Путешественник Ле-Брен, будучи представлен кн. Мен-шиковым государыне Екатерине в селе Измайлове, говорит, что после нескольких разговоров князя с царицей она велела наполнить чашу водкою и подала из своих рук князю, который, выпив, передал одной из фрейлин. Эта фрейлина вновь наполнила чашу, а государыня подала Ле-Брену. После подавали пить вино и наконец пиво, но князь и он, отведав немного пива, отдали фрейлине, ибо пить пиво считалось неприличием.

Русские не любили придираться к словам, в обхождении были весьма просты, и всякому говорили ты[328]. Если разговаривали о чем-нибудь сомнительном или слыхали говорящих несправедливо, то вместо учтивых выражений: „это ваше мнение“, „извините“, отвечали прямо: „ты врешь“[329].

Так говорил и слуга своему господину. Сам царь Иоанн IV не сердился за это, но эта простота в обхождении стала уже изменяться в конце XVI века[330]. Самый почтенный и знатный боярин не обижался, если поселянин называл его ты. Великих князей и государей величали ты; так называл мужик своего барина, а дети своих родителей. Поныне еще называют ты; но, к сожалению, эта простота нравов исчезает. Греки, римляне и все народы древнего и нового мира говорили ты из особого уважения, а не вы. В слове ты выражается почтение к одной особе, а в вы ко многим; последнее, приписывая одному лицу многие несвойственные ему достоинства, льстит его страстям, а люди крайне любят это[331].

При подавании просьбы или какой-нибудь жалобы обыкновенно писались уменьшительными именами. Духовные подписывались: „богомолец твой“ или „богомолица твоя“. Знатные особы: „холоп твой“ или „раб твой“. Слово холоп употреблялось до XVII века, а раб до половины XVIII века. Императрица Екатерина II заменила слово раб „верноподданным“. Крестьяне доныне употребляют „раб“ в письмах к своим господам. Купцы и мещане подписывались: „мужик твой“, оставшиеся сиротами: „сирота твоя“; женский пол: „раба твоя“ или „рабица твоя“; крестьяне: „крестьянин твой“; слуги: „человек твой“. Еще до второй половины XVII века многие подписывались сокращенными именами, наприм.: „Ивашка“, „Андрюшка“, „Федюшка“ и т. д. Преступников и простой народ долго именовали, едва ли не до конца XVIII века, сокращенными именами, напр.: Гришка Отрепьев, Стенька Разин, Пугач и т. п. Было особым знаком уважения и почести, если боярина величали полным именем, напр.: боярин князь Василий Андреевич. Окончание вич составляло принадлежность княжеского достоинства и знатных особ, но и последние не смели именоваться им без соизволения великих князей, которые прикладывали это в ознаменование заслуг или особого достоинства. В начале XVII века уже стали именовать на вич не только знатных, но всех дворян; в XVIII ст. назывались полным именем чиновные и служащие, а в наше время вошло в употребление всеобщее даже между простым сословием, в коем ныне услышите прибавочное еще название: господа. Если соберется несколько из простолюдинов и толкуют о чем-нибудь, а один кто-нибудь из них не соглашается с общим мнением, то он говорит: „Господа! Вы не так рядите. Подумайте лучше, господа“, и т. п.

Простой народ назывался почти до конца XVIII века подлыми людьми[332].

Простой народ, особенно деревенские мужики, объясняясь со старшим, говорят простодушно и непринужденно. Пред начинанием своей речи он сначала потупит глаза в землю и думает; потом, почесав затылок, вступает в разговор. Почесывание затылка повторяется едва ли не за каждым разговором, как бы давая этим знать, что все умное вытекает из головы.

Дворяне, как бы ни были недостаточные, вменяли себе за бесчестие приобретать хлеб трудами своих рук, и в самой бедности были недоступны, а бояре еще более: к последним никто не смел въехать на двор; вставал с лошади у ворот и шел пешком. — Благородные не имели знакомства с мещанами; любили сидячую жизнь и дивились, как можно, стоя или ходя, заниматься разговорами и вести дела. Они имели круг своих знакомых, рады были гостю, но крайне не любили, если гость не сидя разговаривал. Сажали на почетное место того, у кого было значительное брюхо и сам был дородный[333]. Доныне осталась между русскими старинная привычка не считать того за гостя или порядочного человека, который не сидя разговаривает. Если он встает, то просят его присесть; вошедшего же в комнату, но не садящегося, просят немедленно сесть, говоря: „Будьте гостем, просим покорно присесть“.

Всякий дворянин, даже немного достаточный, ездил в гости верхом, хотя бы расстояние к дому знакомого было в несколько шагов. Ходить пешком считалось за стыд, исключая случаев, когда являлись ко двору и отправлялись в церковь. — Не ездили зимой, потому что лошади не были подкованы. Женщины не ходили далее ворот: они ездили верхом, садясь на седла, сделанные наподобие шотландских стульев, которые делались гладкими из березового дерева; узды не блистали роскошью. Муж редко ездил со своей женой, разве в церковь или в день свадьбы. В конце XVI столетия верховая езда была любимым гуляньем женского пола. Когда царица Ирина, супруга царя Феодора, выезжала из Кремля, тогда все знатные дамы провожали ее верхом: в белых поярковых шляпах, похожих на епископские клобуки, и обшитых тафтою телесного цвета, с лентами вокруг; в ферезях с золотыми пуговицами и длинными висячими до плеч кистями[334].

Самым лучшим увеселением не только дворян и бояр, но великих князей была звериная и птичья охота. Звериная ловля приучала юношей к перенесению голода, зноя и холода, подвергала их трудностям, опасностям и часто смерти. Владимир Мономах сам говорит о себе: „Любя охоту, мы ловили зверей. Я вязал своими руками в густых лесах диких коней, вдруг по несколько. Два раза буйвол метал меня рогами, олень бодал, лось топтал ногами; вепрь сорвал меч с моего бедра, медведь прокусил седло; лютый зверь однажды бросился и сбил с ног коня подо мною; несколько раз я падал с лошади, два раза разбил себе голову, повреждал руки и ноги. Я сам все то делал, что мог приказать другим: смотрел за конюшнею, охотою, ястребами и соколами“[335].

Андроник Комнин, император греческий, перенимал многие русские обычаи: он любил нашу звериную ловлю и бегание взапуски[336]. Ловля зверей была у нас любимым занятием в самой еще древности. Великие князья с удовольствием проводили праздное и скучное время в охоте, из них в. к. Василий даже был пристрастен к звериной травле. Увидев государя в поле, говорит Герберштейн, мы оставили своих лошадей и подошли к нему. Он сидел на гордом коне в терлике парчовом, в колпаке высоком, осыпанном драгоценностями и украшенном золотыми листьями, которые развевались как перья; на бедре его висели кинжал и два ножа; за спиною, ниже пояса, кистень. С правой его стороны находился казанский царь Шиг-Алей, вооруженный луком и стрелами, а с левой двое молодых князей: один из них держал секиру, другой булаву или шестопер; вокруг них находилось более 300 всадников. Сначала охотились ловлею зайцев в лесу, неподалеку от Москвы. Государь предоставил первую честь спустить собак важным сановникам и послам: императорскому Герберштейну и польским Кишке и Богушу. На каждого зайца нападало по четыре собаки. Государь был весел и хвалил ловцов. В короткое время поймали более 300 зайцев. Потом последовала соколиная охота. Для этого пускали кречетов: бить лебедей, журавлей и других птиц. Кречеты по тонкому своему чутью открывали, где летали ловимые ими птицы. — Пускали ястребов и соколов из породы орлов, и тетеревов, которые были замечательны тем, что они по крику узнавали фазанов и преследовали их с быстротой. Они черные, величиною с гуся, и брови у них красные. Затем вызывали охотников бить медведей. Отважные ловцы бросались на зверя с деревянной рогатиною. Если медведь его ранил, то он являлся к государю и, показывая ему свои раны, говорил смело: „Государь! Я ранен“. — „Я тебя награжу“, — отвечал великий князь. Он приказывал его вылечить и щедро одаривал платьем. — Вечером мы все сходили с коней и для нас разбивали шатры на лугу. Государь, переменив свою одежду, разговаривал весело с боярами в своей палатке об удачной и неудачной ловле того дня. Слуги разносили кориандр, миндаль, орехи и сахар; все преклонялись пред государем и брали; потом пили за его здоровье мед и вино[337]. Любимой забавой царя Феодора был медвежий бой. — Диких медведей, ловимых тенетами или в ямах, держали в клетках. В назначенный день для забавы собирался двор и множество народа к тому месту, где предстоял бой. Место обводилось глубоким рвом для безопасности зрителей и чтобы ни зверь, ни охотник не могли уйти друг от друга. Являлся отважный боец с рогатиной, и тотчас выпускали медведя, который, увидя своего врага, становился на задние лапы, ревел и с отверзтою пастью бросался на него. Охотник стоял неподвижно: он наблюдал его движения и одним сильным размахом вонзал рогатину в зверя, а другой конец ее прижимал ногою к земле, чтобы разъяренный медведь не ринулся на него. Яростный зверь лез грудью на железо, которое орошал своею кровью и пеною, грыз и, если не одолевал, то падал на бок со страшным стоном и обливался кровью. Народ провозглашал радостными восклицаниями имя победителя; его представляли царю и потом поили вином из царских погребов. Каждый охотник бил зверя в грудь; в случае промаха он бы<ва>л им изуродован, и это случалось часто. Счастливец был доволен тем, что оставался в живых, и не получал никакого награждения, кроме того, что его поили. Раненым выдавалось награждение, а жены и дети растерзанных содержались на царском иждивении[338].