Гамильтон птицей пролетел три сотни миль до Олбани, добравшись туда всего за пять дней. Гейтс был взбешен тем, что ему присылают приказы с 22-летним адъютантишкой. «Хотя повиноваться устным приказам, переданным с адъютантами, во время боя привычно и даже совершенно необходимо, я полагаю, что еще никогда адъютанта, посланного к армии за 300 миль, не наделяли такими диктаторскими полномочиями», — написал он Вашингтону, правда, письмо не отправил. Гамильтону же Гейтс категорично заявил, что ему нужны все его войска на случай, если сэр Генри Клинтон поднимется по течению Гудзона. После долгих препирательств Гамильтон, будучи чрезвычайно ловким дипломатом, всё же выцыганил у Гейтса две бригады.
Наступала зима, и Вашингтон вернулся к тактике изматывания противника стычками. В одной из них, в Глостере (Нью-Джерси), отличился Лафайет: во главе отряда из четырехсот человек он неожиданно налетел на гессенцев и разбил их в пух и прах: 20 убитых против всего одного у американцев. Вся недоверчивость Вашингтона к чересчур пылкому французу растаяла, как снег на мартовском солнце; он передал под его командование дивизию и действительно полюбил Лафайета, как сына.
ОТЕЦ СОЛДАТАМ
В конце ноября Конгресс реорганизовал военный совет, и Ричард Генри Ли постарался, чтобы туда вошел Томас Миффлин. Как мы помним, в августе 1775 года Вашингтон назначил его первым квартирмейстером Континентальной армии. Миффлин хорошо зарекомендовал себя на этом посту, хотя, конечно, ему больше нравилось быть полевым командиром (он дослужился до бригадного генерала), однако замены ему пока не было. Появлялись какие-то темные слухи по поводу злоупотреблений, якобы допущенных Миффлином; он сам потребовал провести расследование, и поэтому оно не состоялось. Миффлину доверяли все, и прежде всех продвигавший его Вашингтон. Но оказалось, что он плетет интриги за спиной бывшего патрона с целью его сместить. Для Вашингтона это был жестокий удар — уже второй после тайного письма Джозефа Рида генералу Ли. Но теперь дело принимало куда более серьезный оборот. Лафайет предупреждал, что члены Конгресса молятся на Гейтса. «Мы каждый год приносим тысячи жизней и миллионы средств в жертву некомпетентности нашего главнокомандующего, — возмущенно писал генеральный прокурор Пенсильвании Джонатан Диккинсон Серджант конгрессмену из Массачусетса Джеймсу Ловеллу. — Он проиграл два сражения из-за таких грубых ошибок, каких не сделал бы и новобранец, прослуживший всего три месяца». Наконец, Миффлин настоял на назначении Горацио Гейтса председателем военного совета. Таким образом, Вашингтон становился подотчетен Гейтсу. С другой стороны, просьба Конвея об отставке — чтобы вернуться служить во Францию — не была принята.
Вашингтон всё еще требовал от Гейтса объяснений по поводу давешней записки Конвея, раскрывшей ему глаза на заговор против него. Не отвечая на вопрос по существу, Гейтс возмущался тем, что его личные бумаги могли попасть в чужие руки. Верно, это Гамильтон рылся в его личной переписке и тайно снял копию с письма, а «столь великие преступления не должны оставаться безнаказанными». Вашингтону пришлось раскрыть источник информации — болтливого адъютанта самого Гейтса, Джеймса Уилкинсона.
Тринадцатого декабря Военный совет создал систему инспекций, чтобы положить конец дезертирству, обеспечить целевое расходование общественных средств и наладить обучение солдат военному делу. Главным инспектором был назначен не кто иной, как Томас Конвей, которого, вопреки мнению Вашингтона, всё-таки произвели в генерал-майоры. Более того, он теперь уже не подчинялся Вашингтону и обладал обширными полномочиями.
У главнокомандующего сейчас голова болела совсем о другом: где разместить на зиму его армию бродяг и голодранцев? Хоу с комфортом зимовал в Филадельфии, британских солдат были вынуждены принять на постой горожане, а Континентальная армия опять оказалась в чистом поле, на снегу, без единого одеяла. На письма о том, что солдаты голодают, Конгресс ответил циничной рекомендацией не деликатничать с местным населением и реквизировать всё необходимое. Как похвалялся Ловелл Сэмюэлу Адамсу, этой резолюцией «полубога щелкнули по носу».
Если бы Вашингтон ушел вглубь Пенсильвании, люди Хоу смогли бы свободно разорять фермы в окрестностях Филадельфии, а Континентальный конгресс в Норке и Законодательное собрание Пенсильвании в Ланкастере остались бы без защиты. Кроме того, в сельской местности все удобные места уже были заняты беженцами из столицы.
В конечном итоге Вашингтон выбрал для зимнего лагеря поселок Вэлли-Фордж на берегу реки Скулкилл, в 32 километрах северо-западнее Филадельфии — по его собственному позднейшему признанию, «унылое и неудобно расположенное место». Но в теории это место выглядело идеальным: довольно высокая горная гряда обеспечивала ему защиту; войска Хоу находились в целом дне пути; окрестные леса могли снабжать материалом для строительства хижин и дровами; запасов продовольствия на местных фермах хватило бы для пропитания армии, а чистую воду можно брать из реки. 19 декабря армия принялась обустраиваться в Вэлли-Фордж.
Пенсильванские законодатели наперебой порицали Вашингтона: он уводит армию в лагерь, вместо того чтобы сражаться, — как будто этот лагерь был раем земным. «Могу уверить этих джентльменов, — писал 23 декабря главнокомандующий новому председателю Конгресса Генри Лоренсу, — что гораздо проще и не так огорчительно цедить упреки, сидя в уютной комнате у жаркого очага, чем удерживать холодный холм, открытый всем ветрам, и спать на снегу и морозе без теплой одежды и одеял. Но если в них мало сочувствия к голым, бедствующим солдатам, то я сочувствую им всей душой, мне больно из-за этих страданий, облегчить или прекратить которые не в моей власти».
Какие сражения? Больше всего Вашингтон опасался, что его голодающая армия попросту разбежится. В том же письме он рассказал, что велел своим солдатам напасть на британских фуражиров, рыскающих по окрестностям, но те не смогли выполнить задание. Чем кормить людей? У него на всех 25 бочонков муки, а мяса вообще никакого! Кроме того, у солдат по одной рубашке, а бывает, что и той нет, около трех тысяч человек непригодны для дела, потому что разуты; мыла нет и в помине; люди не спят которую ночь, греясь у костров, так как одеял тоже нет. «Три-четыре дня плохой погоды нас доконают».
Вашингтон ехал в Вэлли-Фордж по кровавым следам, оставленным на обледеневшей дороге босыми обмороженными ногами его солдат. Добравшись до места, поселился в двухэтажном каменном домике при мельнице, построенном Айзеком Поттсом — владельцем кузницы (Forge), которая и дала поселку название. На втором этаже генерал спал, на первом — работал. Адъютанты спали на полу тесного «кабинета», прижавшись друг к другу; обедали в примыкающем к дому бревенчатом сарайчике. Вашингтон был крайне щепетилен во всём, что касалось частной собственности: он взял этот домик в аренду, а не реквизировал его.
Первым делом требовалось построить для людей теплые сухие хижины. Полки поделили на бригады по 12 человек, которые валили лес и строили себе домики. Чтобы подать пример, в период этой стройки Вашингтон спал посреди лагеря в палатке. Для ускорения процесса он привнес элемент соревнования: пообещал 12 долларов бригаде, которая первой выстроит себе хижину, и сотню любому, кто придумает, чем покрыть крышу вместо дерева, оказавшегося в дефиците.
Томасу Пейну солдаты, стучавшие по бревнам тупыми топорами, напоминали семейство бобров: «…каждый при деле, одни тащат бревна, другие — глину, остальные скрепляют одно другим». В течение месяца на ровном месте выросли две тысячи времянок, выстроившихся параллельными рядами.
Внутри было темно и тесно; 12 мужчин должны были уместиться в помещении величиной 14×16 футов (4,6×5,3 метра). По обе стороны от двери размещались узкие нары в три яруса. Многие солдаты набрасывали поверх хижин палатки, чтобы не так продувало пронизывающим ветром. Привилегией офицеров было жить в домике с деревянным полом, рядовые же довольствовались земляным.