«Интересно, как тогда называется моя болезнь, — подумала она, — ведь для здорового все эти рассуждения просто невозможны. Почему замечательный волк становится дурным человеком и как дурной человек может превратиться в симпатичнейшего зверя? — Ну, разве это не похоже на бред? Узнай Аболешев, о чем я сейчас думаю, он всерьез испугался бы за меня». Жекки подавила тяжелый вздох.

Ей почему-то стало больно думать о Павле Всволодовиче. Он как-то незаметно отдалился, отошел в свои сны и в ту темноту, что проносилась за бортом ревущей машины. Вторая половина сердца Жекки, разделенного и связанного одной и той же непобедимой страстью, сейчас звучала сильнее и громче. Серый, с его неразгаданной тайной, с его беззащитностью перед лицом поджидающего убийцы, наконец, с его отчаянной попыткой сказать о своей любви к бедной двуногой, сделался в эту минуту самым главным, самым дорогим для нее существом.

Думая о нем, она снова, как в прошлый вечер, незаметно переключила взгляд на Грега. Она видела его, четко обрисованный темнотой, точеный профиль с чернеющим над верхней губой тонким изгибом усов и агатовым блеском чуть прищуренного левого глаза, и уже не могла думать ни о ком другом. «Даже если я люблю не его, а волка, он будет чувствовать мою любовь, и будет думать, что она предназначена ему».

— Евгения Павловна, дорогая, — вдруг прервал ее летаргическую задумчивость Грег, не оборачиваясь и не меняя сосредоточенного выражения лица, — этак вы мешаете мне вести автомобиль. — Из-за вас я рискую упустить руль, а это может кончиться очень печально для нас с вами. Вы смотрите, точно видите сквозь меня еще кого-то. Какое-то привидение. А я, опять-таки слишком занят, чтобы отогнать его прочь. Терпеть же его под боком, будучи с вами наедине, я не намерен. Так что сделайте одолжение, смотрите прямо или отвернитесь. Так будет спокойнее нам обоим.

Жекки, недовольная его отповедью, отвернулась. Как-то уж чересчур противоречиво и смутно выходило все с этим Грегом. Не то он заманивает ее в какую-то ловушку, не то она сама запуталась в каких-то гиблых силках. Никакой ясности.

Между тем, они уже въехали в Волкову слободу.

XLIII

Промчавшись по Карабуховской улице, Грег плавно остановил машину возле подъезда игорного дома Херувимова, официально, однако, именовавшегося трактиром, дабы не создавать лишних сложностей блюстителям закона.

Парадные двери заведения то и дело отворялись, впуская и выпуская группы важных господ с редкими вкраплениями ярких, вульгарно одетых дам, блистающих обильными украшениями и разноцветными перьями на огромных шляпах. У сверкающего подъезда толпились извозчики, конные экипажи и, чуть поодоль — небольшая кучка ротозеев, не допущенных внутрь по причине непрезентабельной наружности.

Помогая Жекки выйти из автомобиля, Грег решительно взял ее под руку. «Так надо. — заявил он, склонившись к ее уху. — Придется вам потерпеть, моя дорогая, если хотите, чтобы вас приняли здесь. Кстати, — добавил он, помедлив, и его тоненький ус приподнялся в противной усмешке, — я забыл спросить, вам доводилось играть в карты?»

Жекки презрительно фыркнула. Хотя действительно очень мало играла, только иногда, в винт, зимними вечерами с заезжими старыми родственницами. И если бы Грег так открыто не насмехался, то не постеснялась бы расспросить его о правилах здешеней игры. Теперь же, осознав, что подобающего поведения от него не дождаться, она не на шутку встревожилась. Судя по всему, ей самой предстоит вникать во все тонкости игры, без каой-либо оглядки на опытного подсказчика. Вместе с тем и задуманный обстоятельный разговор по душам снова как-то откладывался. Было сомнение. Может быть, пока Грег щеголяет в образе человека, не слишком нуждающегося в заступничестве, этот разговор вообще не следует затевать? Но нет, поговорить все-таки следует. Надо лишь выбрать подходящий момент. Ведь Серый не виноват, что его человеческий аналог такое мерзкое животное.

Как только они вошли внутрь заведения, Жекки поняла, что без посторонней помощи ей ни за что не удалось бы проникнуть сюда. Оказавшись среди грубой, нарочито подавляющей своим великолепием обстановки, в толпе людей с лицами, на которых читалась вся гамма неискоренимых, по-видимому, природных инстинктов, она почувствовала себя чужеродной песчинкой в бушующем пьяном море. Как ни была она приготовлена всей своей, далеко не безупречной, жизнью к зрелищу разнообразных человеческих пороков, то, что она увидела «под сенью Херувима», поразило ее обилием и ни чем не притупленной откровенностью греха.

В нижнем этаже располагалось нечто вроде кафешантана или кабаре. За многочисленными столами сидели жующие, лоснящиеся от довольства собой, господа. На полукруглой сцене, подсвеченной шароообразными электрическими люстрами, в такт разбитной кричащей мелодии одновременно выбрасывал стройные ряды одинаковых ног дамский кардебалет в одинаковых огенно-красных нарядах. По мере того, как мелодия становилась задорней, красотки освобождались от нарядов, а гогот и выкрики мужчин, сидевших за столиками, раздавались все громче и требовательней.

Уставившись на сцену, Жекки чувствовала, что Грег безмолвно упивается ее потрясением. Действительно, такого она еще никогда не видела. Когда солистка кардебалета — стройная блондинка с сильно подведенными глазами и толстым слоем румян, белил и прочей краски на смазливом личике, — осталась в чем-то, вроде раздельного купального костюма, состоящего из коротенькой складчатой юбочки и укороченного лифа, и принялась, изгибаяясь как будто по спирали, обводить гибкими руками бедра, живот, грудь и плечи, Жекки обмерла от охватившего ее жара. Всего одно движение, и красотка, расстегнув застежку лифа, повернулась к ликующим зрителям оголенной спиной. Ее пышная колыхающаяся грудь без труда угадывалась, но, оставаясь по-прежнему невидимой, доводила толпу до умопомрачения.

Финальные аккорды оркестра потонули в оглушительных рукоплесканиях, воплях и стонах. Жекки не знала, куда себя деть, разрываясь между стыдом, ненавистью к Грегу и сожалением, что не может сию же минуту провалиться сквозь землю. «Он все делает мне назло, он нарочно выводит меня из себя», — звенело у нее в голове в такт бешеному биению сердца.

— Не хотеите ли здесь поужинать? — поинтересовался Грег. — Вот увидите, дальше будет еще интереснее.

Если бы Жекки вспомнила сейчас про свой браунинг, то непременно ответила бы ему выстрелом в упор. Но Грег, казалось, не понимал, что с ней творится. Он невозмутимо и твердо поддерживал ее под руку, и она уже почти изнемогала от близости его тренированного мускулистого тела, одетого в безукоризенный черный смокинг, из-под которого выступал кремовый жилет, расшитый шелком, и черный атласный галстук, подпиравший высокий крахмальный воротничок ослепительно белой рубашкки. Его сдержанная, будто бы запакованная в этот щеголской костюм, но вполне готовая к употреблению, жестокая сила невидимо угнетала Жекки. Как будто за нависшей над ней неуязвимой мощью она угадывала свою неизбежную, скорую погибель. Но вырванный из глубины страх, чувство опасности, действуя на какие-то заложенные самой природой способности, всегда пробуждали у нее жизнерадостную злость, готовность к сопротивлению. Вот и теперь сближение с угрожающим началом, произвело тот же закономерный эффект.

— Зря стараетесь, — сказала она с видом игрока, заполучившего крупный козырь и делая вид, что не расслышала его предложения, — кардебалет с девками — ваша излюбленная забава, но не моя. Мне по вкусу иные удовольствия.

Грег так громко расхохотался, что посетители за ближайшими столиками сделали невозможное — оторвались от сцены и начали оглядываться на интересную пару, остановившуюся возле буфетной стойки.

— Евгения Павловна, — сказал Грег, еще не вполне преодалев охватившие его смеховые спазмы, — я знал, что вы особенная женщина. Понял это сразу, как только увидел вас на лесной дороге. И вы с каждым днем все больше, и больше укрепляете меня в этом мнении. Так вот, с того самого часа, как я вас увидел все прежние забавы утратили для меня всякую привлекательность. И я более не смею равнять удовольствие видеть вас даже с воспоминаниями о кабере Ля Руж.