По правде говоря, этот процесс мог бы начаться уже со времен Уари. Устрашающая и надменная роспись на керамике Уари (рисунок 8.1) и упоминания в мифологии о претензиях правителей Уари на то, чтобы быть «богом»[109], вероятно, показывают, что властители Уари были намерены отыскать ад за пределами местных поселений посредством своих притязаний на божественное происхождение, возможно, от самого Виракочи. Называя свою столицу Уари, они действительно могли этим утверждать, что были прямыми потомками Уари, белых, бородатых гигантов (не сыновей ли Виракочи?), которые происходили из бассейна Титикаки и удаленной от цивилизованного мира древности. В любом случае, из уарочирийских мифов нам известно, что двуличность в вопросах космологического видения была той деятельностью, которая висела «в воздухе» как часть наследства Уари.

С искажением мифологического языка, кроме того, пришла отмена всех традиционных форм связи с названиями. Там, где небесные движения некогда изучались как ключ для разгадки соответствующего порядка жизни человечества на земле, искажение в мире людей теперь проецировалось на небеса. «Звездам» понадобился «правитель». В результате такой «семантики» упростился диалог между микро- и макрокосмосом и открылись двери к закрытым прежде проклятиям черной магии.

Это нарушение гармоничного наследия, созданного за тысячелетие до этого жрецами-астрономами Тиауанако, проявилось в виде распада андской жизни на целую мозаику непримиримых форм государственного правления. В одной долине за другой как реакция на возвышение Уари возникала новая военная знать. Древнее и прежде мирное утверждение гордости за этническое многообразие и не подлежавшее сомнению право на местную автономию теперь стало источником ожесточенной и постоянной вражды между племенами. Бесценное интеллектуальное чистое золото Века Виракочи было обесценено внедрением медной фальшивки, поддерживавшейся с помощью силы. Великая космологическая схема, которая впервые вдохнула жизнь в андские айльюс и которая была воткана в каждый аспект их жизни, от языка до обрядов, и названа по замыслу самого ткача, поплыла по течению от причалов своей души. И именно здесь, в самой душе андского опыта — в котором небесная аналогия служила пищей и питьем тем, кто был голоден и жаждал справедливости, — откроется отныне величайшая рана.

Нельзя сказать, что события, начавшиеся с пачакути 650 года н. э., разрушили андскую религию. Скорее она наряду с человечеством разделилась на два потока. Религия крестьянства продолжала струиться, но струилась как бы подпольно. Поскольку система каждой долины вооружила себя против всяких пришельцев, каждая коренная этническая форма правления будет демонстрировать свое военное лицо всем другим, лицо сословия воинов своей области. Окруженные географией и стремлением местной военной знати выглядеть местными героями, андские айльюс превратились в замкнутые вселенные. Великие города погибли — сначала Уари, а потом, к 1000 году н. э., Тиауанако. Мосты были перерезаны. Долгая мрачная эпоха опустилась на высокогорья Анд.

На протяжении этих мрачных столетий воины хранили секрет изготовления бронзы. Поскольку война продолжалась и это техническое преимущество оставалось за ними, воины сохраняли свое «правление». Они правили не посредством осуществления господства над низшими сословиями, с которыми теперь совместно использовали землю. Скорее они управляли Духом своего времени, составляя планы внешних походов и предоставляя защиту своей локальной территории. Эта действительность отразилась и в языках, где кечуанский глагол, означающий «находить бронзу», льяк-сай, происходил от глагола «запугивать», а аймарское слово пачакути свелось к единственному определению — «времени войны».

В меру своих возможностей андское крестьянство поддерживало старые пути, но народы Анд больше не обращались к своему богу единым голосом. В этом смысле мифы о ламе и потопе представляют последнюю прямую передачу из предвоенной эпохи. Гибель эпохи невинности передает всю атмосферу фабулы современному уху. Однако уже тысячелетия тому назад Лао-Цзы, наблюдая подобное зрелище, произнес словно эпитафию по Веку Виракочи:

Таким же образом андская мифологическая традиция, некогда являвшаяся языком священного откровения, основанного на эмпирическом наблюдении, превратилась в руках воинов в орудие политики. Утверждая, что технический язык андской мифологии был истиной по букве, воины предпринимали первый шаг в мистификации древней традиции и изменении навсегда культурного наследия Анд. Теперь лишенный своей изначальной функции как генератора мысленных образов, технический язык мифологии будет служить воинам средством устрашения, и ни рай, ни земля никогда уже не будут теми же самыми. Исконный принцип «как наверху, так и внизу» перестал служить приглашением к участию в более широкой гармонии. Теперь он возвещал о внезапной гибели, на небесах обнаружились принципы войны и господства.

ЧАСТЬ III

ВОИНА ПРОТИВ ВРЕМЕНИ

ГЛАВА 9

ИНКСКОЕ ПРОРОЧЕСТВО

Во времена испанской конкисты в Перу существовало предание, согласно которому Инкская империя родилась под знаком пророчества. Около 1432 года, согласно этому пророчеству, Инка Виракоча предсказал катастрофическое крушение андской цивилизации в течение пяти поколений. Это пророчество появилось в те же времена, когда Куско находился под угрозой нападения со стороны самого опасного и самого ненавистного врага инков — чанкас. Не желая принимать фаталистский взгляд своего отца, великий воин, царь Инка Пачакути предложил иное видение, империю Солнца. Отныне сыновья Солнца и дочери Луны, как теперь стали величать себя инки, возложат на себя священную миссию: увести андскую цивилизацию от края пропасти исчезновения. Неважно было то, что старый отец, Инка Виракоча, являлся ученым жрецом; неважно было и то, что изобиловали предзнаменования того, что враги приближались, что наследие восьми столетий межплеменной войны истощило землю и людей. Где другие видели безвыходное положение или того хуже, там Инка Пачакути усмотрел путь к величию.

Если когда-либо люди сталкивались с судьбой, так это были инки. Краткость периода их величия дает неверное представление о столетиях необыкновенного восхождения к этому величию. В большей мере, чем любая другая область нагорья, долина Куско была пропитана традициями как Уари, так и Тиауанако. Несмотря на тот факт, что Тиауанако лежало еще за три сотни миль далее к югу, властители Уари сильно укрепили все подходы к своей заставе в Пикильякте в долине Куско. Хотя область Куско некогда состояла внутри чего-то подобного сфере тиауанакского «контроля», своей первичной культурной ориентацией она, тем не менее, была обязана влиянию Тиауанако. Поскольку само Тиауанако не имело обыкновения посылать войска воевать так далеко, то построение, наводнение войсками и укрепление Пикильякты в 650 году н. э. подсказывает, что Уари не было единственной державой в непосредственной близости, рассматривавшей эту долину как добычу.