Несколько часов спустя Устинов вышел из кабинета Сталина выжатый как лимон. Уйдя от «сути» к деталям и углубившись в подробности, вождь гонял наркома словно на экзамене, расспрашивая и интересуясь абсолютно всеми достижениями и промахами новой промышленности. За эти часы Устинов успел достать все до единого документа и фотографии из своего объемистого портфеля. Но, судя по всему, сталинский нарком экзамен своему начальнику сдал. По крайней мере, когда Дмитрий Федорович уходил из кабинета, Сталин выглядел довольным.

В принципе было понятно, почему. Промышленность и наука уверенно двигаются вперед, причем со всевозрастающей скоростью, а самое неприятное – положение с проектированием реактивных самолетов было, прямо сказать, не очень – вождь довольно легко принял, единственно поинтересовавшись, принимаются ли меры по исправлению ситуации и как обстоят дела с самолетами поршневыми.

Услышав положительные ответы по этим вопросам и просмотрев некоторые документы, напрягшийся было Сталин вновь расслабился и заулыбался.

Так что сегодня все прошло неплохо. Задумавшись, идущий по коридору Устинов едва не врезался в направляющегося в главный кабинет страны Берию.

– Лаврентий Павлович, добрый день.

Нарком внутренних дел остановился и протянул Устинову руку:

– И вам здравствуйте, Дмитрий Федорович. Вы с совещания?

– Да. Отчитывался товарищу Сталину о состоянии дел.

– Надеюсь, все хорошо? – Берия внимательно смотрел на Устинова из‑под очков. Вопрос он задал не из праздного любопытства. Если все плохо, то Сталин может быть не в настроении и отчитываться самому Берии будет гораздо сложнее. Но это вряд ли. Глава НКВД регулярно получал сведения о состоянии дел в новой промышленности, и там вроде как все было очень даже ничего.

– Да‑да, хорошо, более чем. Надеюсь и у вас?

– Тоже неплохо, Дмитрий Федорович. Я полагаю, мы с вами увидимся послезавтра, на большом совещании?

– Да, конечно, Лаврентий Павлович. До свидания.

– Всего хорошего.

Берия еще некоторое время постоял, глядя вслед Устинову. После чего развернулся и решительным шагом отправился в кабинет к Самому. У него с курируемым проектом все было далеко не так хорошо, как у наркома новой промышленности. А этому самому проекту – атомному – Сталин придавал весьма большое значение.

22 марта 1942 года. Где‑то в Подмосковье.

Илья Петрович Кравченко нервно расхаживал по кабинету, яростно размахивая руками и отказываясь соглашаться со своим… скажем так, помощником – приставленным к нему человеком от НКВД.

– Олег Вячеславович! Проблема случившейся контрреволюции не только в том, что страну продала ее верхушка! Союз был предан большинством населения, понимаете? И не нашлось ни одной, достаточно большой группы людей, чтобы выйти на его защиту! Вот в чем основная проблема!

– Ну, судя по той информации, что у нас есть, недобитые троцкисты, бухаринцы и прочие враги народа за сорок лет после смерти товарища Сталина умудрились полностью испохабить идеалы коммунизма. И то, что у вас там было, – это даже социализмом можно назвать лишь с некоторой натяжкой. – Офицер покачал головой. – Даже я, совсем не эксперт в вопросах марксизма, вижу, что все, что можно было делать не так, у вас делалось не так. Вместо сокращения товарного производства – необходимость чего была прекрасно показана в прекрасном труде товарища Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» – его пытались расширять. Уничтожение приусадебных хозяйств колхозников, прочие уродские реформы. Если честно, то меня гложет мысль, что это Хрущев работал на англичан.

– А он разве не работал? – Кравченко, интересовавшийся политикой, но не имеющий достаточного количества свободного времени, слышал краем уха про расстрел «кукурузника» за шпионаж.

– Он на фашистов работал. И двадцатый съезд, – при произнесении этого словосочетания майор скривился, – это подтверждает. Такая ненависть к Иосифу Виссарионовичу, столько лжи и грязи, вылитой на лучшего руководителя в истории России, – это точно не просто так.

– Не поспорить – хотя учитывая, что тогда он на войне сына потерял, если память мне не изменяет, все‑таки работа на фашистов мне кажется сомнительной. Ну да ладно.

Хотя грязью поливать Советский Союз в целом и Иосифа Виссарионовича в частности – у нас это дело любили. Ублюдки. – Илья буквально выплюнул слово, начав заводиться. – Была у нас там такая телепередачка, эдакий конкурс для масс. Называлась «Имя России». Я тогда еще в университете учился. Так вот, смысл проекта был в том, чтобы выбрать человека, сделавшего для России больше всех, ее символ. И знаете что? Едва начали конкурс, как, естественно, с огромным отрывом в голосовании, начал побеждать Иосиф Виссарионович Сталин. Эдакий неприятный сюрпризец. – Кравченко хохотнул. – Но как только рост голосов за товарища Сталина стал превосходить все мыслимые и «допустимые», – Илья продемонстрировал жест «кавычки», – пределы, то тут же по ящику было объявлено, что это голосование липовое и что «рейтинг» Сталина накручивается нанятыми коммунистами «хакерами» да полубезумными старушками, по которым Гаагский трибунал плачет. Уроды. – Майор, собиравшийся уже остановить разошедшегося ученого и уже привставший, сел обратно, увидев выражение лица своего подопечного.

– И вот, чтобы показать, что Сталин вовсе не пользуется никаким авторитетом и популярностью в России, а все это происки недобитых коммунистов, за дело взялись «честнейшие» демократы, – проходящий в этот момент мимо доски для дартса Илья с силой воткнул дротик в мишень, – и правдолюбы. Были у нас такие вот «граждане» с одного прозападного радио. Продавшиеся с потрохами либералы. – Кравченко выглядел так, словно его сейчас вырвет. – Так вот, они сдуру и устроили «альтернативное голосование», – снова воздушные кавычки, – с целью узнать правду о том, кто все же достоин быть «Именем России». Причем сделали так, чтобы проголосовать дважды было практически невозможно. Или, по крайней мере, очень и очень затруднительно.

– И? – энкавэдэшник заинтересовался.

– Абсолютное лидерство – у товарища Сталина. Потом там были Пушкин и Ленин. Ну а дальше уже Высоцкий – был у нас такой поэт и певец – и остальные. Победивший в «настоящем» проекте Невский не вошел даже в десятку.

– Интересно. И какой была реакция?

– Да никакой. По‑тихому прикрыли голосование, чтобы не раздражать западных хозяев.

– А основной проект?

– Там Сталин стал третьим. При этом как они только ни пытались втаптывать его имя в грязь – ничего не вышло. Не забыл тогда еще русский народ, кому обязан своим выживанием в горниле Великой Отечественной и кто не дал уничтожить его атомными бомбами. Да и на глазах происходило совсем не то, что по зомбоящику утверждали. Десятки лет разваливали то, что Сталин построил, а до конца развалить так и не смогли. Вот жаль только, что народ понял это только тогда, когда было уже поздно. – Илья неожиданно сгорбился и, усевшись в кресло, грустно произнес: – Я, когда прочитал эти самые упомянутые вами «Замечания» Сталина, наконец, понял, как все это должно было работать, почти увидел, как все это могло быть. И настоящий социализм, и коммунизм. Похерить такую идею ради шмотья и жвачки. – Молодой ученый покачал головой. – Я потом все труды Иосифа Виссарионовича прочитал и окончательно понял, что он – это лучшее, что случалось с Россией.

Знаете, что ответил журналюга, ведущий этот самый проект «Имя России» – когда его спросили, почему же при «злобном тиране Сталине», – последние слова Илья произнес явно саркастически, – несмотря на голод тридцатых и самую страшную в истории войну, население увеличилось, а при «демократии» и «свободе» сокращалось невероятными темпами?