– Успехом, – внезапно каркнул старик, оборвав коротышку на полуслове. – Яйцеголовым наконец удалось запустить реакцию.

Ухмылка, появившаяся на его лице, расплывалась все шире, пока не превратилась в злобный оскал. Крючковатый нос дополнял картину, делая мужчину похожим на грифа.

– Да, это пока не совсем то, на что мы надеялись, – Гровс назвал то, что получилось, «шипучкой», – бомба рванула с эквивалентом в сотню тонн вместо пяти тысяч. Но в течение месяца‑другого, максимум трех, мы получим уже то, что надо. А через год сотрем этим ублюдских комми с лица земли вместе с их немецкими дружками.

– А Альверде? – спросил кто‑то из сидящих за столом.

– Надеюсь, что здесь не все такие трусы, как наш дорогой президент. Хотя, учитывая, что он скоро станет героем нации… – И, видя недоумевающие взгляды собравшихся, пояснил: – Погибнет от рук вражеского диверсанта. Бедняга. Так много сделал для американского народа! – Сарказм старика вызвал некое подобие улыбок.

– Так какой у нас план?

– Пока держаться в Евразии изо всех сил и закончить бомбу. А потом мы превратим коммуняк в скулящих собачек, молящих о прощении доброго хозяина. Подарим миру демократию…

Коротышка, в отличие от остальных воздержавшийся от смешков, неожиданно поинтересовался:

– А вы уверены, что у Сталина нет своей бомбы?

Вместо ответа старик глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула. Потом, видя начинающее скапливаться на лицах сидящих за столом людей напряжение, ответил:

– Если бы она была у дядюшки Джо, то мы бы об этом уже узнали.

– Да? И как же? Нам даже про их танки практически ничего не было известно. А уж бомбу русские засекретили бы на порядок серьезнее.

Старик снова вздохнул и закатил глаза. Потом, покачав головой, спокойно ответил:

– Если бы коммунисты владели бомбой, то они бы ее использовали. Против нас. Полагаю, это мы бы заметили.

– Чертовски надеюсь, что вы правы. Потому что, если мы снова ошибемся – нам крышка. И на этот раз без шансов.

Толстый коротышка, больше всех из присутствующих боящийся Советского Союза, не подозревал, насколько он прав…

7 октября 1946 года. Корейский полуостров, Пусанский плацдарм

– Товарищ капитан, – возникший рядом с Голенко боец тронул спящего командира за плечо. Открыв глаза, Никита некоторое время смотрел на разбудившего его человека, словно пытаясь понять, откуда он его знает.

– Да?

Услышав вопрос, боец добавил:

– Вас к себе товарищ майор зовет. Совещание будет…

– Когда?

– Дык вот сейчас уже… Товарищ майор сказал: как только, так сразу…

– Хорошо. Сейчас умоюсь и приду. Две минуты.

Торопливо умывающийся танкист вдруг подумал, что сегодня последний день их боев. Укрепившиеся на клочке земли американцы держались на нем только потому, что их постоянно прикрывали линкоры и другие корабли.

Но даже подобная поддержка не могла спасти остатки войск Альянса – превосходство Советской Армии накапливалось все больше и, наконец, должно было выплеснуться гневом и яростью стальной лавины.

– Товарищи командиры, – комбат почесал старый шрам на шее – след немецкого осколка, оставшийся с предыдущей войны. – Сегодня здесь все будет кончено. Против американцев сосредоточено двести реактивных установок залпового огня «Град» и пятьсот восемьдесят БМ‑8‑24. Кроме того, имеется также несколько сотен стволов артиллерии. Наша задача – после артподготовки всей этой мощью прикрыть подход мотострелков к американским укреплениям и помочь их зачистить.

– А как же корабли Альянса? – сам собой вырвался вопрос из Голенко.

– Им будет не до того – их атакует береговая авиация. К моменту, когда налет прекратится, мы уже должны будем смешаться с порядками Альянса, и огонь по нам они вести не смогут. На этом, собственно, все и закончится.

– Звучит неплохо, – прокомментировал капитан, командующий второй ротой.

– А выглядеть будет еще лучше. Главное – подойти к их позициям, а там наши парни уже справятся. Всем все ясно?

– Наш участок где?

– Размеченные карты получите после совещания. Надеюсь, не заблудитесь, гвардейцы, – комбат улыбнулся. – С нами правда – а за кем правда, тот и сильнее. Свободны.

Последний этап очищения Евразии начался.

9 октября 1946 года. Париж, Елисейский дворец

Пожилой человек, стоящий у окна в аскетичном кабинете, обставленном тем не менее со вкусом, даже не повернулся к вошедшему в кабинет, продолжая смотреть на залитый солнцем Париж.

– Маршал? – только вопрос заставил правителя Франции повернуть, наконец, голову.

– Да?

– Боюсь, нам надо принять решение. Обе стороны требуют ответа.

– Ну, и «лимонников», и янки можно смело послать подальше. Ввязываться в войну против СССР и половины мира я не буду.

– Значит?

– Пьер, мальчик, я не хочу, чтобы Франция участвовала в очередном раунде этой бойни. Хотя, видимо, придется.

Петен отошел от окна и, сев в кресло, обхватил голову руками.

– Ладно. Вызови сюда посла Союза.

– Советского?

– Евразийского. Этого, как его, Штауфенберга.

– Значит, мы согласны?

– Предоставим им базы и проход по территории в обмен на часть африканских колоний и гарантии независимости.

– И вы им верите? – секретарь и личный помощник престарелого маршала, правящего Францией уже не первый год, недоверчиво посмотрел на своего начальника.

– А у меня есть выбор? – горько улыбнулся Петен. – Иначе нас сожрут вообще просто так. Один раз благодаря Сталину мы спаслись. Боюсь, второго раза не будет.

– А вы не боитесь, что в ответ по нам ударит Альянс?

– Там тоже не идиоты сидят. Если они нанесут по нам удар – значит, у меня не будет другого выхода, кроме как вступить в войну на стороне Сталина. Им нужен еще один противник? Сомневаюсь, – маршал пожал плечами. – Ладно, время уходит, ступай.

Дождавшись, пока за Пьером закроется дверь, Петен снова подошел к окну. Сердце болело все сильнее.

14 октября 1946 года. Голландская Социалистическая Республика, г. Арнем

– Одри! Одри, дорогая, тебе письмо от Лео! – прислушавшись, госпожа Ван Хеемстра услышала легкие шаги своей дочери.

– Где? – влетевшая в комнату маленькая фурия была совсем не похожа на будущую звезду мировой сцены. Утенок (не гадкий, конечно, но и не прекрасный; скорее просто милый) пока еще только начинал превращаться в лебедя.

– Держи, – усмехающаяся мать отдала Одри конверт полевой почты.

– Он… вскрыт? – девушка недоуменно посмотрела на родительницу.

– Дочка, война же на дворе. Конечно, вскрыт.

– Но это значит, что его кто‑то читал?

Госпожа Ван Хеемстра вздохнула. Влюбившаяся по уши в советского офицера дочь слишком серьезно воспринимала свои с ним отношения. И хотя Леонид относился к их семье очень хорошо и часто помогал, на взгляд женщины, каких‑то особенных чувств к ее ребенку он не испытывал. Одри этого не понимала и отказывалась слушать любые мнения своей матери по этому вопросу. Вот и сейчас ей кажется, что вскрытое письмо личного характера – это почти трагедия. Как ей объяснить, что на войне нет времени на сантименты?

– Солнышко, ты уже взрослая и должна понимать, что вскрытие личной почты солдат и офицеров есть необходимый шаг. Вдруг кто‑нибудь случайно выдаст в письме какие‑нибудь важные сведения, а враг его перехватит? Это же ясно…