Бывалый, опытный следопыт, он слышал и понимал все многообразные звуки, которыми полнилась поздней ночью глухая тайга.

В ближайших трех юртах Назарки не оказалось. Степан не знал, что и думать. Куда мог деться с пашни ребенок? Неужели заблудился?

«Парнишка вроде взрослый, как мог заплутать? — размышлял Степан. — Никогда такого не было. Тайга кругом знакомая. Тропинки он знает...»

Дальше идти не было смысла. Степан решил заночевать в юрте, где жил закадычный друг Назарки Таппый. Когда он добрел до жилья, обитатели его давно уже спали. В камельке едва заметно тлели угли. С оронов доносился разноголосый храп, невнятное бормотание. Поздний гость не стал тревожить хозяев. Он принес охапку смолистых поленьев и развел яркий огонь, затем разделся и повесил сушить одежду. Усевшись поближе к камельку, Степан раскурил трубку и окутался крепким табачным дымом. Мысли бежали беспорядочно. Куда мог запропаститься сын? Он старательно припоминал, в каком направлении побежал Назарка, куда приблизительно мог выйти...

Вдруг холодная, четкая мысль огорошила Степана так, что кольнуло сердце.

— Нет, нет! Почем они знали? И за что? — испуганно забормотал он и затряс головой. — Что, если Назарку украли?.. Кто ранил мальчишку? Кто проломил ему голову? Почему ничего не сказал Уйбаан, когда привез Назарку? Я отец, мне нужно знать, что случилось с моим ребенком. Почему Назарка молчит, как карась?

Степан очень внимательно осматривал рану. Его не проведешь. Назарку ранили пулей. Да такой, какой стреляют из винтовки-трехлинейки. А кто бил его по голове?

Разве нельзя было тойону Уйбаану честно сказать отцу, что сталось с его сыном? Почему Назарка в бреду ошалело кричал: «Ой, Павел, больно! Вот они! Смотри, вот они стоят! Никому не скажу, Павел!» Почему мальчишка ничего не говорит, когда его начинаешь расспрашивать? Назарка уже большой. Его голова все хорошо помнит. Не мог он заблудиться... Ничего нельзя понять...

Степан не мешкая собрался в обратный путь. Натянул на голову облезлую тарбаганью шапку, которая как следует не просохла. Тужурка тоже была еще мокрая и горячая. Для чего-то вынул и попробовал на ногте нож.

— Они, больше некому! — бормотал Степан, ускоряя шаги. — Назарка не заблудился. Маленький не плутал.

Надоедливый осенний дождь прекратился. В разрывах между тучами яснее обозначилось бледное небо, чуть подкрашенное зарей. Восток розовел, словно наливаясь живительным соком. Умытые дождем деревья выглядели свежими, обновленными. Птицы рассыпали свои прощальные трели в густом подлеске. Но Степан ни на что не обращал внимания.

«Сын!» — стояло в голове.

— Назарка! — стонуще сорвалось с губ. — Сыночек мой!.. Сатана! Мало меня мучил, так еще и ребенка...

В ярости Степан стиснул кулаки и убыстрил ход, часто заскакивая торбасами в наполненные водой колдобины. В лужицах плавали желтые листья, которые напоминали игрушечные берестянки[19].

«Приду в юрту, возьму ружье. Или сам пропаду, или найду Назарку! — твердо решил он. — Заставлю Уйбаана рассказать всю правду!»

К полудню обессилевший Степан добрался до своего подворья. Во рту было сухо. В голове беспорядочно вихрились мысли. Он открыл дверь и застыл в изумлении. За столом сидел Назарка. Увидев отца, он соскочил с места и бросился к нему на шею.

— Чуть совсем не заплутал. Пранчик на дорогу вывел... В лесу далеко дымом пахнет... Страшно одному ночью.

Степан без сил опустился на земляной пол и с радостным вздохом произнес:

— А я думал...

Глава третья

— За бурундуком побежал и заблудился? Эх ты! А еще говорит: я охотник, взрослый! Далеко ли ушел — и дорогу обратно найти не смог. Свой след искать надо было. Я подумал, тебя лесной дух утащил! — подшучивал Степан, сидя у ярко горящего камелька.

— После болезни я, — оправдываясь, ответил Назарка. — Испугался. Потом темно стало. Я совсем голову потерял. Побежал, а куда — и сам не знаю.

Как славно в родной юрте! Камелек весело потрескивал, веером рассыпая искры. Они, как мимолетные звездочки, уплывали в темноту, за очаг. Около огня собралась вся семья.

Приятно сидеть у жаркого очага, когда за юртой ночь, а в лесу холодно и неуютно. На землю прочно лег густой, отливающий серебром иней. Лужицы уже замерзли, озера покрылись тонкой корочкой льда. А налетит ветер, всколыхнет ледок, и он мелодично зазвенит, плавно перекатывая этот звук из конца в конец.

У камелька неторопливо, с большими паузами, шла беседа. Степан, посапывая трубкой, рассуждал о своих насущных делах. Спешить некуда. Отец скажет слово, стрельнет струйкой дыма, поправит в камельке дрова, подкинет новое полено, подумает, потом опять скажет слово.

Из-за камелька доносилось неумолчное скрежетание: мать ручными жерновами перемалывала ячмень. Завтра она состряпает свежую лепешку. Потом Марина устроилась поближе к огню и принялась чинить торбаса. Работы у нее всегда много, и участия в разговоре она не принимала. Остро пахли невыделанные коровьи шкуры. Когда кожи станут мягкими, бархатистыми, Марина отнесет их наслежному писарю. Если работа понравится, тот ей даст немного продуктов.

Рядом с матерью присмирели сестренки. Они внимательно прислушивались к разговору взрослых, позабыв о своих немудреных игрушках.

Назарка счастлив. Отец решил, что отдавать его обратно к Уйбаану не стоит. Сказал — у себя дела хватает.

У тойона, как ни старайся, все равно ничего не получишь, обманет. Тойон шибко хитрый.

— Если бы тойон добрый был, это было бы хорошо. Легче бы жилось, не увел бы он за долги корову, подождал бы маленько. Но тойон шибко жадный и хитрый, как лисица, — покачиваясь телом в такт словам, говорил Степан. — Только об этом молчать надо. Узнает Уйбаан — беды не оберешься.

Назарка полностью согласен с ним: у тойона хамначитам худо.

— Мой отец в долгу у господина был, я живу, долги ему коплю, и ты будешь. Так все время и идет. Не приведи бог хамначитом быть! Работаешь, работаешь, а ничего нет, — недоумевающе развел руками отец,

— Скажи мне: почему так получается? — полюбопытствовал Назарка.

Степан ответил не сразу. Подумал, придавил в трубке пепел и сплюнул.

— Ты спрашиваешь, почему? Так исстари повелось. Раньше, давно, были тойоны и хамначиты и еще до того тоже были. Всегда так было: кто хамначитом родился, тот хамначитом и умрет. Разве станет кукушка ястребом? — не мудрствуя делился своими соображениями отец. — И русский поп про то же толкует. Людям-де на земле многое перетерпеть положено. Зато в другом мире бедные получат сытость и довольство, а богатые грешники будут мучиться.

— Хабырыыс рассказывал, будто Ленин — Светлый Человек появился. К нам в тайгу новую жизнь принести обещал. Правда это? — с надеждой спросил Назарка.

— Все ждут! — серьезно произнес Степан и, подумав, с грустью добавил: — Обиделся на нас, наверное, Светлый Человек. Долго что-то не идет. Хотя бы знать — далеко ли он кочует?

— Может, нет Светлого Человека? Люди ведь разное болтают! — усомнился Назарка.

— Э, нет! — убежденно возразил отец. — Светлый Человек есть. Может, не скоро придет, но придет к нам обязательно... Один человек обманет, но когда все люди говорят — значит, правда!.. Против тойонов Светлый Человек поднял руку, — понизил голос Степан. — Богатые и жирные не любят его, боятся...

У стола, сделанного без единого гвоздя, ползал лобастый щенок и тихонько скулил. Под оронами было холодно.

— Хорошая собака будет. Тебе, сын, растет!

Назарка улыбнулся, окинул неторопливым взглядом глянцевитые от копоти стены, вдоль которых протянулись ороны. Огонь камелька освещал висевшую над столом потемневшую икону Николая-угодника. За очагом, в темноте, возвышалась массивная, выжженная из лиственничного пня ступка; на полке аккуратно расставлены берестяные чабычахи, чороны[20], покрытые замысловатой резьбой, и другая домашняя утварь. Напротив входа, на видном месте ружье — гордость охотника.