— Внимание! Иллюзионный аттракцион! — заорал он. И вытащил из широченного кармана бутылку водки.

В общем, нормально посидели. Под яблочки. Даже колбасы не догадался прикупить. Клоун и есть клоун. Что с него взять?

Короче, выяснилось, что программа наша вовсю обновляется и готовится к грандиозной премьере, что Антошка мучается один, но никого брать к себе не хочет, и что без меня ему больше и шагу не сделать. Прямо выставил меня каким-то незаменимым.

— Так и буду с этим котом работать? — орал Антошка. — Старые репризы — черт с ними. Но новые! У меня куча идей! Умрешь на месте. Без тебя — никак.

— И что, — осторожно поинтересовался я, — все забыто? Люди работают, как ни в чем не бывало?

И тут Антошка вдруг сделался серьезным.

— Знаешь, что я тебе скажу? Мы — цирк. Понимаешь? Мы — цирк. У Коли — тигры. У Маргариты — корова. И Альфред. У Магомадова — кони, а у Пеструшкина — питон. Даже Клавдия Петровна при нашем деле. А все остальные пусть живут, как хотят. Ну, как тебе еще объяснить? Я — не Вовка-шпрех, говорить не мастер. Но я клоун, и этим все сказано.

Вдруг Антошка выхватил из миски яблоко, откусил от него кусок, сунул в карман и тут же вытащил его оттуда назад. Но уже целым, не надкушенным.

— Вот и все. Вот и весь смысл, — закончил он. — Поехали.

И стал ловить кота.

Премьера новой цирковой программы шла триумфально. Во время простоя было создано несколько новых номеров путем объединения старых. Например, Маргарита поставила совместный номер с лилипутами. Лилипуты, рассредоточившись по всему манежу, строили пирамиды, крутили сальто, взлетали на досках и даже поднимались на лонжах вверх, выделывая над головами зрителей умопомрачительные трюки. А в самом центре арены, естественно, под присмотром Маргариты гарцевал на корове Альфред в мундире Наполеона.

Коровьего наездника сменяли наездники Магомадовы, которые хоть и носили разные фамилии, но действительно работали как близкие родственники или, как минимум, однофамильцы. Они танцевали на спинах лошадей. Они на полном скаку проходили под крупом. Они носились по кругу с такой скоростью, что у Вовки-шпреха, стоявшего у выхода на манеж с микрофоном и во фраке, даже закружилась голова.

Воздушная акробатка Анжела грациозно венчала собой высоченную пирамиду гимнастов на перше, который держал на собственной голове силовик Савостиков. Этот номер особенно нравился Костюкову, всю сознательную карьеру державшему на голове точно такой же перш.

А Коля Секвойский превзошел сам себя. Три месяца не пил человек. Под конец номера он создал форменный шедевр — просто-таки выткал из своих тигров настоящий персидский ковер. Или даже таджикский, но полосатый. Тигры безропотно лежали на манеже вплотную друг к другу, а Коля возлежал на них, как какой-нибудь бей или даже падишах.

Не терял времени зря и Ясикович. Его оркестр играл не просто вдохновенно. Он нарезал марши и туши. Он лил слезы над лирическим номером влюбленной пары воздушных гимнастов. Он хулиганским взвизгиванием подыгрывал репризам, после чего срывался в вихри неопознанных музыкальных жанров. Иногда казалось, что оркестранты могут буквально вылететь из-под своего подкупольного гнезда вслед за собственными звуками.

Уже представление приближалось к концу, уже артисты выстраивались у выхода на манеж, готовясь к заключительному параду-алле, когда подошел раскрасневшийся, воодушевленный небывалым успехом Антошка.

— Давай во время парада голубей запустим. Как только артисты пойдут, так сразу и запустим.

— Давай, — говорю, — запускай. В чем проблема? Я, что ли, голубями заведую.

— Ты не понял. Просто так запустить голубей кто хочешь сможет, даже Семеныч.

— Ну? А ты как хочешь?

— Давай их из иллюзионного ящика выпустим. Все равно без дела стоит.

— Из какого ящика? Того самого? С зеркалами? Так он же арестован.

— Когда это было! — присвистнул Антошка. — Да и нет там уже никаких зеркал. Давно выбросили. Это теперь обыкновенный ящик.

Замысел Антошки, как всегда, носил характер репризы. По-иному он думать просто не умел. Я должен был, не переодеваясь, во всем своем дурацком обличье “рыжего” изображать из себя то ли мага, то ли факира, то ли еще какого волшебника. Антошка же на глазах у зрителей засунет двух голубей в ящик, накроет его черным саваном и убежит. Когда все пойдут, мне останется только сдернуть саван и открыть крышку. В общем, ничего сложного. И с Ясиковичем все договорено. Оркестр поддержит.

— Ну что, как договорились? — подбежал Вовка-шпрех. — Тогда — по моему сигналу.

— Свет-то куда давать? — подошел Семеныч. — А то опять не того засветим.

— Как артисты пойдут — на центральный выход давай, — разъяснил Вовка. — Потом на него, — указал он на меня.

— А потом?

— Потом гаси свет в зале, а все прожектора — на ящик. Оттуда голуби полетят. Классный финал получится! — Обернулся он ко мне. — Артисты уйдут с манежа в темноте, а в зале будут витать голуби. Только голуби. Представляешь? В полной темноте, в свете прожекторов — только голуби. Такого финала еще не было.

Последний номер программы — воздушный полет Сашки Херцига — подходил к концу. Его ребята срывались с трапеций, подвешенных на огромной высоте под самым куполом, и, как птицы, летели вниз, к сетке, сверкая фосфоресцирующими костюмами. Зал замирал от ужаса и восторга.

Когда воздушные гимнасты покинули манеж, на нем появился Антошка. Он подпрыгивал, извивался, падал, терял шляпу, словом, изо всех сил изображал из себя воздушного гимнаста. Зал взрывался хохотом. Потом Антошка стал свистеть и махать руками, призывая меня присоединиться. Я испуганно прятался за спину Вовки-шпреха до тех пор, пока сам Вовка меня не вытолкал на середину. На полусогнутых ногах я стал крутиться вокруг Антошки, повторяя его движения. Но выходило это настолько неуклюже, что ему самому надоело. Жестами он подозвал меня к черному ящику, повернул к нему спиной и завязал глаза. Приложив палец к губам, то есть призвав зал к тишине, он неожиданно достал из-за пазухи двух белых голубей. Зал зааплодировал. Тогда Антошка, крадучись, подошел к ящику, сунул голубей под крышку, сверху набросил саван и убежал. Зал застыл в ожидании.

— Пар-а-ад-алле-е-е! — каким-то необыкновенно диким голосом заорал Вовка.

И в этот момент оркестр Ясиковича чуть не обрушил стены нечеловеческим маршем. Артисты пошли по манежу, приветствуя зрителей. Зрители вскакивали со своих мест, приветствуя артистов. Триумф был полный и всеобщий. И только я, стоя возле ящика в длинноносых клоунских башмаках, кургузом клетчатом пиджачке с оборванным хлястиком, в рыжем парике и с повязкой на глазах, понимал, что из меня опять сделали идиота.

Я сдернул с глаз повязку и сразу ослеп. В кромешной темноте несколько пистолетов-прожекторов били мне в лицо. Зал молчал. И только по напряженному, доносящемуся со всех сторон дыханию я понимал, что я не один, что со всех сторон люди, что манеж полон и что все ждут заключительного аккорда.