— Это — софизм! — возмущалась она. — Отвечай по существу!

— Это выкуп.

— За что?

— За то, что Адам соблазнил Лилит, которую Господь создавал для себя.

— Творец не может ревновать, как мальчишка! — не соглашалась Царица Цариц.

Симон пожимал плечами.

— Он создал нас по образу и подобию своему. Ты видела человека, который не ревнует? Господь и сам говорит о Себе, как о ревнивом и мстительном.

Елена недовольно фыркала, но не сдавалась.

— И ты думаешь, Он простит людей, если мой сын отдаст Ему свою кровь? Это и впрямь возможно?

— Не знаю, Елена, — честно ответил Симон, — никто раньше не имел возможности искупить все человечество сразу. Твой сын — первый реальный шанс.

Он подумывал даже, что и неизбежная ритуальная дефлорация Елены — может получить побочный смысл. Все-таки Царица Цариц была реальной Матерью Мира, а значит, в какой-то степени — Евой. Символически совокупившись с главной женщиной всего человечества, Господь вполне мог счесть себя удовлетворенным, а нанесенную пронырливым Адамом обиду — отомщенной.

Елена на некоторое время притихала, начинала думать, а через пару стадий спор начинался вновь.

— А если мой сын не захочет этой судьбы?

— Никто не вправе его принудить, — вздохнул Симон и глянул в небо.

Это означало бы, что пророчества не сбудутся, а значит… эта оранжевая штука упадет. Комета, пусть меньшая в размерах, снова вышла из-за горизонта и снова почти не уступала в яркости Солнцу.

— А ведь ты недоговариваешь… — с подозрением проронила Царица Цариц. — Да, и мой сын сможет решать свою судьбу сам, лишь когда вырастет, а пока он ребенок, его судьбу решают родители.

«А ведь она права, — прикусил губу Симон, — надо же…»

Ему как-то не приходила мысль, что благодаря юридическому крючкотворству принцип добровольности можно и обойти, а Бога в виде кровавой жертвы Ему Самому можно распять еще ребенком.

«И каким же образом пророчества исполнятся?» — озадачился Симон и невольно глянул в небо. При той скорости, с какой развивался Апокалипсис, Спаситель просто не успевал вырасти до сознательного возраста.

— Что ты молчишь? — дернула его за рукав Елена, и Симон вздохнул.

— Ты права. Но судьбу ребенка в первую очередь решает мать, то есть ты.

Елена склонила голову, ушла в себя, а потом снова распрямилась.

— А если я погибну? Кто будет решать его судьбу?

Симон досадливо крякнул.

— Отец ребенка.

— То есть ты?

— Если ты выберешь меня в мужья, — да.

Елена натянула поводья, и ослица послушно встала.

— Скажи, Симон… только честно. Если перед тобой встанет выбор: жизнь нашего сына или жизнь всех людей Ойкумены, что ты выберешь?

Симон на мгновение опешил, но взял себя в руки и задумчиво покачал головой.

— Я не знаю, Елена. Люди большей частью ведут себя хуже скотов, и если честно, я не всегда уверен, что их следует спасать.

Мать будущего Спасителя внимательно слушала.

— А с другой стороны, — поморщился Симон, — им ведь никогда не давали шанса жить по-людски.

— Не увиливай, Симон, — требовательно посмотрела ему в глаза Царица Цариц, — что ты выберешь?

Симон вздохнул. До недавнего времени он собирался обойтись самым малым участием — организовать зачатие и дождаться рождения царственного ребенка. Симону часто приходилось видеть, как это делается, — считай, в каждом храме.

— Так, что ты выберешь?

Симон глянул в небо. Он участвовал в самых жутких ритуалах. Однако мысль о том, что ему придется способствовать распятию собственного сына, в голове не укладывалась. Да, найти людей, готовых за деньги прибить розовые ручонки безгрешного младенца к изготовленному из священного дерева кресту, было несложно, и все же…

— Не молчи.

Комета моргнула, и выпустила тонкую огненную стрелу — куда-то за горизонт.

— Если этого не сделать, — как очнулся он, — все младенцы Ойкумены сгорят живьем. Наш сын в том числе.

— Ты обманываешь, — покачала головой Царица Цариц. — Господь не способен на такую жестокость.

— Если ты думаешь, что в Содоме и Гоморре не было грудных младенцев… — горько усмехнулся Симон, — если ты думаешь, что в Антиохии…

— Хватит! — отрезала Елена. — Я все поняла! Чудовище именно ты, а не Господь!

Симон приготовился возразить, однако Царица Цариц еще не закончила.

— Я никогда не пойду на это сама и не позволю тебе, — внятно произнесла она. — Ты слышал?! Никогда!

Амр понял, что ему готовят замену, едва получил письмо от халифа. Нет, само письмо было сдержанным и даже сухим. Главную новость Амру рассказал гонец военной почты, — солдаты Амра обожали.

— Халиф вне себя, Амр, — прямо сказал гонец, — он всем говорит, что ты утаиваешь военную добычу для себя и для своего племени.

Амр скорбно поджал губы. Люди его племени брали города и ходили в шелках еще тогда, когда родня халифа зарабатывала на жизнь перевозкой дров. Иногда ему даже казалось, что халиф лишь потому получил свой пост от родичей Пророка, что все знали: этот будет кланяться им всю жизнь.

— А что вдовы Мухаммада? Что они думают?

— Вдовы Пророка не могут и не хотят идти против заветов Пророка. Они стараются быть покорны воле своих братьев и отцов.

Амр вспомнил ушедшую от него жену и вздохнул. Вдовы Мухаммада повели себя, как всегда, мудро: они понимали, что лишь отдав всю полноту власти мужчинам, можно остановить регулярное убийство девочек и такую же регулярную кастрацию мальчиков.

— И когда меня сменят?

— Я не знаю, Амр, — покачал головой гонец. — Я знаю одно: никто не верит, что мы возьмем Константинополь, Ливию и Ифрикайю. А многие считают тебя сумасшедшим.

Амр досадливо крякнул. Нет, он вовсе не собирался оспаривать решений тех, кто стоял неизмеримо выше него. Амра беспокоило другое: как только его сменят, джихад — безудержное движение справедливости вперед и вперед — захлебнется и остановится. А в преддверии скорого конце света, — он глянул на висящую над землей комету — каждая спасенная душа объективно значила больше, чем все сокровища Египта вместе взятые.

— И кто придет вместо меня?

Гонец пожал плечами.

— Трудно сказать. Об одном говорят все: Египет следует разделить на два наместничества.

«Одно — под контроль родни Али, второе — под контроль родни Хакима…» — сразу понял Амр; именно через этих двоих богатства Египта должны были отойти курейшитам, пусть и принявшими Единого позже всех.

Само по себе это его не трогало. Давно переживший большую часть человеческих страхов и страстей, Амр опасался лишь того, что слово истины, сказанное через Мухаммада, будет остановлено жадностью и личной трусостью тех, кто и ислам-то принял только по жадности и личной трусости.

— Выходим на Александрию, — кивнул он Зубайру, — и времени у нас в обрез.

Амр действовал в точном соответствии с тем, что узнал из книг о военном искусстве, — он давно уже знал, насколько прав был сириец. А потому, вместо того чтобы беспорядочно, по самую шею в воде штурмовать Никею, он сначала построил мост — из взятых Зубайром и поставленных борт о борт кораблей. Пехота по такому «мосту» перебралась на тот берег мгновенно, а уж когда плотники сколотили настилы, на тот берег переехали и воины побогаче — те, что имели мулов, верблюдов и лошадей.

— Все, Никея наша! — захохотал Зубайр.

— Еще нет, — покачал головой Амр.

Он-то знал, сколь многое еще предстоит сделать: подвезти баллисты, осушить каналы…

— Я тебе говорю, мы войдем без боя! — возразил Зубайр, — смотри, они уже побежали!

Амр хмыкнул, прищурился и увидел, что Зубайр прав. От осажденной речной крепости спешно отходили суда — судя по отличным парусам, те, что принадлежали элите города — губернатору, префектам и полководцам.

Амр глотнул и поднял глаза в небо.

— Аллах, Ты действительно велик.

Ему больше нечего было сказать. Единый снова явил свою волю — так же явно и непреклонно, как и всегда, и это означало, что и на этот раз ему не придется хоронить единоверцев. Лучшей награды Амр и не хотел.