Но для интересующей нас в данную минуту истории идей и отношений фактическая точность исторического повествования второстепенна. Повествование в том виде, в каком оно сохранялось, передавалось и изучалось, содержит то, что мусульмане считают своим прошлым, и именно это постигаемое прошлое, сведения о котором передавались в иногда не совпадающих друг с другом вариантах, сформировало их идеи и именно его они используют для обоснования собственных действий. При такой политизированной религии, как ислам, в таком религиозном государстве, как исламский халифат, вопросы об источнике и природе власти, долге и границах повиновения, определении легитимности, справедливости и тирании, отношении к тирану или узурпатору приобретали первостепенное значение. И хроника первых лет ислама в том виде, в котором она дошла до более поздних поколений, является подробным, хотя и несколько противоречивым руководством к постановке этих вопросов и ответам на них, большая часть которого, как показывает военная пропаганда Ирана и Ирака в период между 1980 и 1988 годами, до сих пор актуальна. Имена Али, Муавии и Иазида столь же современны, сколь и сегодняшняя газета — и больше, чем вчерашняя. Даже постепенно исчезающая память о более далеком, доисламском, прошлом, которая после вмешательства ислама сохранилась в скрытой или ослабленной форме, важна до сих пор.

Некоторые из этих остаточных явлений сыграли роль в эволюции шиизма. Из иудео-христианских писаний и традиций пришло понятие пророка, который восстает, дабы обличить несправедливого властителя, и вера в Мессию, который приходит установить на земле божественный порядок. И то, и другое суть до некоторой степени политические понятия, и оба они явно религиозные. Из греко-римского мира, которому ислам тоже многим обязан, пришли кое-какие любопытные доводы и рассказы о теории и практике тираноубийства. Из доисламской Персии пришли далекие, но по-прежнему опасные воспоминания о религиозном вызове власти, о революционных движениях, угрожавших одновременно политическим, нравственным и социальным устоям существующего порядка, идеологией которых было религиозное учение, а инструментом — религиозная секта. Можно вспомнить слова, приписываемые вождю экстремистского средневекового учения, который пытался обрести поддержку, взывая к памяти Маздака, великого революционера зороастрийских времен: «Маздак стал шиитом»[131].

В некотором смысле революцией было само возникновение ислама. Она началась как вызов старой власти и старому мекканскому порядку. Ее успех опрокинул и то, и другое, и заменил первую Пророком и его сподвижниками, а второй — исламом, но не как религией в современном узком смысле слова, а в более широком исламском понимании — новым общественным и политическим строем, во многом существенно отличавшимся от старого.

Согласно традиционной биографии, пророк Мухаммад начал свою деятельность в Мекке как вождь оппозиции, и некоторое время вел борьбу против укоренившейся среди его народа и в его родном городе власти. Когда его положение противника правящей верхушки стало невыносимым, он перебрался в другой город, Медину, чем ознаменовалось наступление новой эры. Там он сформировал правительство и собрал армию, и, в конце концов вернувшись, силой сверг и упразднил прежний порядок. В этом, как и во всем остальном, Пророк считается образцом поведения.

В Коране (33:21; ср. 60:4, 6) Пророк описывается как усва хасана, что можно перевести на язык современной социологии как «образец для подражания». Его последовательные сопротивление, переселение и возвращение стали парадигмой исламских движений, стремившихся бросить вызов существующему порядку и построить на его месте новый. Так, Аббасиды отправились на восток, в Хорасан, а затем вернулись в центр и основали халифат в Багдаде; Фатимиды отправились на запад в Ифрикию, в Северную Африку, и оттуда вернулись в центр и основали халифат в Каире; и, разумеется, аятолла Хомейни, который обрел свой Хорасан или Ифрикию в Нофль-ле-Шато и вернулся в Кум. Многие пытались совершить тот же гамбит; некоторым это удалось, большинству нет.

Радикальная традиция, начало которой положил Пророк в Мекке, продолжилась при его преемниках, халифах, вместе с исламскими завоеваниями, известными в мусульманской историографии под названием футух, дословно «открытия». Дело в том, что ранние исламские авторы видели в них не просто завоевания в пошлом смысле территориальных приобретений, но свержение режимов и властей, исчерпавших свою легитимность, «открытие» их народов новому откровению и новому управлению. Подобное употребление глагола фатаха, «открывать», составляет явную параллель употреблению в середине XX века глагола «освобождать», которым он в современных арабских произведениях часто и заменяется. Понятие старого порядка, сменяемого новым, красочно выражено в зачине ультиматума, который, как гласит традиция, арабо-мусульманский военачальник Халид ибн ал-Валид послал персидским князьям: «Хвала Богу, который уничтожил ваш порядок, нарушил ваши злодейские планы и расколол ваше единство»[132].

В исламском обществе, как и во всех прочих, перед победителями вставала вечная проблема всех добившихся успеха революционеров: как оправдать захват власти и свержение предшественников, заранее не оправдывая тем самым всех тех, кто захочет сыграть ту же шутку с ними. Для Пророка и его современников все было ясно: божественная санкция в форме откровения оправдывала свержение языческой мекканской верхушки и защиту власти Пророка от всех тех, кто мог на нее покуситься. Для поколения футух вопросов тоже почти не возникало: все решало обладание божественной верой и божественным законом. Целью была замена неверия, которое как таковое не могло быть легитимным, исламом, исключительно посредством которого Бог и вручал законную власть. Эта мысль, кстати, связана с доктриной фитры, согласно которой все люди рождаются мусульманами, но некоторых из них родители делают иудеями, христианами или язычниками.

Проблема легитимности становилась куда более сложной, если нужно было бросить вызов не христианскому, не языческому, а мусульманскому режиму или правителю. С основанием халифата и созданием обширной мусульманской ойкумены, простирающейся от Атлантики до Индии и Китая, вопрос обычно вставал именно в такой форме. Для ответа на него исламское учение и священная история создали две различных и частично противоречащих друг другу традиции: квиетистскую и активистскую[133]. Обе они составляют часть первоначального ислама, обе основаны на Коране, подкреплены хадисами и поддерживаются унаследованными от более древних религий Ближнего Востока — региона, ставшего теперь сердцем исламской государственности, общества и культуры, — традициями и почерпнутыми у них принципами.

Квиетистская традиция в классическом виде основывается на кораническом тексте (4:59): «Повинуйтесь Богу, повинуйтесь Пророку и обладателям власти среди вас» и подробно документирована в традиционной литературе и правоведении. Согласно этому учению, повиновение даже самой невообразимой власти есть религиозный долг и политическая необходимость, а неподчинение — соответственно грех и преступление, за которое постигнет кара в обоих мирах, в этом и потустороннем. Та же мысль выражена в одном из хадисов: «Подчиняйтесь тому, кто имеет власть над вами, даже если он увечный эфиопский раб»[134], где неправдоподобие ситуации подчеркивается сочетанием физических, расовых и социальных условий.

Однако и активистская традиция осдовывается на Коране и хадисах. Имеются коранические тексты, которые призывают верующих не повиноваться всякого рода древним и языческим тиранам, особенно фараону, бывшему для мусульман, как и для иудеев и христиан, воплощением языческих угнетателей богоизбранного народа. Соответствующие пассажи подтверждаются и разъясняются в хадисах и комментариях. Наиболее часто приводимый в связи с этим хадис гласит, что Пророк сказал: «Нет повиновения во грехе», то есть если властитель повелевает совершить грех, долг повиновения теряет силу. Некоторые идут еще дальше, утверждая, что долг повиновения сменяется долгом неповиновения.