Наверное, Ляля на месте Жекки, приняла бы слова Грега как самый неприкрытый комплимент или даже как вариант любовного признания. Но Жекки знала, что их нельзя принимать за чистую монету. Непроходящие колкости в интонации Грега убеждали, что каждая процеженная им фраза не более чем очередная завуалированная издевка.

И вот поутихшая было, неприязнь снова напомнила о себе. Мысленно Жекки приготовилась к драке. Ее суженные зрачки и вспыхнувший за стальной роговицей, как от порыва ветра, яростный блеск — вместе должны были произвести впечателние выхваченного из ножен смертоносного лезвия. Жекки знала, что именно такое впечатление производил этот взгляд на всех, кому не посчстливилось вывести ее из себя. Однако Грег, встретил удар сверкающего меча с хладнокровием опытного рубаки, видавшего кое-что и похуже.

Жекки помедлила и опустила глаза. «Я не должна забывать, что он очень опасен. Опасен, как никто другой. Он просто намного сильнее, и будет бесполезно лезть на рожон. Нужно только не подавать вида, что мне страшно. Вот и все.» Эти мысли промелькнули у нее за долю мгновения между тем, как лицо Грега замкнулось, став неподвижным, и тем как он изменившимся голсом, словно быприбавляя немного необходимых сведений к только что сказанному, произнес:

— Что касается девок из кардебалета, то вы не угадали. Я не из тех, кто возбуждается, глядя на то, как женщины раздевают сами себя. По-моему, это может нравиться только сопливым мальчишкам, у которых еще все впереди, или немощным старикам, у которых уже все в прошлом. Я же всецело принадлежу настоящему и всегда предпочитаю испытывать полнокровные удовольствия, чем искать им искусственную замену. Иными словами, дорогая моя Евгения Павловна, дорогая моя Жекки, — он снова слегка усмехнулся, — я всегда предпочитаю сам раздевать женщин. И право же, у меня это неплохо получается.

Жекки ощутила, как тяжелая краснота облила все ее лицо от корней волос до округлого краешка подбородка. Эта речь была не чем иным, как продолжением безобразия, только что увиденного на сцене. Грег все еще продолжал затеянную им, оскорбительную игру. Никогда за всю свою жизнь Жекки не приходилось слышать от мужчины более откровенного, более бесстыдного признания, да еще произнесенного с таким вопиющим спокойствием, как будто бы речь шла об урожае озимых. Жекки всю словно бы передергивало от внутренней дрожи. Она не знала, куда спрятать глаза, полные стыда и беспомощности. Но Грег, нисколько, по-видимому, не был этим тронут. Напротив, он посчитал необходимым окончательно закрепить достигнутый результат. Возможно, тем самым подсказывая, что, вступив в единоборство, предпочитает не миловать, а добивать поверженного противника.

— Если не верите на слово, — произнес он, понизив голос до шепота, — то я буду не прочь… я почту за честь на деле разрешить ваши сомнения.

У Жекки уже не нашлось сил, чтобы возмутиться. Это было нечто настолько неслыханное, что она полностью отдалась своей униженной слабости. «Это не может быть он, кто угодно только не Серый, — пронеслось у нее в голове. — Серый не мог бы так изводить меня. Пусть я повела себя с ним как-то не так и что-то не так сказала, Но сейчас не до психологии. Просто он сильнее и… Это не он».

Чтобы избавить себя от необходимости что-то отвечать Жекки попросила в буфете стакан воды. Опустошила его в два глотка и постаралась отвлечься от всего, что давило воспоминаньями о только что испытанном унижении. Пора было переключиться на главную цель визита в обитель разврата. Пора было добраться до игорного зала, а для этого сделать притворный шаг к примирению. К несчастью Грег был нужен сейчас, а потому приходилось прибегать к заведомой лжи. Сжав в кулак всю свою немалую волю, Жекки возвела на него будто бы смирившиеся со всем на свете, влажно-воловьи очи и сказала, чувствуя вместе с просящими нотками в голосе подступившее к горлу мучительное недовольство собой:

— Прошу вас, Грег, уйдемте поскорее отсюда. Может быть, вы забыли, но я пришла сюда не есть, а выигрывать миллионы.

К ее удивлению, несокрушимая мощь легко покорилась этой натянутой мольбе, будто хорошо налаженный механизм, получивший понятную ему команду.

— А я то думал вам захочется задержаться в этих стенах, — сказал Грег с возрожденной насмешливостью, направляя Жекки между рядами столиков к широко распахнутой двустворчатой двери в боковой стене зала, за которой поднимались лестничные ступени. — Подумать только, в кои-то веки благовоспитанная скромная женщина увидела своими глазами, как развлекаются благовоспитанные мужчины. Неужели вам не понравилось? Ведь здесь чьи-то отцы, братья, и конечно — мужья. Приглядиесь повнимательней, Евгения Павловна. Не исключено, что незамеченный нами Аболешев тоже упивается канканом.

Сделав это замечание, он придал голосу беззаботную игривость, но на Жекки имя Аболешева произвело уже неотвратимое роковое действие. Вынести удар, обрушенный на Павла Всеволодовича, она не смогла. Отдернув руку, которую Грег слегка поддерживал под локоть, Жекки отскочила и вскрикнула, дрожа от ярости и уже не владея собой.

— Месье Грег, вы… вы — мерзавец. Я не желаю вас знать, я не хочу… я убью вас, если вы еще хоть раз приблизитесь ко мне.

Она с удовольствием отметила, как по непроницаемому лицу Грега прошла легкая тень, и все еще задыхаясь, начала быстро взбираться по лестнице, на которую они только что вышли. То, что у этой вопиющей сцены не было свидетелей, по ощущениям Жекки, придавало разрыву с Грегом еще большую необратимость и одновременно служило для нее некоторым оправданием. Ей никогла не нравились публичные скандалы.

XLIV

Как будто, спасаясь от погони, она взбежала на плошадку второго этажа, полагая, что Грег вернулся в кабаре, и что больше она его уж точно никогда не увидит. При этом она совершенно не представляла, что ее ждет впереди. Например, как она в одиночку вступит в круг здешних игроков и сумеет ли вообще заполучить доступ к игровому столу. Опасения ее подтвердились тотчас, как только лестничный марш закончился, и она очутилась на устланной мягким ковром площадке перед плотно запертой дверью. На площадке стояла кадка с экзотическим деревом и низкий диванчик на узорных ножках. На диванчике неуклюже восседал огромный рыжебородый детина в малиновой куртке, обшитой золотым галуном. При появлении Жеки детина поднялся и шагнул ей навстречу.

— Кому-с и как прикажите доложить? — спосил он, преграждая запертую дверь своей медвежьей фигурой. В его маленьких, спрятанных за сдвинутыми лохматыми бровями глазках, застыло хорошо оплаченное служебное рвение. Почувствовав какой-то новый злорадный прилив сил, вызванный возможно, недавней схваткой с Грегом, Жекки попробовала, не говоря ни слова, зайти в дверь сбоку, так будто не поняла обращенного к ней вопроса и с таким видом, как будто привыкла каждый день входить в эту самую дверь. Но рыжий детина не оценил ее самоуверенности. Он легко и довольно грубо оттеснил ее на середину площадки и, пригладив рыжую щетину на подбородке, спросил сиплым басом:

— Тут так, как бы сказать, просто без распоряжения невозможно. Или извольте сказать, к кому или по какой такой, как бы сказать, протекции следуете. А нет, не извольте беспокоиться. Не пущу-с.

Жекки даже передернуло от такой неслыханной мужичьей наглости. Да кто он такой, этот медведь, чтобы говорить с ней подобным тоном и не пропускать туда, куда ей вздумалось идти. Но кое-как совладав с собой, она удержала высокородный гонор. В конце концов, сейчас ей требовалось от него так мало — всего лишь беспрепятственно пройти в игорный зал. Поэтому она одарила мужлана снисходительной улыбкой и сказала довольно самоуверенно:

— Не понимаю в чем дело, и почему вы задаете такие странные вопросы. Я здесь со своим дядей, точнее говоря, с кузеном. То есть, двоюродным братом. Он… — Жекки на ходу придумывала историю, с трудом воображая, кем должен быть ее мнимый кузен, чтобы рыжебородый страж пропустил ее. — Он хорошо здесь знаком. Приехал пораньше, обещал встретить меня внизу, у подъезда, да, очевидно, забылся за игрой. С ним такое случается, и вот, видите, принуждает объясняться с таким милым человеком, как вы.