Ральф отогнал машину в сарай Старого Саймона и стал учить Вирджинию, как ходить по снегу босиком, Вирджинию, которая должна была тут же свалиться с бронхитом. Но женщина даже не получила насморка. Позже этой зимой Ральф сам ужасно простудился, и Вирджиния ухаживала за ним, боясь, что простуда перерастет в пневмонию. А простуды самой женщины, казалось, ушли туда, куда скрывается старая луна. Это было к счастью, потому что у Вирджинии даже не было линимента. Она благоразумно купила флакон в Порте, но муж выкинул его в сторону замерзшего озера.

— Никогда не приноси больше в дом такой гадости, — кратко приказал он. В первый и последний раз муж говорил с ней так резко.

Супруги долго бродили по исключительно сдержанным, молчаливым зимним лесам, среди серебристых джунглей замерзших деревьев и везде открывали для себя новую красоту.

Временами им казалось, что они бродят по широко раскиданному миру кристаллов и жемчуга — так белы и правильны были чистота озер и небес. Казалось, что даже воздух хрустел и был невероятно чистым.

Однажды Данморы в нерешительности и восторге остановились у начала узкой тропинки между ровными рядами берез. Каждая веточка и сучок были опушены снегом. Поросль под березами казалась маленьким сказочным леском, высеченным из мрамора. Тени, падающие от лучей бледного зимнего солнца, были дивными и неземными.

— Пойдем отсюда, — сказал Ральф, поворачивая обратно. — Мы не можем варварски войти и нарушить это совершенство своим вторжением.

Однажды вечером они отошли очень далеко, увлекшись снежным видением, точно напоминавшим прекрасный женский профиль. При непосредственном приближении сходство нарушилось, как в сказке о замке Святого Джона. Вблизи это была бесформенная неопределенность. Но на определенном расстоянии и под определенным углом линии профиля были настолько совершенны, что, когда Ральф и Вирджиния взглянули на темный фон сверкающего зимнего заката, оба в изумлении вскрикнули. Благородный лоб, прямой классический нос, губы, подбородок и щеки исполнены так, как будто богиня древности сидела перед скульптором и дышала таким холодом, смешанным с чистотой и девственностью, какой мог продемонстрировать только зимний лес.

— Вот та красота, которую воспевали древние римляне и греки, которую изображали на холстах, которой учили, — процитировал Ральф.

— И больше ни один человеческий глаз, кроме наших, не увидит этого чуда, — выдохнула Вирджиния. У нее было такое чувство, что она жила в книгах Фрэнка Стеджера. Оглянувшись вокруг, Вирджиния припомнила некоторые отрывки, которые она отметила в новой книге Стеджера, привезенной Ральфом из Порта, с просьбой не ожидать, что он тоже прочитает эту книгу.

— Краски зимнего леса так хрупки и нежны, — припомнила Вирджиния. — Как только луна или солнце едва касаются вершин холмов, так, кажется, лес наполняется, нет, не цветом, а ощущением цвета. В конце концов, цвет все равно остается чистейше белым, но появляется впечатление сказочного смешения с розовым и фиолетовым на склонах, в лощинах и закоулках лесной страны. Оттенок красок чувствовался, но стоило посмотреть прямо в том направлении, и он пропадал. Краем глаза вы замечаете, что он притаился вон там, в том месте, где минуту назад была только безупречная белизна. И только когда садилось солнце, устанавливалось царство реальных красок. Тогда красный цвет устремлялся поверх снега, а розовость залива, холмов и реки окутывала пламенем вершины сосен. Только несколько минут откровения, изменения очертаний, и снова все ушло.

— Интересно, а что бы произошло, если бы Фрэнк Стеджер провел хотя бы одну зиму на Сауресе, — говорила Вирджиния.

— Ничего особенного, — проворчал Ральф. — Люди, пишущие такую чушь, наверняка творят в теплом доме на какой-нибудь чопорной городской улице.

— Ты слишком строг к Фрэнку Стеджеру, — сурово заметила Вирджиния. — Никто не смог бы написать ни единого слова из того отрывка, который я читала тебе вчера ночью, не увидев этого ни разу. Ты прекрасно знаешь, что не смог бы.

— Я не слушал, — угрюмо сказал Ральф. — Я же говорил тебе, что не стану этого делать.

— Тогда послушай сейчас, — настаивала Вирджиния. Она заставила Ральфа остановиться и повторила отрывок из книги.

— «Она настоящий художник, наша старая мать-природа, ей доставляет радость творить совсем не ради тщетной, пустой показухи. Сегодня еловый лес — симфония зелени и голубизны, настолько нежная, что невозможно сказать, когда один оттенок переходит в другой. Голубоватые побеги, зеленые ветви, голубовато-зеленый мох с крапинками белизны разных оттенков. Как старая цыганка, природа не переносит скучной монотонности. Ей нужен праздник красок. И мы веселимся на этом празднике».

— Боже мой! Неужели ты помнишь все книги этого парня наизусть? — с удивлением воскликнул Ральф, трогаясь дальше.

— Книги Фрэнка Стеджера были единственным, что спасло мою душу, не дало ей умереть за последние пять лет, — заявила Вирджиния. — Ах, Ральф, взгляни на этот утонченный, филигранной работы снег среди рядов елей, среди этих древних стволов!

Подойдя к озеру, Данморы надели коньки и поехали на них домой. Ради забавы Вирджиния научилась, когда была еще маленькой девочкой, кататься на коньках на пруду за школой в Хайворте. У нее никогда не было коньков, но девочки давали Вирджинии свои, и она очень любила их. Дядя Роберт однажды на Рождество обещал Вирджинии пару коньков, но, когда подошло Рождество, он подарил ей взамен пару галош. С тех пор как она выросла, Вирджиния никогда не каталась на коньках, но старые привычки быстро восстановились, и дивными показались ей часы, когда они с Ральфом скользили по белому озеру мимо темных островов, коттеджи на которых были закрыты и охвачены тишиной. Сегодня они скользили вниз по Сауресу навстречу ветру, окрасившему малиновой краской щеки Вирджинии. В конце озера был ее милый маленький домик, на острове сосен с крышами из снега на вершине крон, сверкающих в лунном свете. Окна дома приветливо сверкали в лучах заходящего солнца.

— Как на картинке в книге, не так ли?

Данморы прекрасно провели Рождество. Без спешки. Без суеты. Без тщетной возни при попытке свести концы с концами. Без дурацких усилий запомнить, не дарили ли этому же человеку такой же самый подарок на Рождество год назад. Не было этих безумных гонок по магазинам в последний момент. Не было тоскливого сборища всего семейства, на котором она сидела бы молчаливая и безучастная. Не было этих приступов «нервов». Вирджиния с Ральфом украсили Голубой Замок сосновыми лапами, а Вирджиния сделала удивительные маленькие блестящие звездочки и повесила их на зелень веток. Вирджиния приготовила ужин, который Ральф по достоинству оценил, а Везучий и Банджо собрали после него косточки.

— Страна, в которой есть возможность готовить такого гуся, — удивительная страна, — продекламировал Ральф. — Да здравствует Америка!

И они пили за свою страну, наливая из бутылки вино, которое дала Вирджинии кузина Джорджина вместе с покрывалом на кровать.

— Никто не знает, — сказала при этом торжественно кузина Джорджина, — когда потребуется немного взбодрить себя.

Ральф спросил Вирджинию, что она хочет получить от него в подарок на Рождество.

— Что-нибудь не из предметов первой необходимости, что-нибудь для души, — сказала Вирджиния, которая получила в прошлом году пару галош и две шерстяных нижних сорочки в качестве рождественского подарка. То же самое было и в прежние годы.

К большой радости Вирджинии, Ральф подарил ей ожерелье из жемчуга. Вирджиния страстно желала нитку молочного жемчуга, как бы вобравшего в себя лунный свет, а также всю ее жизнь. Жемчуг был великолепен. Ее даже беспокоило, что он был слишком хорош. Вероятно, и стоить он должен был очень дорого. Как смог Ральф позволить себе это? Жена не знала ничего о доходах своего мужа. Вирджиния запретила ему покупать что-нибудь из одежды для нее. Ей хватало своих денег для этого, так сказала она. Ральф клал деньги на домашние расходы в круглую черную коробку, стоявшую на камине, и их всегда хватало. Коробка никогда не пустовала, хотя Вирджиния не видела ни разу, что муж наполнял ее. Но, конечно, у Ральфа не могло быть много денег, и это ожерелье… но Вирджиния отбросила эти мысли. Она с радостью надела ожерелье и восхищалась им. Это была первая очень красивая вещь, которая у нее появилась.