Я решила позвонить Матильде.

Подруга пребывала в экстазе.

— Не представляешь, как стелется Марк, просто в лепешку расшибается! Не знаю, как он догадался, что больше всего на свете мне нравятся две вещи — редко звонящие телефоны и белые розы, но у меня не дом, а цветочный павильон, и разговариваем мы, только когда трахаемся. Марк набирает форму, как женатик.

Я возликовала. В душе, разумеется. Одно малюсенькое нарушение общепринятой «морали», и — вуаля! — мне удалось подтолкнуть мою почти что сестру к счастью в законном браке, в этом я практически не сомневалась. У себя на небесах Карл мог мной гордиться.

— Рада слышать, Мат. Поболтать всласть не получится — у меня через полчаса лекция о каббале…

— Что? Боже, ПОП, только не эта секта для толстосумов. У тебя денег не хватит, не ходи.

— Не волнуйся. Это журналистское расследование. Хочу написать статью и сравнить идеологии сайентологов, каббалистов и раелитов…

— С портретами знаменитостей? Скажи «да», успокой меня. Ты поставила в известность Раф и Мими?

Я решила навести тень на плетень.

— Конечно, поставила! Зачем проявлять ненужную инициативу?

— Тогда ладно. О чем ты хотела меня спросить?

— Раф и Мими когда-нибудь хихикали тебе в телефон, даже если статья не удалась? Когда очень смешная? Вспомни, когда ты сдала интервью с Ангеликой Меркель, они ржали или нет?

— Сейчас уже не припомню… но кажется, да, смеялись. Ты ведь знаешь, они радуются как дети, если сдаешь статью в назначенный день и час. Я даже не уверена, что они все читают перед отправкой на верстку. А почему ты спрашиваешь?

— Да просто так, из интереса. Пора бежать. Ты не забыла, что послезавтра вы ужинаете у нас? Я нашла потрясающий рецепт овощного фондю по-бургундски без масла.

— Скажи, что пошутила.

— Не нахожу ничего странного в том, что люди пытаются с уважением относиться к своему телу. Мы есть то, что мы едим, и…

— Хитрая чертовка! Едва не поймала меня на эту аюрведическую хрень!

Она повесила трубку с веселым смехом.

Поскольку у меня все еще оставались сомнения, я открыла в компьютере файл со статьей о Жозе Бове и еще раз пробежала глазами текст по диагонали.

Вступление. «Франция считает этого человека Астериксом, а вдруг он — Франциск Ассизский? Что, если за напускной бравадой скрываются поиски мистического смысла, а за грозными усами — грустный ребенок? Я разглядела лицо этого мальчика…»

Отлично. Конец тоже удался — не без иронии, но изящно; лобовой юмор остался в прошлом. «Возможно, Жозе Бове нужно воспринимать как святого, ищущего свой путь? Неизвестно. Но у него, без сомнения, чистое сердце и пытливый ум».

Думаю, Раф и Мими оценили именно эту, последнюю фразу.

День двадцать пятый

— Добро пожаловать во Флери-Мерожи, — весело прощебетала Жермена Крике.

За нашими спинами бесшумно закрылась последняя из пяти решеток самого большого исправительного заведения Европы. Мы с мамой, впервые в жизни переступая порог тюрьмы, и не ждали, что это будет напоминать Дисней-клуб для взрослых, но и вообразить не могли ужас и безысходность, на которые обрекла своих правонарушителей родина прав человека. Я поделилась с мамой некоторыми глубинными соображениями на эту тему, она в ответ недоуменно вздернула бровь. Часом раньше, заехав за ней на машине, я с полминуты удивленно вглядывалась в высокую строго одетую женщину с черным платком на голове и не сразу узнала неистовую, яркую Мари-Анник Орман. Зачем для первого визита во Флери-Мерожи мама решила вырядиться сицилийской крестьянкой? Этого я никогда не узнаю.

Не меньшей загадкой были пропуска в тюрьму, которые раздобыла для нас Жермена. Теоретически получить разрешение почти невозможно, требуется выполнить массу формальностей и сделать не один запрос. Помогли многочисленные связи мадемуазель Крике: старые друзья из Национальной ассоциации посетителей тюрем ускорили процедуру. «Мир добровольной службы очень тесен, Полин. Все мы так или иначе знаем друг друга. Заключенные часто и тяжело болеют, и мы им нужны. Это одно из главных преимуществ помощников умирающих: рано или поздно все там будем», — игриво заключила она.

Идея приобщить Мари-Анник к этому опыту принадлежала мне — я хотела, чтобы ее список добрых дел стал длиннее в преддверии встречи с Карлом, а потом и с папой, — но убедила маму Жермена, после того как поклялась святым именем сестры Эмманюэль, что у Мари-Анник не украдут ни сумку, ни драгоценности. За два дня до посещения мы заполнили анкеты, чтобы администрация тюрьмы могла подобрать каждой из нас «заключенного, наиболее соответствующего нашему психологическому профилю» — именно так и было написано, черным по белому. Через сутки по почте пришло официальное приглашение, и вот мы втроем отправились в Эссон.

Там случилась первая неожиданность — нас разлучили. Помощница умирающих потрусила к больничному блоку, пожелав нам на прощанье:

— Удачи вам. Через час, если все будет в порядке, встречаемся у выхода.

Если все будет в порядке?

Потом меня покинула мама.

Флери-Мерожи — одна из немногих тюрем, где содержатся и мужчины, и женщины. Для меня выбрали заключенную-женщину, а маме повезло — ей «достался» мужчина. У меня сжалось сердце, когда я смотрела ей вслед: хрупкая фигурка рядом с охранниками, следовавшими к другому корпусу. В конце коридора, перед тем как скрыться за последним поворотом, мама обернулась и послала мне затравленный взгляд перепуганной зверюшки. Я подумала о тысячах несчастных, которые видят, как их близкие отправляются в ледяную неизвестность исправительного заведения, и, как часто бывало в последнее время, вспомнила маны Мишеля Берже. «Диего, свободна мысль твоя, но сам ты за реше-о-о-ткой», — тихонько напевала я, направляясь к комнате свиданий.

В последнее мгновение перед встречей с незнакомой женщиной, которую я обязалась навещать до дня освобождения, душа моя полнилась болью, состраданием и готовностью разделить чуждое горе. В голове звучали небесные песнопения, и выкрашенная в грязно-голубой цвет комната для свиданий перестала казаться уродливой. «Твоя боль искупит твою вину-у-у, проклятый бедняга». Так всегда бывает: вспомнишь Мишеля Берже — в голове всплывают строки Вероник Сансон. Меня захлестывали доброта и умиление, я готова была все понять и принять.

Все, кроме того, что услышала:

— Вы ПОП? Я думала, вы моложе.

Итак, тюремная администрация додумалась «прикрепить» меня к фанатке «Модели». Точнее будет сказать, к поклоннице Бенедикт Дельплас. «Настоящая журналистка, не трепло какое-нибудь», — уточнила она с кривой усмешкой. Я открыла было рот, чтобы объяснить, — мол, поскольку Бенедикт Дельплас упорно отказывается писать что-либо вообще, чуть ли не все статьи за ее именем сделаны мной или Матильдой, но ничего не сказала. Нехорошо ронять престиж коллеги, которую эта несчастная так высоко почитает. Возможно, наш журнал — та последняя соломинка, которая радует ее раз в неделю, помогая держаться на плаву и не падать духом.

Толстушка лет тридцати с наполовину выбритой головой и черным панковским гребнем на макушке протянула мне мягкую ладонь и представилась:

— Мари-Анж Леприор, знаю, звучит по-идиотски[38].

Услышь я такое месяц назад, покатилась бы с хохоту. Но сейчас я всего лишь прикрыла глаза и крепко пожала ей руку, потрясенная знаком свыше: меня выбрали орудием «перековки» этого падшего создания, этой женщины, видевшей в жизни так мало хорошего.

— Очень-очень рада с тобой познакомиться, Мари-Анж.

— А чего это вы мне тыкаете? За кого вы себя принимаете?

Да уж, добрым нравом Мари-Анж явно не отличалась, да и как могло быть иначе, учитывая тяжкое испытание, посланное ей судьбой. Целый час я кротко сносила ее хамство, а стоило мне поморщиться, как она немедленно открыла упаковку освежителя воздуха, которую я же и принесла, чтобы в камере было легче дышать.