Сифу ничего не оставалось делать, как шагать вслед за длинноногим Капом, и мучиться от гнетущего чувства необоснованной вины.

Или, если по-честному, обычными угрызениями совести.

Они нашли искомую закусочную в соседнем переулке, где Кап усадил Сифа у стены, а сам отправился покупать «кофе и булку для твоей совести». На вялое возражение Сифа, что, мол, кошелёк в рюкзаке остался, парень только отмахнулся:

— Ты мне брат или кто? Деньги есть, не боись.

Потом они сидели в полупустом зале, искоса поглядывали на компанию загулявшихся студентов из другого угла, которые старательно пытались вдохнуть в себя жизнь с кружками крепкого кофе, и молчали.

Кап задумчиво крошил сигарету в пепельнице, изредка кусал хот-дог и гипнотизировал взглядом небольшой стаканчик эспрессо. Сиф пил чай, не отвлекаясь на гипноз, но удовольствия любимый напиток не приносил — то ли подделка (в Заболе — забольского чая?), то ли просто не было настроения. Рука плохо слушалась, и это злило. Совесть вгрызалась в основание черепа, и осколки того падали куда-то в грудь, колкие и тяжёлые.

Артём, наконец, сделал первый глоток и тяжело вздохнул:

— Вот за что не люблю кофе, так это за его отвратительную несовместимость.

— С чем? — на автомате спросил Сиф, не особенно вслушиваясь. Будь его воля — он давно бы ехал обратно, но Кап и слушать ни о чём подобном не хотел… А Сиф не хотел ему перечить. Ведь это же Кап. Командир Стаи. Человек, который зовёт Сифа братом, ни о чём не спрашивает и всё принимает, как есть.

— А что, не пробовал сочетать с «песочком»?.. Вот и не пробуй. Эйфория на минуту — а потом валишься и дальше просто мечтаешь сдохнуть. Примерно так пару часиков…

— Кап… — Сиф допил чай, отставил бумажный стакан в сторону и долго глядел на свою ладонь, на часы, показывающие четверть седьмого, на нервно барабанящие по столу пальцы — не его привычка, а Дядьки. Нахватался…

— Что, Сива? — Кап накрыл его ладонь своей.

— Может, всё-таки вернёмся?

— Сивый, глупая твоя башка, ну чего ты опять заладил? Позвонит твой полкан — будем решать, как и что. А пока мы здесь вдвоём. И подождём ещё чуток — вернёмся к клинике. Мало ли, вдруг повезёт. Ну а нет — опять же, на месте решим… Расслабься, — потом пошарил по карманам, перевернув ладонь Сифа, аккуратно положил на неё маленькую белую гранулу: — На вот… И ни о чём не думай. Чтобы думать, здесь есть я, и я никому тебя в обиду не дам. Слово командира Стаи.

Сиф обмяк и, подчиняясь движению Капа, зажал гранулу в кулаке.

Пусть решает. Сиф устал решать, устал пытаться быть кем-то, кем его хотят видеть те или иные его знакомые, устал выбирать, чьим представлениям соответствовать… А Кап не требует соответствовать. Кап требует быть собой и чуть больше доверять ему.

— Ну вот и ладненько, — улыбнулся Артём. — А я буду тебе завидовать, потому что уже пью кофе. Но тут уж либо-либо — или проснуться, или насладиться… Чай на меня не действует.

Ладонь его всё так же мягко сжимала кулак Сифа. Мальчик хотел отвести её, но правая, ноющая рука плохо слушалась и бессильно лежала на колене, поэтому некоторое время друзья сидели вот так и… снова молчали.

Ждали. Наблюдали, как течёт мимо них время, задевая только стрелки на Сифовых часах.

Выринейских. Офицерских.

Сиф с усилием высвободил руку и отправил гранулу в рот. Прикрыл глаза, отсчитывая про себя десять секунд, глубоко вздохнул и снова поглядел на Капа. А потом потянулся к его стаканчику и сделал большой глоток кофе прежде, чем испуганный Артём снова ухватил его за руку:

— Ты чего?!

— А я ведь ничего не помню, Кап. И никого. Ни тебя, ни Тиля… Даже Дядьку с трудом вспоминаю. А от Кондрата — это такой… настоящий человек был — только голос в памяти. И то — смутно. Мы ведь за этим сюда приехали, за моей памятью… Шанхай сказал, что я вспомню, если захочу… А я хочу.

— Что вспомнить?

— Кто я. Кем я был.

Артём замер, потом встряхнул головой:

— Глупости. Слышишь, Сива, глупости это всё! Выброси их из головы. Не вспоминай!

— Почему?

— Потому что… — парень опустил взгляд. — Ты в Заболе. Я столько видел вот таких… забывших. Приходят, смотрят… вспоминают. И никто от этого ещё не стал счастливее, ни один из них. Правда, я видел! Не надо, Сива… Только ты этого не начинай…

Сиф пожал плечами — ему и так уже, с самого первого дня в Заболе, снятся сны. А ПС — он чувствовал — должен как-то… катализировать этот процесс. Не зря же от тоски по нему в Горье вдруг всплывали перед глазами образы прошлого?

… Хлопнула входная дверь, впуская очередную «раннюю птаху». Сиф вгляделся, замечая, как потихоньку начинает «искрить» мир — это набирал силу ПС…

А потом перед глазами вспыхнул совершенно чёткий образ.

Вошедший человек… Шанхай. В камуфляже и с автоматом, как его рисовал когда-то по дороге в Пролынь Тиль.

— Хочешь, твои будут? — парень, которого все окружающие зовут Шаней, Шацем или длинно и вычурно Шанхаем, толкает мальчика в бок и показывает часы на металлическом браслете.

Крутые часы, очень крутые. Офицерские. О таких, наверное, каждый второй мальчишка мечтает…

Но только не этот.

— Трофей. И причём твой. Ну так хочешь? — не отстаёт Шаня, но мальчик только отворачивается равнодушно. Не так давно ему сказали, что с УБОНом связи в ближайшее время не будет, и всё остальное утратило всякое значение.

Шаня обиженно замолкает, но долго молчать не может и заявляет:

— Ну, раз так… То я их себе заберу, ладно? Спасибо за подарок, так сказать… — Но прежде чем Шаня успел застегнуть часы на запястье, мальчик молниеносным движением выхватил их, так и не поменявшись в лице.

— Мои так мои, — буркнул он, вертя их в руках. Его ладошка легко пролезала даже в застёгнутый браслет.

Воодушевившийся хоть таким продолжением диалога, Шаня улыбается:

— По руке подогнать? Там надо несколько звеньев вынуть, я умею. Хочешь?

— Нет, зачем… — пожимает плечами мальчик. — Я их не буду носить.

— Почему? — удивляется Шаня, хотя догадывается. Вряд ли воспоминания о том егере для мальчика приятны…

Будто увидев, что Шаня и так всё понимает, мальчик не ответил, теребя браслет часов и упираясь взглядом в никуда.

Дядька… Как же так получилось, что они так далеко стали друг от друга? В батальоне Сивке было почти плевать, чем занят командир, где его носит, но теперь всё туже и туже закручивалась пружина страха внутри, за рёбрами: вдруг с ним тоже что-то случилось? Как он воспринял пропажу его, Сивки? Что Дядьке сказал Кондрат?..

Сивке было плохо — так плохо, будто это он был виноват в произошедшем, лично, целиком и полностью, от начала и до конца, от идеи Кондрата пойти на разведку, до того с одной стороны спасительного, а с другой — злополучного боя, где Сивку отбили совсем другие, незнакомые люди. Теперь Сивка находился в одиннадцатом артдивизионе и не знал, когда же сможет вернуться.

И сможет ли вообще? Вдруг, что-то случится с Дядькой — или, не дай Бог, со всем батальоном?! А вдруг — с ним самим?..

Позвякивает браслет, а Сивка кусает губы и хочет плакать — только слёз нет. Есть страх навсегда остаться одному…

— Шац! — окликают солдата, и Сивка невольно поворачивает голову на звук, встрепенувшись: вдруг новости какие?

— Чего там?! — откликается Шаня.

— Тебя лейтенант!

— Сейчас… — Шаня оглядывается, некоторое время размышляет, не натворит ли что мальчишка в одиночестве, но тот, вроде, не из тех, кто любит хулиганить: сидит, насупившись, и думает о чём-то своём. Успокоившись, Шаня объясняет ему, чтобы подождал, и уходит, поймав одного из товарищей с просьбой всё-таки приглядеть.

Ребёнку здесь, конечно, не место, но мальчик не стал скандалить на тему «Не хочу в тыл!», не стал вопить и плакать. Смерил Арика серьёзным взглядом, нахмурился и очень спокойно поставил подполковника в известность, что сбежит и всё равно сюда вернётся. Вернее, не сюда, а разыскивать свой УБОН.