— Э-эх ты, черт! — сорвалось с губ Павла.

Он рывком встал, напружинив мускулы, шагнул к Назарке, тот инстинктивно попятился.

— Ну, ничего! — усмехнувшись, заметил тойон и скрипнул зубами. — Сова улетела, осталось гнездо с птенцами...

Испуганная Марина затаилась в углу, прижимая к себе дочерей. Назарка заслонил их своим телом, не смея шелохнуться. Перед его носом то и дело мелькала плеть с серебряным черенком. Назарка ожидал, что вот-вот заплетенная в тугой жгут кожа вопьется в щеку, и у него появилось желание схватить Павла за руку и вышвырнуть за порог.

— Когда ушел отец? — сдавленным от ярости голосом спросил Павел и больно ткнул подростка черенком в грудь.

— Три дня назад, — ответил Назарка, опуская голову, точно был виноват в этом.

— Когда обещал приехать?

— Не знаю, ничего не сказал.

— Врешь, собака!.. Сговорились?

Назарка бросил на Павла угрюмый взгляд:

— Назар никогда не врал.

— Замолчи, бурундучий выродок!

Назарка примолк. Командир крупными шагами, точно измеряя, обошел юрту, остановился у камелька и плюнул в огонь. Это было высшим знаком презрения к хозяевам.

— Много красных было?.. И этот Тарас с ними?

— Полная юрта. И Тарас был.

— Куда уехали?

— Не знаю.

Павел мысленно принялся поносить разведчиков, которые у себя под носом не увидели противника. Но, вспомнив, что сам же не велел далеко уходить, перестал ругаться. Он ногой отпихнул стол, сел на него. Помахивая хвостом, к Павлу доверчиво подошел Пранчик и обнюхал торбас. Павел что было силы огрел его плетью. Взвизгнув, пес отскочил. Но вдруг ощетинился, оскалил зубы и зарычал на обидчика.

— И ты на меня? — взъярился Павел, расстегивая кобуру.

Исступленно закричала Марина. Назарка метнулся к двери, распахнул ее, и Пранчик выбежал во двор.

В юрте наступила тишина. Командир чувствовал себя безраздельным хозяином и, подтянув одно колено к груди, оперся подошвой о стол. Лицо у него было нахмуренное, на лбу изогнулись морщины. Назарка хотел было закурить, но не рискнул.

Наконец Павел медленно, упершись руками в бока, встал, большой, грузный, с заплывшими глазами, остановился перед Мариной.

— Вот что, паршивое семя, отправляйтесь-ка вслед за папашей!

Назарка не понял.

— Из юрты вон, скоты! — рявкнул Павел и показал на дверь.

— Куда мы пойдем, зима, — несмело возразил Назарка.

— Куда твой отец пошел?

— Не знаю.

— И я не знаю... Все! Чтобы завтра вас здесь не было, а то...

Павел неожиданно улыбнулся.

— В город поезжайте! — ласковым голосом посоветовал он.

«Мой тунгус их выведет... А свалим на красных. Васька сделает. Степан рад будет в волчью шкуру залезть, да поздно! От меня за так не уйдешь!»

— В город вам дорога! — жестче сказал он.

Павел так рванул дверь, что она слетела с кожаной петли, и в помещение хлынул мороз. Остывший жеребец с места взял в галоп.

И вот он, Назарка, должен эту юрту оставить, юрту, в которой родились он, отец и дед; он должен покинуть свое маленькое хозяйство, на которое положено столько труда. А кто засеет ячменем крохотный участок земли, отвоеванной у тайги? Слезы горечи и обиды навернулись на глаза. Отомстить бы Павлу! Так отомстить, чтобы на всю жизнь запомнил. Да что Назарка может сделать!.. Подкараулить где-нибудь из засады... Всхлипывания Марины вернули его к действительности. Он обнял разрыдавшуюся мать, зашептал успокаивающе:

— Не плачь, мама... В город поедем. Там отца найдем, все ему расскажем!

Воля тойона в наслеге — закон. Хочешь не хочешь — отправляйся в город. Никто из соседей к себе не пустит, боясь гнева Павла.

Назарка вздрогнул, вспомнив слова: «Чтобы завтра вас не было, а то...» Это не сон. Родная, знакомая до последнего сучка юрта показалась чужой, неуютной.

Назарка подошел к камельку, не зная, для чего, взял щипцы, повертел их и положил обратно. Обида сжимала сердце, слезы ползли по щекам. Он раскурил трубку и так стиснул зубы, что хрустнул мундштук. Зачем огонь заставил гасить?

«Кто что плохого сделал Павлу? Зачем из юрты выгнал?» — без конца спрашивал себя Назарка.

Сборы были коротки. Много ли у бедняка вещей? К тому же Назарка и мать прекрасно понимали, что, не исполни они того, что повелел Павел, завтра будет еще хуже. Незатейливый скарб они сложили на сани, впрягли единственного быка, худого, облезлого, со сломанным рогом, и тронулись в путь. Куда — Назарка и сам отчетливо не представлял. В город так в город. Дорогу туда он помнил очень смутно, отдельными местами, кроме того зимой туда ездили напрямик через болота и озера. Марина давно, еще до замужества, слышала, что где-то в городе живут ее дальние родственники. Их-то и решили искать... Укутали потеплее сестренок, сверху накинули на них одеяло. Марина взяла хлыст и принялась погонять быка, который понуро опустил голову и медленно задвигал ногами.

До свидания, родная юрта! Назарка окинул прощальным взором знакомые, дорогие сердцу места: хотон, амбар, сэргэ, покосившийся столб у двери. «Поправить бы надо, — машинально подумал он. Скользнул взглядом по лиственнице с затесанной сбоку корой. — Хвост коню так и не дорисовал!» Высек огнивом искру, раскурил трубку, смахнул невольно набежавшую слезу и пошел догонять сани, оставившие после себя на снегу две блестящие полоски.

— Пранчик, Пранчик! — спохватившись, закричал Назарка. — Пранчик!

Он вернулся обратно на двор, облазил все закоулки, заглянул в юрту, где в камельке умирал огонь. Верный пес исчез.

Возвратившись в отряд, Павел немедленно приступил к выполнению своего намерения. Не раздеваясь, он велел позвать лазутчика-тунгуса. Тот несмело вошел, остановился у порога. Неподвижное лицо его с глубокими морщинами и запавшими щеками казалось грубо высеченным из гранита.

— Собирайся! — не глядя на него, сказал Павел. — Дело тебе есть...

А утром Павел повел отряд к городу. На пути их дожидался штабс-капитан Артамонов со своими головорезами, о которых население говорило с ужасом и только шепотом.

Ехали очень осторожно. Высланная далеко вперед разведка обшаривала придорожную тайгу. Отрядники разместились так, чтобы по первому сигналу тревоги можно было легко соскочить с седел. Оружие держали наготове.

Павел со Становым ехали в кошевке последними. Между ними шел разговор о пустяках. От Павла попахивало спиртом. Оба за последнее время старались не затрагивать волнующие их вопросы. Поручик вообще теперь держался подальше от командира. Его страшил угрюмый вид повстанцев. Того и жди, в спину получишь пулю. Предчувствие чего-то недоброго, рокового не покидало его.

Станов дал себе зарок при первой возможности уйти из отряда.

За последнее время Павел особенно обозлился, стал подозрительным, кругом видел врагов. Ночами командир осторожно подкрадывался к юртам, где спали отрядники, высверливал в льдине отверстие и подслушивал разговоры. С внутренней дрожью, холодящей спину, он ожидал, что вот-вот раздадутся слова: «Убить Павла надо!..»

— Что-то Макар Иванович воды в рот набрал! — заметил Станов. — Связного бы к нему послать, обстановку уточнить.

Голос его как будто разбудил командира. Непонимающим, отрешенным взглядом он окинул тайгу, растянувшихся цепочкой всадников, своего соседа поручика. Прерывисто вздохнул.

Все происходящее показалось ему страшным, кошмарным сном.

Глава тринадцатая

Васька Сыч чувствовал себя превосходно. На нем кожаная тужурка, а под ней для тепла меховой жилет. На поясе давнишняя мечта — маузер. Павел, видать, хороший человек, не жадный. Кабы не он... И Васька с дрожью вспомнил нацеленный ему в грудь кинжал Дацана. В карты он больше не играл. Карманы артомоновского адъютанта приятно оттягивало золотишко. Тут были и потертые царские десятирублевки, и кольца, и браслеты, и даже портсигар с монограммой. Как все это попало к нему в объемистые карманы, знал только Васька. В потаенном местечке он припрятал мешок пушнины, которая, как известно, очень ценится в Харбине. А дорога у него из Якутии одна — за границу. В Россию пути заказаны. Кому охота за решетку? Ваське рассказывали, что в Харбине жизнь — лучше и желать нечего. Достать можно все, чего душа захочет, развлечения — какие угодно, были бы деньги. А денег Васька раздобыл.