В центре сидел начальник гетто Рихтер, награжденный Гитлером железным крестом. Рядом с ним — сотрудники СС, один из шефов гетто, скуластый офицер Рэде, и жирный толстяк — начальник минской полиции майор Венцке. Неподалеку от этого дьявольского престола стояла специально построенная трибуна. С этой трибуны фашисты заставили говорить члена Еврейского комитета гетто композитора Иоффе. Обманутый Рихтером Иоффе начал с успокоения возбужденной толпы, говоря, что немцы сегодня лишь проведут регистрацию и обмен лат. Еще не докончил своей успокоительной речи Иоффе, как со всех сторон на площадь въехали крытые машины-душегубки. Иоффе стало сразу понятно, что это значит. Иоффе крикнул взволновавшейся толпе, по которой молнией пролетело ужасное слово ”душегубки”:

”Товарищи! Меня ввели в заблуждение. Вас будут убивать. Сегодня погром!”

Обезумевшая толпа бросилась в разные стороны, ища спасения от ужасной смерти. Все смешалось, люди метались, мелькало бесконечное множество шестиконечных звезд. Фашисты, уже окружившие площадь, открыли плотный огонь по беззащитным людям. Но люди, невзирая ни на что, лезли напролом. Началась рукопашная битва беззащитных людей с фашистами, вооруженными до зубов. Многим фашистам пришлось поплатиться, прежде чем они усмирили толпу. Вся площадь была усеяна трупами и залита кровью. К десяткам душегубок немцы установили бесконечные очереди усмиренных огнем женщин и стариков. Детей отделили от взрослых. Их с поднятыми руками поставили на колени. Маленькие дети, изнуренные и слабые, начали плакать, у них сразу же уставали и опускались ручонки. За это их тут же прирезывали кинжалами, либо переламывали позвоночный хребет, или, подняв над своей головой ребенка, фашист бросал его изо всей силы на булыжную мостовую; после такого удара у ребенка вылетали мозги из раздробленного черепа. Матери, стоявшие в очереди у душегубок, видя это, тут же сходили с ума, как разъяренные тигрицы, бросались на немцев. Их убивали очередями из автоматов. Тех, кто отказывался лезть в душегубки, постигала ужасная смерть. Их тащили к столбам, за которыми под звуки гармошек произносились пьяные тосты. Пьяные Геттенбах, Рихтер, Рэде и другие объявляли приговор: ”отрезать нос и уши”, ”убить кулаками и плетьми” и т.д. Эти приговоры исполнялись тут же за столом, или самими судьями, или же полицейскими, гестаповцами, солдатами гарнизона.

Народный артист республики Зоров, при виде кровавого зрелища, с проклятьем кинулся на фашистов. Он грыз их зубами, бил руками и ногами; его свалили без сознания и бросили в душегубку.

Так продолжалось до позднего вечера. Опустела площадь, за праздничным столом заснули организаторы избиения. Погром притих. Лишь в поисках ценностей шныряли солдаты Минского гарнизона, всегдашние участники расправ в гетто. Все дети до единого, которых поставили с поднятыми вверх ручонками, были убиты на площади. Душегубки больше не возвращались.

Ночью оставшимся в живых членам еврейской милиции было приказано очистить площадь от трупов и крови. К утру следующего дня приказ был выполнен.

Наступило утро 29 июля. День хмурился, как бы предчувствуя продолжение побоища. Изредка выглядывало затуманенное солнце и сразу же скрывалось в грозовых черных тучах. Гетто было пустынно.

В 10 часов утра на Юбилейной площади загудели немецкие машины. Группы солдат Минского гарнизона под командованием начальника полиции, немецкого офицера, палача, майора Венцке вновь отправились на грабежи и на вскрытие ”малин”. Пиршественные столы были убраны с площади, так как собирался дождь, и внесены в помещение Комитета. Туда и приводились на расправу обнаруженные в ”малинах” старики, женщины и дети. Много было в этот день раскрыто убежищ. Много ограблено домов, разбито в квартирах мебели и посуды.

Ворвавшись в больницу гетто, которая в первый день погрома была не затронута, немцы и полиция уничтожили кинжалами больных и обслуживающий персонал.

1 августа, после четырех дней побоища, на Юбилейную площадь немцы снова вытащили стол, который был уставлен едой и винами. За этим столом сидели все те же главари.

Гестаповцам и полицейским было приказано во что бы то ни стало доставить всех последних обитателей гетто, спрятавшихся в ”малинах”.

В этот последний день погрома, фашисты перешли все границы человеческих представлений о преступлениях. На глазах сходивших с ума, падающих в обморок матерей, пьяные немцы и полицейские насиловали девушек, не стесняясь ни друг друга, ни окружающих; вырезывали им кинжалами половые органы, заставляли живые и мертвые тела принимать самые постыдные позы, отрезали носы, груди, уши.

Матери в бешенстве кидались на фашистов и замертво падали с размозженными головами.

Дряхлых стариков убивали ударами резиновых палок по голове или забивали насмерть кожаными плетями. Весь день не прекращались истерические крики, вопли и проклятия; их не могли заглушить десятки гармошек.

В три часа дня все было кончено. Через час рихтеровы помощники уехали из гетто.

После прекращения резни гестапо разослало приказ по всем предприятиям, где находились во время четырехдневного погрома рабочие-евреи, о возвращении их по домам в гетто.

Вечером рабочие колонны двинулись в гетто. Все они шли медленно, в полном молчании, потупив взоры в землю. Так они подошли к контрольным воротам гетто. Кто встретит их у ворот?

Обычно, навстречу рабочим колоннам, возвращающимся с каторжных работ, к контрольным воротам стекалось все нетрудоспособное население гетто. Матери, жены, старики-отцы, дети, сестры, братья радовались, вновь видя друг друга живыми после четырнадцатичасовой разлуки. Но в этот раз никто не стоял у ворот.

Лишь из контрольной будки быстро выбежал немецкий часовой и крепко, звонко пристукнув каблуками кованых сапог, отдал честь офицеру, шедшему во главе солдат-конвоиров. Офицер дотронулся до козырька и велел солдату открыть контрольные ворота. Колонны вошли в безмолвное гетто. По всем улицам валялись обломки разбитой мебели, обрывки бумаги, книг, осколки посуды. Выпущенные из подушек и перин перья покрывали мостовые и тротуары, разбитую и поломанную домашнюю утварь.

Из разбитых окон виднелись наполовину высунувшиеся, но каким-то чудом удержавшиеся шкафы, буфеты, столы. И всюду, всюду, лежали трупы тех, кого жаждали увидеть пришедшие. Они лежали в огромных лужах крови. Немецкий офицер, который шел впереди колонны, видимо, никогда не видавший такого зрелища, вдруг закричал и в истерическом припадке стал биться на окровавленной мостовой. Колонна дрогнула и остановилась. Женщины тяжело рыдали, мужчины со стенаниями ломали себе руки и рвали волосы. Видел ли мир от сотворения своего картину ужасней этой...

Обезумевшие люди кинулись в свои квартиры, надеясь в ”малинах” найти спасшихся родных. Но ”малины”, находившиеся в печах, под полом, между стенами, были разворочены гранатами. Там рабочие нашли останки близких, разорванных взрывами. Но большинство пришедших не нашло даже останков близких людей. Они были увезены в душегубках в Тростинец и Тучинки, свалены в заранее заготовленные рвы, ограбленные и раздетые, удушенные в машинах смерти.

Даже ужаснейший погром 2 марта бледнеет перед июльским кровавым побоищем.

Из 75000 евреев к первому августа 1942 года осталось всего лишь 8794 человека.

В этом погроме пострадали и немецкие евреи — 3000 немецких евреев были отравлены в машинах-душегубках. Им объявили, чтобы они собирались с вещами, якобы, на работы. На площади перед ними произнес речь Геттенбах и оберштурмфюрер.

Менялись немецкие палачи, ушел Рихтер, его сменил Геттенбах, затем Фихтель, Меншель. Каждый такой приход и уход стоил новых человеческих жертв.

В январе 1943 года в русском районе полиция обнаружила два трупа немцев. Страшными репрессиями ответило на это гестапо. 1 февраля 1943 года днем, в 15 часов, в гетто въехали закрытые машины-душегубки. Из них вышли сотрудники гестапо во главе с кровавым оберштурмфюрером Миллером.

Выгоняли людей из домов, хватали на улице и сажали в машины-душегубки. 401 человека не досчиталось гетто утром следующего дня.