— Без сомнения, в прошлой жизни этого создания есть что-то подозрительное, — сказала Корнелия, которая начала переживать, что совсем выпала из разговора, так много внимания было обращено на Вирджинию. — Но, наверное, он виноват не во всем, за что его обвиняют.

Корнелия раздражала Вирджинию. Почему она выступала в качестве квалифицированного защитника Ральфа Данмора? Какое ей дело до этого? Но с другой стороны, а какое дело до него Вирджинии? Но Вирджиния не задала этого вопроса Корнелии.

— Говорят, он держит дюжину кошек в своей лачуге на задворках Сауреса, сказала вторая кузина Ребекка Дайлер, давая понять, что она тоже имеет некоторые сведения об этом человеке.

Кошки. Это звучало так притягательно для Вирджинии, особенно во множественном числе. Она представила себе остров Сансор, населенный кошками.

— Это как раз и доказывает, что с ним не все в порядке, — провозгласила тетя Патриция.

— Людям, которые не любят кошек, — сказала Вирджиния, с аппетитом накидываясь на свой десерт, — нельзя доверять, хотя все считают, что нелюбовь к кошкам — показатель добродетели.

— У этого человека нет ни единого друга, за исключением Старого Саймона, — сказал дядя Тримбал. — А если Старый Саймон откажется от него, как сделали все остальные, это будет лучше для… для некоторых членов его семьи.

Дядя Тримбал так неуклюже закончил свою речь, потому что недремлющий взгляд тети Тримбал напомнил ему о том, о чем он почти забыл: за столом находились девушки.

— Если Вы имеете в виду, — горячо сказала Вирджиния, — что Ральф Данмор — отец ребенка Фанни Грин, то Вы ошибаетесь. Это чистейшая ложь.

Несмотря на негодование, Вирджиния заметила удивленные лица сидевших за праздничным столом. Она не видела ничего подобного с того дня, семнадцать лет назад, когда на небольшом вечере у кузины Лилиан все заметили, что в волосах у девушки НЕЧТО. Вши! Вирджиния стала центром внимания.

Бедная миссис Джексон находилась в состоянии коллапса. Она надеялась, или хотела надеяться, что Вирджиния все еще верила, что детей находят в капустных грядках.

— Молчи, молчи! — посоветовала Вирджинии кузина Мелисандра.

— Не хочу молчать, — капризно сказала Вирджиния. — Я и так молчала всю жизнь. Я вообще могу завизжать, если захочу. Не доводите меня до того, чтобы я захотела. И прекратите говорить всякую чепуху о Ральфе Данморе.

Хотя Вирджиния и сама не понимала причину своего негодования. Какое ей дело до преступлений, вменяемых в вину Ральфу Данмору или даже совершенных им? И почему ей кажутся такими невероятными и недозволенными слова о том, что он был незаконным любовником бедной, вызывающей жалость Фанни Грин? Именно последнее волновало Вирджинию больше всего. Она не возражала, когда его называли вором, фальшивомонетчиком или растратчиком, но было невыносимо думать, что он любил Фанни Грин и разрушил ее жизнь. Вирджиния помнила лицо Ральфа после двух случайных встреч — искривленная, загадочная, привлекательная улыбка, блеск в глазах, тонкие, чувствительные, почти аскетичные губы, общее впечатление искреннего безрассудства. Мужчина с такими улыбкой и губами может убить, украсть, но никогда не сможет предать. Неожиданно Вирджиния возненавидела каждого, кто только скажет об этом или подумает.

— Когда я была юной девушкой, я никогда не думала о таких вещах и не говорила, Вурж, — сказала тетя Тримбал негодующе.

— Но я — не юная девушка, — парировала Вирджиния совсем не подавленным тоном. — Разве не это вы постоянно внушали мне? И все вы злые, бездушные сплетники. Разве вы не можете оставить в покое бедняжку Фанни Грин? Она умирает. Что бы она ни сделала, Бог или дьявол сполна накажут ее за это. Вам не нужно прикладывать к этому руки. А что касается Ральфа Данмора, его можно обвинить только в одном: что он живет сам по себе и думает только о своих делах. Он может, как мне кажется, прожить и без вас. Что, конечно, является непростительным грехом в глазах вашего снобизма, — Вирджиния отчеканила последнее слово и почувствовала, что к ней пришло вдохновение. Именно такими и были все они, и ничто никогда не изменит их.

— Вирджиния, твой бедный папочка перевернулся бы в гробу, если бы услышал это, — сказала миссис Джексон.

— Я думаю, он не возражал бы для разнообразия повернуться, — дерзко ответила Вирджиния.

— Вурж, — мрачно сказал дядя Джефсон. — Десять библейских заповедей еще не утратили своей справедливости, особенно пятая. Ты не забыла об этом?

— Нет, — ответила Вирджиния. — Но мне кажется, что об этом забыли вы, особенно девятую заповедь. Задумывались ли Вы когда-нибудь, дядюшка Джефсон, как скучна была бы жизнь без десяти заповедей? Вещи только тогда становятся особенно привлекательными, когда они запрещены.

Волнение переполняло Вирджинию. По определенным признакам, которые никогда не подводили ее, она почувствовала, что приближается сердечный приступ. Он не должен настичь ее здесь. Вирджиния поднялась со стула.

— Я иду домой. Я приходила только пообедать. Обед был хорош, тетя Эвелин, хотя салат недостаточно посолен, и перец сделал бы его вкусней.

Никто из ошеломленных гостей этого свадебного юбилея и не помышлял о том, чтобы что-то произнести до тех пор, пока за Вирджинией не захлопнулась входная дверь. И тут началось…

— Она бредит, я уже давно говорю, что у девушки жар, — бормотала кузина Мелисандра.

Дядя Роберт правой рукой с остервенением щипал левую руку.

— Она рехнулась, я говорю вам, она рехнулась, — ворчал он сердито. — Все ясно. Абсолютно спятила.

— Ах, Роберт, — пыталась успокоить его кузина Джорджина. — Не обвиняй ее с такой резкостью. Ты должен помнить, что сказал старик Шекспир: «Да воздастся за милосердие».

— Милосердие! Глупый попугай, — фыркнул дядя Роберт. — Я никогда не слышал, чтобы молодая женщина хоть раз в жизни так разговаривала со мной, как только что это сделала Вурж. Ей следовало бы постесняться даже думать о подобных вещах, не говоря о том, чтобы произносить их вслух. Богохульство! Она оскорбила нас! Ее нужно наказать, и очень сильно, я бы охотно согласился сделать это сам. Ух-х-х! — дядя Роберт залпом выпил сразу полчашки кофе.

— Ты считаешь, что этим можно исправить человека? — изумилась кузина Мелисандра.

— Я открыла вчера в доме зонтик, — прошипела кузина Джорджина. — Я знала, что это принесет несчастье. Это плохая примета.

— Вы не пытались выяснить, нет ли у девушки температуры? — спросила кузина Эйлин.

— Она не позволила нам поставить ей градусник под язык, — прошептала кузина Мелисандра.

Миссис Джексон больше не скрывала слез.

— Должна признаться, — всхлипывала она, — что Вирджиния очень странно вела себя последние две недели. Она стала совсем не похожа на себя. Мелисандра может подтвердить это. Я больше чем уверена, что это осложнение после ее последней простуды. Но я боюсь, что будет еще хуже.

— От всего этого у меня снова обострился неврит, — сказала кузина Лилиан, прикладывая руки к голове.

— Не плачь, Амалия, — сердечно сказал матери Вирджинии Гэвин, подергивая себя за седые взлохмаченные бакенбарды. Он ненавидел семейные ссоры. И очень неосмотрительно было со стороны Вурж начинать одну из них на юбилее их свадьбы. Кто бы мог подумать, что таится в этой девушке. — Вам нужно повести ее к доктору. Может быть, это… э-э… всего-навсего затмение мозгов. В наши дни случается такое помутнение мозгов.

— Я предложила ей вчера проконсультироваться у доктора, — простонала миссис Джексон. — Но Вурж сказала, что не пойдет к врачу ни за что. У меня и правда много хлопот с ней!

— И она отказывается принимать горькую настойку, — сказала кузина Мелисандра.

— И все остальное тоже, — пояснила миссис Джексон.

— А еще она решила ходить в пресвитерианскую церковь, — произнесла кузина Мелисандра, подавленная, но убежденная в том, что просто обязана сообщить об этом вопиющем факте.

— Это еще раз доказывает, что она рехнулась, — пробормотал дядя Роберт. — Я заметил в ней странности с первой минуты, как она сегодня зашла. Я замечал их и раньше. Все, что она сегодня наговорила, доказывает разбалансировку ее сознания. А ее вопрос: «Это жизненно важное место?» К чему было это замечание? Абсолютно глупо! Ничего подобного никогда не наблюдалось в Джексонах. Это от семейства Коутсов.