До сих пор мы рассматривали в основном примеры упущений, когда переводчик оказывается не в состоянии передать выраженный в оригинале важный оттенок значения. Зачастую происходит прямо противоположное: переводчик более или менее правильно понимает текст, но, пытаясь донести его до читателя, вносит в перевод неоправданные дополнения, не находящие подтверждения в оригинале.

Самой обычной формой дополнения к тексту является неявная ложная аналогия, когда к арабскому словосочетанию подбирается то, что переводчик считает английским эквивалентом. Так, кади-л кудат иногда переводят «lord chief justice» (верховный судья), а сахиб ад-дафтар — «chancellor of the exchequer» (канцлер казначейства). Такие ошибки наиболее характерны для британских колониальных переводчиков Викторианской эпохи, но встречаются повсюду. Более близкий к нам пример тенденциозной (возможно, нарочито тенденциозной) трактовки — перевод слова Халифа (халиф) словосочетанием «Президент республики».

Приведенные в предыдущем абзаце переводы заведомо абсурдны. Встречаются и менее очевидные, но оттого не менее запутывающие дело ложные аналогии, ведущие к употреблению терминов «государство», «свобода», «демократия», «революция» и им подобных для передачи на первый взгляд синонимичных им арабских слов. Переводы часто страдают анахронизмом и, если можно так выразиться, атопизмом, то есть передают арабское слово или термин английским, за которым тянется шлейф коннотаций и ассоциаций, привязанных к иному времени и месту. Так, арабское слово хурр согласно всем словарям соответствует английскому free (свободный). Free имеет в английском много значений и содержание его во многих странах, пользующихся английским языком, до сих пор существенно разнится. В арабском до начала западного влияния слово хурр, свободный, было прежде всего правовым и уже во вторую очередь социальным термином, то есть обозначало свободного, а не раба в юридическом смысле, а также подразумевало иногда высокий статус или привилегии, возвышавшие «свободного» над массой простого люда. По свидетельству Вестермарка, в разговорных марокканских пословицах хурр обозначает белого в противовес 'абд, обозначающему раба и отсюда чернокожего[50]. Впервые хурр как понятие политическое встречается, насколько мне известно, в прокламациях генерала Бонапарта к населению Египта, описывающих программу Республики. Разумеется, впоследствии слова хурр, свободный, и хуррийа, свобода, стали частью политического словаря[51].

Время от времени ошибочность перевода обуславливается тем, что в него вводятся чуждые оригиналу концепции. Так, в одной из ранних арабских хроник, «Завоевании стран» ал-Балазури, содержится полный текст амапа (специальный термин для обозначения охранной грамоты, которую мусульмане жаловали одному или многим немусульманам, отдавшимся под покровительство мусульманского государства), дарованного арабами населению Тбилиси после взятия города. Аман составлен по обычной форме; это не двустороннее соглашение, но одностороннее заявление: в письме жителям Тбилиси указывается, на каких условиях победители согласны принять их капитуляцию. Письмо заканчивается простой арабской фразой: «Хада 'алайкум ва-хада лакум», что буквально означает «Это от вас, а это для вас», то есть «Вот что требуется от вас и вот что вам гарантируется». Текст дважды переводился на западные языки. В 1916 году в Соединенных Штатах Америки ученый, выполнивший перевод, интерпретировал интересующую нас фразу как «Таковы ваши права и обязанности»; по странному совпадению второй перевод был почти одновременно издан в Германии весьма почтенным арабистом, который придал сакраментальной фразе практически тот же смысл[52].

Оба переводчика, упомянув о «правах», слове, которого нет в оригинале, незаметно ввели в повествование целую систему политической и правовой мысли, которая может в данном случае и не быть уместной. Сходная формулировка встречается и в других документах, в частности, во Введении к так называемой конституции Медины, которая приводится в арабской биографии Мухаммада и считается документом, составленным Пророком для урегулирования отношений между мусульманами и иудеями и устанавливающим «условия [создаваемые] для них и условия [предъявляемые] им». Первый переводчик данного текста на европейский язык, Густав Вейль, проявил осторожность и перевел этот пассаж «unter gewissen Bedingungen»[53]. Ту же осмотрительность проявил и английский переводчик: «сформулировал взаимные обязательства». Однако другие ученые, разбирающие текст, говорят об «обязанностях и правах», вводя тем самым понятия, отсутствующие в подлиннике и, возможно, чуждые обществу, в недрах которого появился этот документ[54].

Не всегда неверные переводы обусловлены такими тонкостями — в некоторых случаях все дело в недостаточном владении арабским. Так, Абу Шама, арабский историк времен крестовых походов, цитирует письмо, в котором правителя Алеппо обвиняют в том, что он предоставил исмаилитам помещение для миссии — дар да'ва, где ведется обучение их еретическим доктринам. Переводчик, спутав разные значения глагола да'а («призывать», «приглашать» и пр.), перевел «bei einem Gastmahle in Halab», «на пиру в Алеппо»[55]. Более свежий пример встречаем в переводе одного арабского трактата об администраторах и секретарях[56]. В эпоху Омейядов, повествует историк, в Ирак прибыл новый наместник и пришел за советом к мудрому старцу. Старец был рад помочь, но прежде спросил наместника: «Зачем ты сюда пришел? Затем ли, чтобы угодить Богу, или чтобы угодить тому, кто тебя послал [то есть халифу], или ради себя самого?» Ответ наместника переводчик передал как «Я спрашиваю твоего совета только ради того, чтобы угодить народу [ал-Джами']». Но ал-Джами' не означает «народ»; это слово скорее следует перевести как «всем», то есть «всем троим», и на самом деле наместник хотел сказать: «Я спрашиваю твоего совета, чтобы угодить всем троим: Богу, халифу и мне самому». Вставив вместо этого слово «народ» (согласно переводу, цель наместника — nur um dem Volke zu gefallen), переводчик, к вящему смятению историков и тех, кто полагается на переводные тексты, открыл для нас целый мир популистских и националистических идей.

Трудности существуют и на уровне культуры. Классическая арабская литература писалась для и внутри замкнутых кружков, объединенных общими интересами; то было высокообразованное, утонченное, истинно ученое сообщество, состоящее из самодостаточных групп, знающих себе цену, богемных, любящих щегольнуть ученостью, привыкших объясняться едва обозначенными намеками со множеством отсылок к пословицам, стихам, давно забытым историческим событиям, к легендарным персонажам и происшествиям. Часто перед нами предстает непонятная нам игра давно умершего автора с давно умершим читателем. Добавим к этому обычные сложности в интерпретации социального и культурного контекста весьма удаленного от нас хронологически, географически и мировоззренчески общества с совершенно иными вкусами и литературными условностями.

Наконец, важен и вопрос о том, на какой английский следует переводить с арабского. Дело межкультурного общения понесло чувствительный урон от столь любимого многими, особенно викторианскими, переводчиками англо-арабского. Этот псевдобиблейский, неоготический, ложноелизаветинский, фальшиво-восточный стиль, доведенный до крайности в бертоновском переводе «Тысячи и одной ночи», до сих пор не изжит до конца, хотя нет никакой необходимости создавать для переводов с арабского особый вид английского. Современный английский вполне пригоден для этой цели и дает переводчику возможность выполнить свой долг: представить читателю текст на ясном и правильном языке, свободном от привнесенных концепций и образов, воспринимаемом в контексте того мира, из которого он вышел.