Выглядела она так, будто только что похоронила всех родственников разом.

Она, как обычно, чмокнула два раза воздух возле моего уха, а я сжала ее плечи и крепко расцеловала в обе щеки, как нормальный человек и здоровается с другом, с товарищем, с братом.

— Какого черта ты делаешь в спортивном костюме в девять утра, Полин? Совсем рехнулась?

— Нет, я теперь буду носить только такую одежду. Это полиэстер, куплено по Интернету. Так я демонстрирую гражданское сознание. Не поверишь, до чего удобно, и гладить не нужно. Афликао в последнее время совсем замучилась, бедняжка…

— Как верно говорит твой муж, она похожа на тролля, но ты ей не поможешь, изображая отчаявшуюся домохозяйку.

— Нехорошо так говорить, Матильда, личико у Афликао и впрямь подкачало, но она милая девушка…

— Брось, не строй из себя святую покровительницу уродин… Нам надо работать, вперед!

Войдя в кабинет, Матильда присвистнула.

Новая обстановка меня вполне устраивала: со стен вместо прежних картонных силуэтов знаменитостей всех сортов взирали духовные авторитеты разных вероисповеданий. Напротив постера «Не бойтесь» Иоанна Павла II висел гигантских размеров снимок Аммы, «матери Терезы из Кералы», прижимающей к груди ребенка; постер с изображением хохочущего далай-ламы дополняла выполненная по трафарету подборка цитат из Конфуция и портрет Колюша как представителя светского общества.

— Все непросто, — бросила моя подруга, вынула из сумочки флэшку и вставила ее мой компьютер.

Мне стало дурно, когда я прочла текст, который она «взяла на себя смелость написать в стиле ПОП», якобы спасая меня от «неминуемой публичной казни — это в лучшем случае, или от возмещения многомиллионного ущерба, в счет упущенной рекламы из-за нудной нравоучительной проповеди».

Я всегда больше всего любила в Матильде ее мягкость и умеренность.

А меньше всего мне нравилось ее представление обо мне. В передовице «в стиле ПОП» под заголовком «Начало сокодвижения» речь шла исключительно о приходе весны, о том, что — ура! — на террасах кафе снова появятся мужчины и о «небесной красоте лоснящегося от пота мужского торса в вырезе рубашки от Пола Смита». И все это под соусом из вычурных каламбурчиков о набухающих пестиках и распускающихся розовых бутонах.

— Возможно, это не лучший твой опус, но все равно неплохо, согласна? — возрадовалась Матильда, увидев, что я, закончив чтение, прикрыла глаза.

И тогда я решила все ей объяснить.

Сказала, что я, новая Полин, никогда:

а) не подпишусь под чужим текстом — я и прежде такого не делала, хоть и «выпекала» глупости как пирожки;

б) и больше никогда, никогда, никогда сама не напишу подобного идиотства.

У Матильды задрожал подбородок. Только не это. Нельзя, чтобы из-за меня она расстроилась до слез. Я тут же пошла на попятный и пропела сладким голоском, что действительно малость перегнула палку и ужасно благодарна ей за то, что она ринулась помогать, но такую статью НЕ МОГУ назвать своей.

Пусть она выйдет за подписью автора, вот и все. Я легко придумаю отмазку для нашего двуглавого начальства, скажу, например, что… ну, что сломала оба запястья. Выходила из душа и поскользнулась на четках, а поскольку носом на компьютере печатать не умею, моя лучшая подруга немедля согласилась меня подменить. Ложь во спасение.

— Ну… чтобы я подписалась под статьей «Начало сокодвижения»? Ладно, почему бы и нет.

Неуверенный взгляд Матильды подсказал мне, что я заработала очко. Моя подруга, увенчанная в 1999 году премией Альберта, неожиданно осознала, каково это — быть «потешной девкой, сочиняющей всякую чушь». Меня никогда не унижала репутация работающей на полную ставку штатной шутницы, но после несчастного случая все виделось в ином свете. Так что смятение Матильды было мне понятно.

Я проводила подругу до двери и торжественно дала себе два обещания. Во-первых, взять на себя священную миссию по упорядочению личной жизни Матильды, для чего немедленно связаться с ее ненормальным охотником-трейдером и чуточку его подтолкнуть. Вторым стало решение никогда больше не показывать Матильде мои статьи до их выхода в печать.

Я отправлюсь в крестовый поход одна. Я не отступлюсь. Ни за что.

День пятнадцатый

— Полин, ты уже подала кофе, может, все-таки сядешь? Ты не прабабушка-корсиканка, вот и не стой за спиной. Это ужасно неприятно.

Но я отказалась. Теперь, когда я стала просыпаться одновременно со всей семьей, на себя у меня по утрам не было ни минутки. Накрыть стол к завтраку, выжать грейпфрут, поставить домашнее варенье, кекс собственной выпечки и молоко квиноа для Афликао (она, в отличие от 80 процентов девушек, работающих в семьях — по моим подсчетам, — не переваривает жиры животного происхождения), вплести Адели в косички цветные ленты, проверить рюкзак Поля, положить каждому в карман немного денег. Прошли те времена, когда я в 7.30 приоткрывала заспанные глаза, чтобы простонать: «Желаю удачи, милые мои!» — и моментально снова засыпала до девяти!

И неважно, что домочадцы пока не оценили мое усердие.

Адель утверждала, что шестиклассница с косичками выглядит как припадочная, Поль жаловался, что я унижаю его достоинство, по десять раз проверяя портфель, Пьер говорил, что совсем разжиреет, потому что ест мед ложками… И что с того? Я не сомневалась, что все они в глубине души радуются таким вот семейным утренним посиделкам. И однажды разделят со мной «минуту единения»… Да-да, очень скоро они распахнут свои сердца и будут вслух произносить «позитивное пожелание на день». Боже, уже 7.45, пора.

Выхватив у Пьера кусок булочки, я намазала ее маслом: сам он вечно себя ограничивал.

— Милые мои, у меня для вас чудесная новость. Сегодня с вашего согласия, а я не сомневаюсь, что вы согласитесь, мы будем как никогда великодушны и… примем в нашем доме новых друзей.

Я сделала паузу и расцвела улыбкой навстречу встревоженным лицам близких.

— Я связалась с филиалом организации «Католическое содействие», которое порекомендовала Жермена, и мне предложили приютить на пару недель семью беженцев из Колумбии. Очень достойные люди. Рамон, Консуэло, Жозефина восемнадцати лет и шестилетний малыш Адольфо. Я должна дать ответ. Кто согласен уступить свою комнату?

Гробовая тишина.

— Даже ты не хочешь, Афликао? А я думала, ты обрадуешься, они тебе почти соотечественники.

— Я ше не говору на испанский, Полин, я португалка.

— Подумаешь, основа-то общая — латынь, верно? Ладно, заставлять я никого не буду. Семья Перес Агилар будет жить в моей комнате.

Пьер чуть не подавился булочкой. «Маловато масла, — подумала я, — вот и не проходит…»

— Ты рехнулась? Заметь: твоя комната — это и моя комната, так что не вздумай…

— Какой пример ты подаешь детям, дорогой? Скоро Рождество!

— На дворе март, бедняжка ты моя!

— Что значат семь месяцев в масштабах вечности?

— Повторяю, дорогая: и речи быть не может. Думаю, эта чудовищная затея родилась в больном мозгу Жермены Крике. Заявляю со всей ответственностью: если эти люди переступят порог нашего дома, ноги моей здесь не будет. Я уйду жить в гостиницу.

Пьер сделал заявление с улыбкой и леденящим душу спокойствием.

Полин прежняя и Полин новая вступили в короткий внутренний диалог. «Если этот упертый, не способный на великодушие и, возможно, изменяющий мне идиот думает, что сумеет произвести на меня впечатление своим бахвальством, пусть лучше купит годовой абонемент на чемпионат «Формулы-1»», — тут же выпалила прежняя, сделав вдобавок неприличный жест. «Все так, но ты сама выбрала его из почти тысячи претендентов. Вспомни, сколько у него было предшественников. Значит, ты должна уважать его и пытаться успокоить страсти», — пожурила ее Полин новая, твердо решив остаться достойной гордого звания замужней женщины.