- Выветрится, - Янгар ловил эти руки, а они не давались.
И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.
- Не спеши... еще срок не вышел, - просила она.
Его маленькая медведица?
Почему она не желает показаться?
- Видишь? - возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал, и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце. И сам он наполнялся ярким, горячим светом. - Теперь лето со мной.
- Глупый...
Ее смех звучал в ушах, даже когда забытье отпускало. Тогда Янгар вываливался в душный смрад подвала. Он наново ощущал изодранное тело, стискивал зубы, сдерживал стон и заставлял себя улыбаться.
Тридуба это злило.
- Где? - вопрос всегда один и тот же.
- Не... не... з-снаю, - его собственная речь становится похожей на змеиное шипение. Язык сухой, распухший, царапает изодранное нёбо.
И в кровавом тумане плавится разум.
Вот Ерхо Ину с любимой плетью, которая порой сменяется каленым железом. Над жаровней воздух дрожит, наверняка, ему тоже больно.
- Где?
Железо прижимается к коже, дарит огненную злую ласку.
- Где?
- Н-не...
Ожоги расползаются, скрывая шрамы. И поверх них танцует нож.
- Я же обещал, что шкуру с тебя спущу, змееныш... где?
...лицо Ерхо Ину плавится, с него сползает кожа. И Янгар с удивлением видит перед собой хозяина.
- Сбежать думал? - смеется Хазмат, скалит желтоватые острые зубы. Десна его побелели, а на клыках застряли крошки жевательного табака. - Куда тебе бежать, мальчик?
Он тянется к Янгару, и в руках его - ошейник.
- Нет, - Янгар пытается отстраниться, но он связан, опутан по рукам и ногам.
- Да.
Раскаленная полоса обвивает шею. И громко щелкает замок.
- Никто не уходил от Хазмата! - хозяин весел. Он запрокидывает голову, и на горле его виднеется бурая линия шрама.
- Ты мертв!
- Ты тоже, - возражает Хазмат, трогая рубец руками. - Ты умер рабом. Моим рабом. И теперь принадлежишь мне...
- Нет!
- Тише, - смуглая ладонь Хазмата с внезапной нежностью касается щеки. От нее пахнет цветочным маслом. И Янгар тянется за этой ладонью, умоляя не оставлять его.
...не мужская - женская.
- Тише, - повторяет Пиркко, сменившая Хазмата.
Она без маски.
И лишь красная краска лежит на губах ее, яркая, словно рябина зимой.
- Зачем ты себя мучаешь? - Пиркко наливает в чашку вино и подносит к губам. Она без страха и отвращения касается грязных волос Янгара. Гладит его щеки, вытирает белоснежным рукавом испарину. - Пей.
Она держит чашу осторожно.
Терпелива.
Янгар пьет, пытаясь отрешиться от боли, которую испытывает его несчастное тело.
- Пей, бедный сын Полоза, - в синих глазах искреннее сочувствие. - Мне жаль, что так вышло.
Она наклоняется и шепчет на ухо, так, что никто больше не слышит.
Да и есть ли кто-то в подвале?
- Ты... поможешь? - слова даются с трудом. И голос сорван.
- Конечно, я помогу. Я пришла, чтобы помочь тебе.
- С...спасибо.
- Не спеши, Янгар, - Пиркко отставляет чашу. - Я не смогу тебя вывести отсюда. Как не смогу удержать руку отца. Он... сложный человек.
Она кладет пальцы на пятно свежего ожога, и поднимается на цыпочки, заглядывая в глаза.
- Скажи ему то, что он хочет знать.
- Нет.
- Скажи, - Пиркко нажимает, и тонкая корка сукровицы лопается. - Тогда тебя помилуют. Позволят жить... ты ведь хочешь жить?
Да. Кто не хочет жить?
- Конечно, я по глазам твоим вижу. Мой муж готов простить тебя...
Она улыбается уголками губ. И в глазах ее Янгхаар видит жадное животное желание. Пальцы же Пиркко раздирают раны.
- Ты хорошо выносишь боль, - признает она, вытирая руку о тот же, измаранный его потом рукав. - Но зачем, Янгар?
- Нет.
- Подумай. Отец не отступит, пока не узнает, где спрятана печать... и с каждым днем он будет все более и более настойчив.
- Нет.
- И Вилхо, глупый, думает, что папа старается для него... он позволит сделать с тобой все, что ему вздумается, - Пиркко не без труда поднимает железный прут, раскаленный добела. - Но если ты проявишь благоразумие, то...
Он пропадает в забытьи раньше, чем прут касается кожи.
- Потерпи, - ласковые руки лета забирают боль. И Янгар дышит.
Снова трава в россыпях ранних рос. И небо.
Жаворонок.
Аану.
- Ложись, - просит она, и Янгхаар подчиняется. - Все пройдет, мальчик... все пройдет... и боль забудется.
Ему все-таки позволяют обернуться.
Не Аану, но женщина с золотыми длинными косами. И глаза незнакомки желты. А тело ниже пояса змеиной золотой чешуей покрыто, тяжелой и прочной.
- Когда-то Великий Полоз полюбил смертную женщину, - сказала она.
- Тебя?
- Меня. Это было давно. Он украл мою юность. И разделил со мной зрелость. Выпил старость до дна, а сделав последний глоток, поймал душу, - она раскрыла ладонь, и Янгхаар увидел, что та почти прозрачна. Кожа женщины отливала серебром.
- Небесный кузнец сделал это тело. А мой муж отдал за него десятую часть всех подземных жил...
Волосы ее были холодны. И не волосы - металлические нити, тонкие, звонкие, но живые.
- Золото, - рассмеялась женщина, - Полоз подарил его мне. Ты храбрый мальчик... мы слышим зов твоей крови. Нашей крови.
В желтых очах змеедевы вспыхивает ярость. И гаснет.
- Потерпи, маленький змей. Все закончится.
- Я умру?
- Ты боишься?
- Нет. Не за себя...
- За ту девушку? У нее свой путь, но идет она ради тебя. В этом весь смысл, - золотые руки, покрытые узором мелкой чешуи, заставляют раны затянуться.
Во сне нет боли.
- И ты будешь жить ради нее.
- Мне не позволят.
- Позволят, - возразила змеедева. - Они слишком жадны, чтобы дать тебе умереть, не получив ответа на свой вопрос. И когда поймут, то...
...она не успевает сказать.
Золотые косы вдруг обвивают Янгхаара, словно пытаются защитить золотым же коконом от реальности. Но слишком зыбок его сон.
Вновь камера.
Каменная стена.
Вонь.
И пламя, что гудит в камине.
Кресло, которого прежде не было. И Вилхо, в нем сидящий.
- Он очнулся? - капризный голосок причиняет новые мучения, и Янгхаар открывает глаза. - Очнулся... вы должны были привести его в порядок. От него воняет.
И от кёнига тоже. Кисловатый запах болезни пробивается сквозь смрад, царящий в камере. Вилхо стал еще толще. Роскошный халат его, подбитый горностаем - Вилхо мерзнет, и руки кутает в горностаевой шали - не скрывает очертаний грузной его фигуры. Ткань забивается в складки тела. Опухшие ноги обернуты белым полотном. Мягкие руки лежат на животе. Ладони раздулись, словно у утопленника.
Лицо заплыло.
И глаз почти не видать.
Пиркко подает мужу кувшин с розовым маслом, но кёниг отмахивается.
- Почему он не говорит?
- Где Печать? - голос Ину доносится из-за спины. И Янгхаар успевает сжаться в преддверии очередного удара. Боль такая яркая.
...рыжая, как пламя, которое карабкалось по стенам его дома.
- Где?
Уйти не позволяют.
- Где?!
- Он должен заговорить...
- В д-доме... - получается расцепить спекшиеся губы. - В доме...
- Что он сказал? - кёниг подается вперед, едва не опрокидывает кресло. Он так увлечен и не видит, сколь брезгливо кривится нежная его супруга.
Еще один глупец, который верит, будто Ерхо Ину старается ради него.
Вилхо предначертано умереть.
И трон в Оленьем городе будет свободен.
- Он солгал, - отвечает Тридуба. - Тайника не было в доме.
- Т-ты н-не...
- Знаю. Твоя матушка была столь любезна, что рассказала правду. Туро Уто ушел с печатью и тобой в Белую башню. А вернулся уже без печати.
Мама... мама любила драгоценности и наряды. Зеркала.
Она не была злой.
И наверное думала, что может откупиться от беды. Отдать Печать кёнигу и получить взамен тихую, спокойную жизнь. Ей ведь обещали, что не тронут.