Славяне мужественные, сильные, верные, бестрепетно взиравшие на смерть, думали ли когда-нибудь, что их потомки будут стенать в рабстве! Отдаленная будущность ничего не предвещала им ужасного. Их будущее мы только знаем, прошедшее изучаем, настоящее нас радует. А что таинственное будущее готовит нашим потомкам?
Народ объясняется событиями, и если мы в продолжение двухсотлетнего рабства не лишились своей самобытности, то не менее обязаны, кроме раздоров в Золотой Орде, действию Веры: в унижении мы любили Отечество как землю Православия; пресмыкаясь в Орде, мы тихо и медленно подкапывали доверие властелинов. Князья ослепляли ханов золотом, бояре и народ почитали его своим царем. Великие княжества Владимирское на Клязьме и Московское, более всех наученные опытами междоусобия, стремились к государственной целости. Утверждалось наследственное право, уделы присоединялись к великому княжению. Мы шли вперед постепенно, но верно: так начал в. к. Даниил в нач. XIII в., первый великий князь московский; сын его Георгий, зять хана Узбека, усыпляя его родством и преданностию, расширял свои владения. Брат его Иоанн Калита снискал полную доверенность Узбека (в начале XIV века); внук его Димитрий Донской решился на битву с Мамаем. Наши предки, исчисляя все бедствия, претерпенные от угнетателей, пробудились от глубокого сна и долговременного ужаса. Они сами дивились постыдному терпению своих отцов. Все вспоминали древнюю свою независимость и ревновали сбросить цепи рабства — одни мечом, другие молитвою. Мужи и юноши точили оружие; жены и старцы молились в храмах; богатые раздавали милостыню, бояре и граждане собирали воинство, а народ готовился умереть за отечество. Наступила Куликовская битва (1380 г. сентября 8), заря освобождения, и все говорили: «Час суда Божиего наступил; умрем, братия, за отечество!» Решительная битва увенчала общий порыв. Виновники славы, кн. Владимир Андреевич, внук Калиты, прозванный Храбрым, и Дмитрий Михайлович Волынский, победитель Олега и болгар, воодушевили полки. Хотя эта битва не доставила никаких существенных выгод, кроме славы, однако она произвела благодетельное действие в умах: стали думать, что враги не суть непобедимые, что тиранов истребить можно, что сам Мамай разбит и бежал[29]. — Наследник Дмитрия, Василий, был уже ласкаем и чтим в Орде: ханы требовали одной только покорности. Народ поздравлял друг друга, что дожил до времен столь счастливых, и считал Мамаево побоище выше Альтской и Невской. И действительно, это событие до времен Полтавской битвы (1709 г. июня 27) есть весьма важное в истории нашей: оно доказывало возрождение сил русских и подкрепило его в несомненном освобождении. Самые добродетели воинские, запечатлеваемые верою, внушали безотчетную преданность к отечеству. Измена наказывалась примерной строгостью ввиду врагов. Наместник смоленский, князь Василий Шуйский, узнав, что злоумышленники государства заманили литовцев под Смоленск, велел схватить заговорщиков, одел их в собольи шубы и бархат; потом, привязав им на шеи жалованные королем Сигизмундом серебряные ковши и чары, вывел на городскую стену и повесил на глазах неприятелей! Граждане и воины славили справедливость наместника и доказали свое усердие к отечеству мужественным отражением врагов[30]. Дух народной гордости был уважаем даже врагами. Но возвеличение России предназначено было Иоанну III, хотя менее счастливому, однако Великому. Доблестные полководцы его: Холмский, Стрига и Щеня поражали врагов, а он, сидя дома, утверждал государственное бытие внешней и внутренней политикою, восстановлял свободу и целость России; искал орудий для собственных выгод и никогда не служил орудием для других; действовал как великий муж без страстей в политике; имел в виду одно благосостояние и достигал его. От хижины до престола — все спешило к своей независимости: бояре и духовенство, воины и земледельцы славили век Иоанна III, который разительно сходствует с Петром Великим: первый был творец, а второй преобразователь России. Оба ревностно вводили искусства образованных народов, и оба созидали ее могущество.
Сверх тяжких опытов судьбы, сверх бедствий удельного правления и ига монголов наше отечество должно было испытать грозу Иоанна IV; но с любовью к самодержавию оно повиновалось ему. В смирении великодушном умирали доблестные сыны отечества и мирные граждане; духовенство и жены[31]. Все говорили о долге и чести, и под осадою гор. Вендена (в 1578 году октября 21, в Лифляндии) это подтвердилось на самом деле: воеводы кн. Вас. Андр. Сицкий, окольничий Василий Федосеевич Воронцов, Дан. Бор. Салтыков, кн. Мих. Вас. Тюфякин не хотели сдаться и нашли смерть под ее стенами; а московские пушкари, тем же одушевленные, повесились на своих орудиях. Эти люди не искали славы, но думали о чести; имена их неизвестны, но их подвиг служит трогательным примером доблести воинской.
Действуя с полною уверенностью в том, что силы возрастали, русские приобрели царства Казанское и Астраханское, и горсть донских и волжских казаков в числе 840 человек под предводительством Ермака Тимофеевича завоевала Сибирь: от березовских пределов до Тобола (1582 г.). «Бог послал нам новое царство», — говорил народ с живейшею радостью и пел молебны благодарственные. Преемники Ермака довершали завоевание дикого и сурового края от каменного пояса до Северной Америки и Восточного Океана. — Труды вознаградились богатыми рудниками, дорогими мехами и выгодной торговлею. — В то время как толпы Кортеца и Пизарра распространяли завоевания в Америке (около 1519 г.), русские вели торговлю по хребтам уральским, укрепляли там свою оседлость мечом, селились спокойно между Камою и Северной Двиною, привлекаемые сюда изобилием, дешевизною, выгодами мены с полудикими народами, доставлявшими во множестве дорогую мягкую рухлядь. Самое жестокое правление царя, казалось, было заглушаемо радостными событиями нашего отечества, приобретавшего новые и обширные страны и входившего в тесные связи с иностранными державами, преимущественно с Англиею.
Россия возвеличенная должна была испытать новые удары несчастий в течение 15 л. (1598–1615), со времен Бориса Годунова до восшествия на престол Богом ниспосланных Романовых. Хотя распространение пределов Сибири до Северного океана упрочивало наше могущество, доставляло богатство, славило народный дух и отважные предприятия новых витязей, хотя нагайские и крымские татары страшились русского меча, хотя древняя Иверия (Грузия) увеличивала славу нашу с принятием ее под покровительство наше (1604 г.) и царь грузинский Александр считал нас своими защитниками, однако мы сами нуждались в защите от неожиданных появлений — лжецарей. — Возобновилось время бедствий! Цари Годуновы и Шуйские гибли; самозванцы возмущали народ, который сам не знал, кому верить; партии крамольников и губителей пользовались смутами и объявляли царями то из иноземных властителей Польши и Швеции, то попеременно являвшихся Лжедмитриев. Блистательные успехи доблестных мужей: Прокопия и Захария Ляпуновых, победы кн. Скопина-Шуйского, подвиги Истомы Пашкова, Лыкова и кн. Андр. Голицына не могли остановить полчища мятежников; шайки польские и татарские грабили повсюду. Окрестности Москвы кипели бродягами, внутри ее рыскали ватаги буйных Жолкевских, Сапегов, Гонсевских, Хоткевичей и немца Струйса: рубили и все жгли, что им попадалось. — Сердце России было разорвано, воины рассеяны, города и селения в пепле, жители в ужасе, правительство в бессилии. Казалось, что народная самобытность исчезла, и к довершению ее разорений — поляки осадили Троицкую Лавру, но это самое спасло Россию! В общем унынии духа еще не все упало. — Гетман Сапега, злодей Лисовский, князья Тишкевичи, Вишневецкие и другие начали осаду (1608 г. сент. 23) с 50 000 армией; между тем, как в обители смиренной находилась горсть иноков, высоких единственно душою, коими управляли достойные бессмертия кн. Григ. Долгорукий и Алексей Голохвастов. Все целовали им крест, чтобы не выдавать отечества. День и ночь бились, больные и раненые лежали на дожде без присмотра; юноши и дряхлые заступали их места; много падало от зимнего холода, а еще более от голода; но никто не думал о сдаче. Шестнадцать месяцев обороняли иноки Лавру и со славою отстояли. Таковых примеров не много во всемирной истории. Сколько твердости, сколько чувств благородных в народной гордости! — Старцы и жены умирали с честью, никто не боялся смерти. Вся Россия была усеяна трупами ее сынов; внутренность ее была изрыта могилами — все гибло, кроме добродетели и чести. Но когда восстала вся Россия на своих врагов, тогда все поклялись испить смертную чашу. Два мужа, назначенные Провидением для спасения отечества, начали первые: старец патриарх Гермоген и Захарий Ляпунов. Гермоген, не соглашавшийся на возведение на русский престол польского короля, был заточен на Кириловском подворье. Томимый заключением, он стоял у гроба, но и на пороге вечности ревностно занимался судьбою своего отечества. — Пламенная любовь к отечеству подкрепляла дряхлые и горестные дни его жизни. Он молился за спасение России, клял мятежников, убеждал бояр не жертвовать Церковью; — он один среди коварства и обмана не был коварен. Изменники много раз приступали к Святителю, требуя его благословения на избрание нового царя. Сам Гонсевский увещевал его, угрожал ему гневом короля и даже смертью. Ветхий старец, указывая на небо, говорил: «Боюсь Одного, там живущего!»[32] Изнурением голода думали убедить его, но он благословлял народ на защиту отечества, и предсмертный голос его был о спасении России.
29
От Куликовской битвы прошло 467 лет, но имя Мамая доселе осталось в памяти народа. Вся Россия его знает, а в заволжской стране, преимущественно Царевском уезде Саратовской губернии, все места именуются мамаевскими. При исследовании Сарая, столицы Золотой Орды, которой остатки доныне видны в окрестностях Царева, простой народ говорил, что тут жил Мамай; что в развалинах кроются мамаевские деньги; что в них погребены большие сокровища и клады, которые бережет сам Мамай; что раскапывать их опасно, потому что злой дух Мамая поселился здесь. — Все находимые и отрываемые деньги и вещи называются у них без исключения мамаевскими; отрываемые покойники, кто бы они ни были и сколько бы их ни было, зовутся Мамаем. Однажды нашли в каменной гробнице несколько мужских и женских скелетов, обвитых в парчу, и на вопрос: кто это? было ответом: «Мамай с Мамайшею». Если при раскапывании попадались кости или скелеты, то говорили: «нашли мамаевские кости или нашли Мамая».
30
Кн. Константин Острожский осаждал Смоленск в 1514 г., и все усилия взять его, даже при содействии злонамеренных людей, были напрасны. Он принужден был отступить с великою потерей, а король искал мира.
31
Заступники беззащитных Сильверст и Адашев кончили жизнь плачевно; без суда и основательной причины погибли: Даниил, брат Адашева, родственник его Иван Шишкин с женою и детьми, кн. Дм. Оболенский — Овчина, кн. Михаил Репнин, кн. Юрий Кашин, кн. Дмит., Курлятев, кн. Мих. Воротынский, победитель казанцев; бояр. Ив. Шереметев, ужас крымцев; брат его Никита Шереметев; конюший Федоров, муж украшенный славою и сединою; кн. Ив. Андр. Куракин-Булгаков, кн. Дм. Ряполовский, князья Ростовские, кн. Ив. Турунтай-Пронский, казначей Хозяин Юрьевич Тютин, кн. Мих. Черкасский, брат царицы; печатник Казарин-Дубровский, митроп. Филипп, проименованный Святым; кн. Вас. Пронский, печатник Ив. Мих. Висковатый, казначей Ив. Фуников, думные сов: Зах. Ив. Овчина-Плещеев, Хабаров-Добрынский, Ив. Воронцов, Вас. Разладин, Кирик Тырков; защитник Лаиса, Андр. Кашкаров; воев. нарвский Мих. Матв. Лыков; воев. Михайловский, Никита Казаринов-Голохвастов. Ожидая смерти, он уехал из Москвы и посхимился в монастыре на берегу Оки. Царь прислал за ним опричников, он вышел к ним навстречу и сказал: я тот, кого ищите. — Царь велел взорвать его на бочке пороху. — Погибло десять Колычевых, кн. Ив. Шаховский, князья Прозоровские, Ушатые, Заболотские, Бутурлины, князья Мещерские, кн. Никит. Ром. Одоевский, бояр. Мих. Яковл. Морозов с сыновьями и супругою, кн. Петр. Анд. Куракин, бояр. Ив. Андр. Бутурлин; Гр. Собакин, дядя царицы Марфы, ее брат Вас. Собакин; кн. Ив. Девтелевич; игумен псковский Корнилий, его ученик Вассиан Муромец; Новгород, архиеп. Леонид; архим. Феодорит, игумен соловецкой обители, друг Св. Александра Свирского, и убит собственной рукою царя, наследника престола, Иоанн. Здесь представлена тысячная доля таковых мужей, которые погибли совершенно без вины, служа отечеству со славою. Угрызаемый беспрестанно совестью и пугаемый тенью убиенных, он для успокоения нечистой души служил по церквам и монастырям синодики, или поминовения. В синодиках поминается об истреблении княжеских, боярских и дворянских родов; о других ни слова.
В сочинении «Памятн<ики> москов<ской> древности» г. Снегирева, тетрадь I, с. XXXV, сказано между прочим об Александровской слободе: «от слободы его (Иоанна IV), обнесенной каменной оградою, не осталось и следов: в 1582 г. в праздник Рождества Христова она сгорела от молнии». Откуда взято им это невероятное явление в мире? — Многие, читающие без разбора и верующие всему печатному безусловно, добродушно примут за истину и некоторые верят доселе, что слобода сгорела от молнии в день Рождества Христова, среди трескучей зимы!! Тем более этому верят, что в этом событии видят гнев Божий. Некоторые из моих знакомых до того были убеждены, что они согласились лучше верить, нежели подумать, что это дело невозможное. Если бы это действительно случилось, то, как событие необыкновенное, не могло бы сокрыться от наблюдателей природы и непременно сделалось бы предметом исследований; и ученые в Европе не оставили бы без внимания необыкновенное действие как переворот сверхъестественный в природе, несмотря что протекло 265 лет. — Но никто из них не думал об этом, считая или вымыслом какого-нибудь легкомысленного, или сказкою, выдуманною для детей. Прошли те времена, когда всему верили; когда многие думали, что есть люди на четырех ногах, с бычачьим хвостом и рогами, с четырьмя глазами: двумя на лбу, а двумя назади; когда были уверены, что на ките держится свет, что живут под землею демоны; что они во время пирушек в преисподней бросают молнию на города и сожигают!! — Пусть бы это так, но все следовало бы сказать господину сочинителю, которого почитаю от души за многие полезные его труды: на чем он основал несбыточное событие? — В примечании его указано, между прочим, на «Русск. Лет. по Никон, сп.», т. VII. — Я искал и ничего не нашел там. Открывается, что г. сочинитель взял из Кар. «И. Г. Р.», т. IX, изд. 1821 г., с. 350. — Странно! Знаменитый историограф, исчисляя несчастные происшествия того времени для России, страшные видения Иоанна IV и поверья народа, упомянул о носившейся молве, что в день Р. X. громовая стрела зажгла при ясном солнце спальню Иоашюву в Александровской слободе, и заключает: сказка, достойная суеверного века. Следовательно, Карамзин не верил; он только указал на легковерье Одерборна, который, поверив молве, первый записал в число действительных чудес, а ему никто не верил. Вот самое место из Одерборна, — см. Ioannis Basilidis Magn. «Moscoviae ducis vita», изд. 1585 г., гл. III, л. 4. - Fulmen deinde subitam secum coeli serenitatem adducens, ipso Christi natalitis slobodam speciosam magnorum Ducum habitationem, cum terribili ingentium structuram et trabium ruina disiecit, rerumque pretiosarum splcndidissima supellex, qua ista in munitione asservabutur, de coelo tacta et consumpta est. In elegantiori vera camera cubiculum Basilidis ipsius ubi lectus erat falmen intravit, adeo caute perrerans, ut ipsum simul urnam feriendo dissiicerit, qua captivorum nomima ad libidinem forte principis educabuntur, etc. etc. <См. «Житие Иоанна Васильевича, великого князя Московского», изд. 1585 г., гл. III, л. 4. — «Внезапно посреди ясного неба засверкала молния, в день Христова Рождества в слободе, великолепном жилище великих князей, она, ужасно неистовствуя, нарушила балки и стропила, и драгоценнейшие сокровища, хранившиеся в надежном месте, были поглощены небом. В еще более прекрасную спальню самого Иоанна Васильевича, где он лежал, молния влетела, все перевернув и разбив также урну, в которой иной раз, по желанию князя, пожигались имена узников»>. — В недавнее время случилось среди зимы воздушное явление с громовым ударом и блеском молнии. В Риге и ее окрестностях замечено было 5 генваря 1844 г. в 10 часов вечера воздушное явление с громовым ударом и молниею; но этот удар и блеск произошли от пролетевшего по небосклону и лопнувшего в воздухе огненного шара. — Журн. мин. внутр. дел за 1844 г., февр. мес, в «Смеси», с. 355. — Все же не гром и молния из дождевых туч. И этот гром был следствием лопнувшего огненного шара, а молния только отблеском его.
32
Изменник и клеврет бояр<ин> Михаил Салтыков, требуя однажды у Гермогена, чтобы он запретил Прокопию Ляпунову ополчаться за Россию, в противном случае грозил зарезать его. Но видя его твердость и решительную волю, предатель обнажил нож и в бешенстве устремился на него. Патриарх осенил его крестным знамением и сказал: «Знамение Креста противу ножа твоего, и взыдет вечная клятва на главу твою». — «Собр. госуд. гр.», т. II, с. 491. — Латух. «Степен. кн.»: «» патриарха скверно лаяше и выняв нож свой, хотел его заклати, и т. д., см. еще «Ник. лет.» — А. С. Шишков, известный отечественными заслугами, говорит о патриархе Гермогене в прекрасном своем рассуждении «О любви к отечеству», будто бы ляхи его били и мучили, о чем никакая отечественная летопись не говорит нам. Правда, ляхи грозили ему смертью, томили заточением, и изменник Салтыков покушался заколоть его ножом. «Неистовые враги угрожают ему (патриарху) смертию, — говорит г. Шишков. — Тело мое вы можете убить, но душа моя не у вас в руках. Они в ярости рвут на нем златые ризы, совлекают священное облачение, налагают на него вериги и оковы: он сожалеет, что из десницы его отнят крест, которым благословлял он народ стоять за отечество. Они повергают его в глубокую, смрадную темницу. Он соболезнует только, что не может более предстоять во храме Божием для воздеяния пред лицом народа рук своих ко Всевышнему. Они изнуряют его гладом и томят жаждою, но ни тяжкие цепи, ни густой мрак, ни страшное мучение алча, ни жестокая тоска иссыхающей гортани не могут победить в нем твердости духа, не могут преклонить его к согласию на порабощение отечества». — «Собран. сочинен. и перев. г. Шишкова», ч. IV, с. 161–162, изд. С. П. Б., 1825 г. — С патриарха никогда не срывали риз, ни платья; не налагали на него ни веревок, ни оков, ни цепей и не держали в глубокой и смрадной темнице. — Это все увеличено. Вероятно, г. сочинитель смешал это событие, бывшее с митрополитом ростовским Филаретом. Когда ляхи взяли Ростов (в 1609 г.), народ и воины бежали; тогда Филарет сказал: не бегством, а кровью должно спасать отечество! — и заключился с немногими усердными воинами и гражданами в соборной церкви. Там все исповедовались, причастились и ждали смерти. Неприятели осадили храм, выломали двери и ринулись с мечами. Верные ростовцы окружили Святителя, защищали его до последнего издыхания; церковь наполнилась мертвыми, и злодеи схватили Филарета: сорвав с него святительские ризы, одели в рубища; потом надели на него простую свиту и повели его босого в татарской шапке в тушинский стан. Великий Филарет терпел унижение долгое время; но его верность к отечеству ничто не поколебало. — «Никон, лет.», с. 103–104; Авр. Палиц. «Осада Троицк. — Серг. Лавры», с. 44; Латух. «Степен. кн.».