Он пил кофе маленькими глотками, как будто первый раз в жизни. Масло стекало с подогретого хлеба. Аромат яблок смешивался с каким-то непонятным запахом, откуда это? Жасмин? Вот они, маленькие радости. Он перевел взгляд на стол, на расставленные на нем предметы. Подавая газету, жена напомнила, что вечером у них два приглашения: на коктейль и на ужин, может, не пойдем? Да, не пойдем откликнулся он. Сколько раз все это уже было? Золотая нить светской жизни тянулась бесконечно, не пойдем повторил он. И отложил газету: важнее всех газет на свете был сейчас этот солнечный луч, что пронизывал кисть винограда на тарелке. Он выбрал янтарную ягоду и подумал, что, если бы в том саду была хоть одна пчела, у него оставалась бы надежда. Взглянул на жену: она накладывала на поджаренный хлеб апельсиновое варенье, по пальцам стекала золотисто-желтая капля, она слизывала ее языком и смеялась; сколько лет назад кончилась любовь? Осталась эта игра — отработанный спектакль, наводящий тоску. Он протянул руку, чтобы погладить ее волосы: жаль. Она обернулась: жаль чего? Он задержал взгляд на ее кудрявых, как у той статуи, волосах: жаль того паука. Нога стала совсем деревянной, не обращай внимания, это я так, сам с собой. Он налил себе еще кофе. И вздрогнул, когда она спросила, не опоздает ли он.

Я сегодня выйду попозже, хочу выкурить последнюю сигарету, он так и сказал, последнюю? Поцеловал сына, одетого в голубую школьную форму, — тот задержался, чтобы застегнуть портфель, точно так же, как делал это вчера. Откуда ему знать, что отец сегодня на рассвете (или это было ночью?) почти заглянул в глаза смерти. Еще немного, и мы столкнулись бы с ней лицом к лицу, таинственно сообщал он мальчику, который его не слышал — он разговаривал со слугой. Если бы я вовремя не проснулся, возвысил он голос, но жена высунулась в окно сказать шоферу, чтобы выводил машину. Он надел пальто: в этом доме говори себе сколько угодно, здесь ты никому не интересен. Можно подумать, что тебе самому кто-нибудь интересен! Он приласкал собаку, бросившуюся к нему с такой радостью, что это его растрогало, — не странно ли? Жена, сын, слуги — все были непробиваемы, и только этот щенок учуял опасность своим зрячим носом. Он зажег сигарету и долго следил, как пламя ползет по спичке. Из глубины дома долетел неясный голос диктора, читавшего прогноз погоды. Когда он поднялся, жена и сын уже ушли. На дне чашки стыл кофе. Традиционный поцелуй, полученный им, был так бесстрастен, что он сразу же забыл о нем.

Сеньора к телефону, раздался голос слуги. Он взглянул на него: больше трех лет этот парень здесь, а он о нем не знает почти ничего. Он отрицательно и как бы извиняясь качнул головой — на домашние, мол, дела времени не оставалось. Для окружающих он — преуспевающий бизнесмен, женатый на очаровательной женщине. Та, первая, тоже многого хотела, но у нее не было шарма, а чтобы блистать, чтобы первенствовать, нужен шарм. Фигура. Надо так за собой следить, как будто у тебя каждый день свидание, любила повторять она, смотри, я вовсе не утешаю себя — никакого намека на живот! Утешение было в другом: сладостная беспечность человека, у которого впереди жизнь. А у меня разве нет? Он уронил сигарету в чашку: нет, теперь нет. Сон прервал поток его жизни, поставив сад на его пути. Этот невероятный сон был одновременно так реален, несмотря на лестницу с выщербленными ступенями. Несмотря на шаги лукавого охотника, все ближе, ближе, пока не ляжет на плечо рука.

Он сел в машину, повернул ключ. Левая нога соскользнула в сторону, отказываясь повиноваться. Он попытался поставить ее на педаль, нога осталась неподвижной. Он сделал еще попытку и еще. Главное, не терять спокойствия, не суетиться. Наконец он вытащил ключ. Поднял стекло. Тишина. Покой. Этот запах влажной травы, откуда он? Руки бессильно упали на сиденье. Пейзаж надвигался на него, окутанный сиянием, цвета потемневшей меди, это сумерки или уже светает? Он поднял голову навстречу бледно-зеленому небу с шарообразной луной, увенчанной листьями. Остановился в нерешительности посреди аллеи, устланной темными листьями, что за черт, я опять в саду? Опять? Теперь это был не сон; и он испугался, посмотрев на галстук, который она выбрала для него сегодня. Тронул ствол смоковницы — да, опять смоковница. Двинулся вперед по аллее, еще немного, и появится высохший бассейн. Девушка с источенными водой ступнями все еще не решалась сделать шаг, боясь замочить ноги. Совсем как он, всегда озабоченный тем, как бы не связать себя обязательствами, не подвергнуться лишнему риску. Одну свечку богу, другую дьяволу. Он усмехнулся, глядя на свои раскрытые, как бы предлагающие себя руки, и подумал, что всю жизнь держал их в карманах в отчаянном стремлении спрятаться поглубже. Он успел отойти раньше, чем пушистое насекомое выползло из маленького уха. Не странно ли? Реальность разыгрывала сон в своей пьесе, где память была подчинена составленному заранее плану. Кем составленному? Он засвистел знакомую мелодию, и Христос поплыл в вышине над процессией в своем неприступном гробу. Мать быстро укутала его шалью, уже начинало холодать, ты не замерз, сынок? Все вокруг двигалось быстрее, или это только казалось? Траурная процессия устремилась вперед среди дыма и жара свечей. Дай мне еще хоть один шанс, закричал он. Поздно, потому что Христос был уже далеко.

Скамья посреди сада. Он отодвинул разорванную паутину и между пальцев разглядел тело акробата, запутавшегося в веревках сетки, только нога еще продолжала вздрагивать. Он тронул ее, и нога не пошевелилась. Неожиданно он почувствовал, как рука отяжелела и повисла. Что было делать? Если бы не этот расплавленный свинец, стиснувший грудь, кинулся бы прочь по аллее, нашел бы… Нашел! Радость была почти нестерпима: в первый раз я ускользнул, проснувшись. Теперь я ускользну, заснув. Боже, как просто! Он откинул голову на спинку скамьи, нет, каков хитрец! Обмануть смерть, уйти через ворота сна. Надо заснуть, пробормотал он, закрывая глаза. Из серо-зеленой дымки выплыл первый сон как раз на прерванном месте. Лестница. Шаги. Он почувствовал легкое прикосновение к плечу. И обернулся.

Желтый ноктюрн

Перевод Н. Малыхиной

Звезды я видела, а луну — нет, хотя ее молочно-белый свет разливался по дороге. Я подняла камень и зажала его в кулаке. А где же луна? — спросила я. Фернандо раздраженно стащил пальто и ехидным голосом поинтересовался, долго ли собираюсь стоять как статуя, надо же наполнить бак, а как это сделать в такой чертовской тьме, если никто не желает посветить фонариком. Я сунула голову в машину, все дверцы которой были распахнуты настежь. Распахнутыми дверцами и незадвинутыми ящиками Фернандо тоже выражал свое дурное настроение. Я закрывала двери и задвигала ящики с не меньшей, если не с большей яростью, чем он открывал их. Я взглянула на часы на передней панели.

— Где фонарик?

— В ящике для перчаток, мадам уже изволили забыть?

Через окно я видела большую звезду (Венера?), отблескивавшую голубым. Оказаться бы сейчас на корабле с выключенным мотором, в полной тишине и спокойствии. Или в этой умолкшей машине, только одной, без него. Мне уже довольно давно хотелось быть одной, пусть даже в машине без бензина.

— Все было бы куда проще, не будь ты таким грубым, — сказала я, посветив для проверки фонариком на белый камень у меня в руке.

— Если вас, сударыня, не затруднит, окажите такую любезность — передайте мне фонарик.

Вспоминая эту ночь (а вспоминаю я ее всегда), я вижу, что она разделила пополам мою жизнь, на «до» и «после». «До» были какие-то незначительные слова, мелкие поступки ненужные любовные приключения, приведшие к заурядному сосуществованию с Фернандо, которое доставило весьма мало удовольствия, но тянулось долго. Если бы он хоть не спрашивал таким противным голосом, не знаю ли я, кто взял его ручку, или подумал ли кто-нибудь о том, что пора купить новую нить для чистки зубов — старая уже кончается. Нет, не кончается, она просто запуталась там, внутри, и если попытаться снять оболочку (я постаралась сделать это), увидишь, что катушка цела, только нить запуталась. А если она запуталась, то ничего не поделаешь, лучше купить новую, а эту выкинуть. Но я не выкидывала. Я целую вечность старалась распутать невероятно запутанную нить. Что это, страх одиночества? Страх найти себя, которую страстно искала?