Она опустилась на влажное сиденье скамейки, с облегчением прижавшись к ее ребристой пологой спинке, и стала смотреть на улицу. По тротуарам изредка проходили какие-то люди, пропадая в дверях то одного, то другого заведения. Вот из близлежащей бильярдной вытолкнули мятого господина, и он, пошатываясь, поплелся восвояси. Вот низкий человечек под руку с толстой девкой, разодетой в шелка, просеменил к ближайшему крыльцу под круглым навесом с вывеской «Кабаре Жужу». Вот тоненький мальчишка в фуражке коммерческого училища спустился с того же крыльца и пошел прямо по мостовой, широко разбрасывая на ходу руки. Вот еще двое каких-то господ проскользнули по тротуару мимо палисадника.

Жекки смотрела на всех этих людей без особого интереса. Сейчас ее занимали только извозчики, которые отчего-то не спешили показываться на глаза. Но при всем том мысли, освободившись от оков недавнего страха, невольно возвращались к началу сегодняшнего, или теперь уже вчерашнего, дня. «Как же так получилось?» — спрашивала она себя, и не находя ответа, монотонно прокручивала в памяти недавние события.

Утро началось с убийственной новости — Аболешев не ночевал дома. Первые догадки на этот счет у Жекки возникли после девяти часов, когда они обычно сходились за завтраком, но Павел Всеволодович на сей раз не вышел из своей комнаты, а Йоханс с обычной вежливостью предупредил ее, что барин еще спит, и не желает, чтобы его беспокоили. Жекки не имела привычки требовать немедленных объяснений, тем более от камердинера мужа, и, сделав вид, что это ее не касается, прошла в столовую.

Через полчаса она вышла во двор дома, где Аболешевы, наезжая в город, всегда занимали маленький одноэтажный флигель рядом с домом Коробейниковых. Возле ворот заспанный дворник Аким разговаривал с горничной Жекки — Павлиной. Та только что вынесла для чистки ковер из гостиной и несколько диванных подушек, чтобы посушить их на солнышке. Аким, обычно любивший поболтать с женской прислугой, на этот раз был ворчлив и не сдержан.

— Ишь вить, чего удумали, — услышала Жекки, спускаясь по ступенькам крыльца, — шататься невесть, где по ночам. Вить это что получается, ты им тут обязан сперва среди ночи отпереть, чтоб, значит, их милость выпустить, а потом, стало быть, уж под самое утро, впустить обратно. И все этак тишком, а как будить — так без всякого стеснения. А все этот дылда чухонская, камельдинер ихний. В толк не возьму, как только ты, Павка, с этакой нехристью в одном доме сожительствуешь. Вить у него и в понятии-то того нет, что людям тоже спать хочется, что люди тоже человеческий образ имеют. А-а, что там… Сами-то, поди, сейчас дрыхнут, а людям весь день глаз не сомкнувши и воду носить, и дрова рубить, и двор мести. Одно слово, кровопивцы…

Оставаясь незамеченной, Жекки выслушала эту филиппику и почувствовала, как ее сердце захлестнула горькая обида. Не на Акима — дворника она как раз понимала, — а на Аболешева. Он снова ее обманывает. Снова что-то скрывает, снова в его молчании и недомолвках она должна подозревать что-то такое, отчего душа сворачивается в кровоточащий больной сгусток. «Нет, больше этого терпеть нельзя», — решила она тогда же и, проходя мимо вскочившего при ее появлении Акима, поздоровалась с ним приветливее, чем всегда.

В планах Жекки на первую половину пятницы был визит в контору частного банка. После того как Восьмибратов и другие кредиторы, словно сговорившись, дружно отказали ей в отсрочке по платежам, погашение процентов стало для нее мало разрешимой задачей. Но главную угрозу для Никольского представлял заклад в Земельном банке. Она понимала, что невыплата установленных пяти тысяч при нынешних обстоятельствах, сделает положение Никольского почти безнадежным.

Она уже доподлинно выяснила, кто и зачем скупает землю в уезде. Знала, что за этими сомнительными операциями стоит опасный и неприятный ей человек. Знала, что в столкновении с ним и ему подобными людьми, ее шансы на победу ничтожно малы. Иногда ей даже казалось, что надо бросить все и послушать Федыкина. Ей становилось страшно и смертельно тоскливо от внушенной им безнадежности. И в то же время, бездействие не требовало усилий. Следовательно, было самым простым, самым приятным, и как будто бы самым беспроигрышным средством. Но стоило ей хорошенько задуматься, закрыть глаза, и из блеклых потемок ослабевшей души тут же всплывала сверкающая, залитая солнцем аллея медно-багровых кленов, мягко белеющий впереди знакомый фасад с четырьмя обшарпанными колоннами, понурая и бескрайняя даль уже убранных полей. Запах и вкус ее земли застывал под нёбом, точно сладкая оскомина, и очнувшись, она уже не испытывала, ни страха, ни безнадежности.

Чтобы не допустить новой, возможно уже нерасторжимой кабалы, Жекки приготовилась достать деньги и расплатиться со своим главным заимодавцем любым способом. На векселя она махнула рукой. Впрочем, под «любым способом» она подразумевала лишь несколько вариантов мелкого мошенничества и то лишь в том случае, если доступные ей честные средства не дадут результата. Жекки считала себя уже достаточно опытной помещицей. Те или иные уловки в ведении дел представлялись ей неизбежными, как и то, что реальная действительность вообще не оставляла места для идеальных явлений. В какой-то мере она даже привыкла к обману. Знала, что хитрят, выкручиваются и подличают все кругом, а некоторые подрядчики так и вовсе открыто не стесняются в средствах, и, однако же, всякий раз вынужденно прибегая к какой-нибудь маленькой чертовщинке, чувствовала себя виноватой. От мыслей, что она могла вести себя «подло», ее охватывала мучительная неловкость. Как будто с детства усвоенное самоощущение подсказывало, что обвинение в «подлости» стало бы для нее худшим из унижений.

К конторе банка она подъехала в одиннадцатом часу утра. Там ее встретил полный, румяный малый — помощник управляющего. Радушно улыбаясь, он спросил, чем может быть полезен. Жекки вкратце изложила суть своего дела. Румяный малый сообщил, что заем их учреждением может быть предоставлен исключительно под надежное обеспечение, как то: дом, земля, иная собственность, либо под поручительство состоятельного лица.

Для Жекки такой поворот был неожиданным, поскольку требуемая сумма была невелика, и от частного банка она не ждала той жесткости, что звучала в подходе государственного, где, кстати говоря, ей уже отказали. Закладывать усадебный дом — последнее, что оставалось незаложенным, — она не собиралась. Точнее, могла бы решиться на это лишь в самом крайнем случае. Она подавила растерянность и в качестве ответа одарила румяного служащего неопределенной меланхолической улыбкой. Тот вынужден был повторить все пункты условий для займа, но уже без прежней деловитости.

Женский инстинкт подсказывал Жекки, что толстяка можно уломать. Под ее кротким, младенчески наивным взглядом он становился еще румянее. Пухлые губы его подрагивали, голос становился все мягче и неуверенней. Минута-другая, и кредит, не требующий никакого формального обеспечения, был бы у Жекки в кармане. «Ну да, конечно, в известном смысле, мы можем пойти на уступку и предложить вам…». «Очень хорошо, меня это вполне устраивает». Румяный малый, вздохнул, еще немного поколебавшись, достал необходимые бумаги и уже обмакнул перо в чернильницу, чтоб заполнить бланк, как из двери за его спиной показался пожилой прилизанный господин, судя по черным нарукавникам — бухгалтер.

— Сергей Владимирович, — обратился он к румяному помощнику, — прошу извинить, но Федор Федорыч просит вас зайти к нему прямо сейчас.

Румяный извинился, поднявшись из-за стола, и с недовольным видом скрылся за дверью. «Черт, черт, черт…» — только и могла мысленно прокричать Жекки. Момент был упущен. Вернувшись, румяный толстяк, как бы поправляя, отодвинул свой стул подальше от стула, предназначенного клиентам. Уселся и посмотрел на Жекки сухими глазами.

— Вынужден повторить, — сказал он другим голосом, — для выделения займа нам необходимо от вас обеспечение, либо поручительство. — Что ж, — Жекки с видом рассеянной простушки вынула сложенный вдвое лист бумаги, — полагаю, поручительство господина Восьмибратова вас устроит?