетчатыми скатертями, на которых лежали столовые приборы. Абсолютно никакой защиты от выхлопных газов машин, а расположение столиков вынуждало официантов постоянно пересекать засуженную машинами улицу.
– Yiasou, – поприветствовал Теодор официанта, улыбнувшегося посетителям и поставившего перед ними бутылку домашней рецины. Они жадно накинулись на напиток и нашли, что она очень даже ничего, во всяком случае не отдает скипидаром. Люси посмотрела на гавань, забитую греческими паромами и огромными белоснежными круизными лайнерами. На пристани во всех направлениях, сгибаясь под тяжестью сумок, сновали люди, как будто уже опаздывая на свои рейсы.
Перед ними появилась темноволосая женщина с тарелкой anihikolokiïhia – жареных кабачков цукини, первых в этом сезоне. Еще она поставила на стол блюдо с цацики и большую миску салата horiatiki. Толстые яркие листья салата лежали среди колец лука и томатов, подобно маленьким библейским скрижалям, приказывающим наслаждаться. Ли сказала женщине что-то по-гречески, и та вернулась на кухню, не проронив ни слова.
– Моя мать всегда неловко чувствует себя, общаясь с незнакомцами, – сказал Теодор, грустно покачивая головой.
– Это была ваша мать? – спросила Люси.
– Видите ли… мама… она… она очень стесняется, когда мои друзья узнают, что она – повар. Она родом из Стамбула, выросла в хорошей семье. Мы все потеряли после смерти отца, и вот… – Он махнул рукой в сторону кухни.
– Как же это тяжело для нее! – воскликнула Люси.
– А где вы живете? – поинтересовалась Ли.
– Мы с мамой живем в квартире рядом с площадью Конституции.
– Вы живете с матерью? – улыбнулась Люси.
– Разумеется. А ваша мама, Люси? Где она?
– Моя мать умерла.
– О, мне очень жаль. Она была хорошей женщиной?
– Она была известным археологом. – В очередной раз повторив заученную фразу, словно бы из некролога, Люси вдруг поняла, что опять говорит каким-то не своим, искусственным голосом. Она уже привыкла так говорить о Китти.