— Быстро, быстро! — закричал начальник охраны. — Все выходят!

Кифа рванулся вперед, в числе первых выскочил наружу, хлюпая сандалиями по жидкой грязи, пробежал к стене и тревожно глянул в сторону моря. Оно было черно и страшно, однако пятой волны он так и не увидел, сколько ни вглядывался. И, тем не менее, на душе было тревожно.

— Смотрите! — охнул кто-то. — Маяка нет!

Кифа повернул голову и лишь тогда понял, что его так встревожило. Знаменитой на всю Ойкумену башни, а точнее, ее останков, уже не было. Вообще!

— А что ж тогда в городе творится?.. — охнул кто-то.

Кифа глотнул и стремительно двинулся прочь от Мусейона. Выскочил на залитую илистыми наносами улицу, ткнулся взглядом в остовы снесенных крыш и разбитых о землю кораблей, трупы на каждом шагу, и внутри екнуло и оборвалось от предчувствия чего-то по-настоящему великого. Если нечто подобное творилось по всему Египту, империя Ираклия болталась на волоске.

«Так… цены поползут вверх, а Менас точно свое зерно обратно со складов затребует. Да, и аристократы своего не упустят…»

Кифа хмыкнул и почти побежал прочь от все еще неспокойного моря. В том, что аристократы — как греки, так и армяне и латиняне, захотят пересмотреть итоги последнего государственного поворота, он уже не сомневался. Главное, правильно эти настроения подогреть.

Едва Амр освоился и оценил запасы Трои, повалили послы, и первыми пришли купцы.

— В Гелиополис пойдешь? — поинтересовались они.

— Конечно, — кивнул он.

Теперь главное зернохранилище империи было открытым и беззащитным.

— А как с зерном поступишь?

— Купеческое — купцам, — пожал плечами Амр, — мы с Менасом сразу договорились. А все, что принадлежит империи, — моя военная добыча.

Купцы, вытаращив глаза, попятились назад, и Амр уже видел, с каким обожанием все они поглядывают в сторону прозорливого Менаса.

— Вавилон брать будешь? — сразу же вслед за купцами пришли члены городского совета.

— Зачем? — не понял Амр. — Мы с вами не воюем. Мы с Ираклием воюем.

Старейшины недоверчиво переглянулись.

— Но ты же взял Трою… а канал из Трои идет через наш город.

— А вы что, собираетесь мешать морской торговле?

— Нет, — растерянно пожали плечами старейшины.

— А зачем тогда мне с вами воевать?

И старейшины, совершенно потрясенные, почти бегом вернулись назад — сообщить, что никакого штурма не будет.

И лишь затем появились парламентеры с Родоса.

— Вы все погибнете, — твердо пообещал помощник коменданта острова-крепости, — как только здесь появится Ираклий. Его армия непобедима.

— Тебе виднее, — не стал спорить о том, чего не знает, Амр. — Я с Ираклием еще не дрался.

— Тогда, может, вам лучше взять выкуп за Трою и вернуться домой?

— Я не против, — развел руками Амр, — если ваш флот возьмет с курейшитов такой же выкуп и тоже вернется домой.

Помощник коменданта впал в ступор. Требование было справедливым, но вернуть флот, посланный самим Ираклием, ни он, ни комендант не могли. И лишь, когда помощник, поняв, что до прибытия императора ничего решить не удастся, отбыл обратно на Родос, началось обсуждение самого главного.

— Флот Ираклия все равно разгромит и захватит ваши крепости, — прямо сказал Менас.

Амр молчал. Это было так.

— А затем корабли вернутся назад, в Египет.

Амр кивнул. Армии всегда возвращались домой — раньше или позже.

— Но тебе не стоит этого дожидаться, — прищурился Менас, — возьми второй конец канала — на выходе в море Мекканское, и ты отрежешь флот Ираклия от Египта до тех пор, пока вы не договоритесь.

Амр замер. Если бы ему удалось запереть весь флот Византии в Мекканском море, захват курейшитских морских крепостей потерял бы всякий смысл.

— Сколько дней пути до второго конца канала? — глотнул он.

— От двух до семи, — улыбнулся Менас, — как двигаться будешь.

Амр повернулся к замершим рядом Зубайру и Аарону.

— Что скажете?

— Только так и надо, — кивнул еврей. — Империя понимает лишь один язык — язык силы.

— Командуй, — пожал испачканными грязью плечами эфиоп, — я возьму.

Вода сошла из нижнего храма, как только посланные Фомой монахи прочистили стоки. Стоящий на берегу Великого Потока монастырь был неплохо приспособлен к подобным катаклизмам. Затем все те же монахи насухо вытерли пол и открыли окна, дабы выветрить затхлый дух, а Симон посадил послушников напротив себя и принялся объяснять.

— Вы наверняка слышали, что каждый человеческий член — от мизинца до головы — имеет своего духа-покровителя.

Мальчишки радостно закивали, и Симон тут же упреждающе поднял руку.

— Это была бесстыдная ложь. Все наоборот. Это человек покровительствует духам, разрешая им жить в своем теле.

Подождал, когда первый шок пройдет, и продолжил.

— И, конечно же, вам говорили, о семи огненных «колесах», что находятся внутри тела — на линии от копчика до макушки.

Послушники закивали — уже осторожнее.

— Каждый из них имеет свой цвет, — продолжил Симон, — от красного до фиолетового, и каждый управляет какой-нибудь человеческой страстью. Слышали о таком?

— Слышали… — отозвался самый проворный. — И это — тоже ложь?

— Нет, — покачал головой Симон, — это почти правда. Ложь в другом.

Мальчишки замерли.

— Вам говорили, что каждое из семи этих «колес» связано с одной из семи планет и с одной из семи частей Вселенной. И что именно эта связь и держит человека в мире и в теле — таким, какой он есть. Вот это и есть самая страшная ложь.

Симон обвел юных монашков глазами. Те даже боялись пошевелиться. Ибо главное, что вдалбливали им все эти годы гностики: душа — это птица, попавшая в силки Вселенной.

— А правда в том, что каждый из вас и есть эта Вселенная. И никто, кроме вас самих, здесь вас не держит.

Мальчишки вытаращили глаза.

— А вас?

— Что? — не понял Симон.

Это снова был тот самый монашек.

— А вас что в этом мире держит?

Симон покачал головой. Вопрос был — в точку.

— Только моя воля.

Ираклий мчался из Кархедона в Египет так быстро, как мог, и останавливался только в крупных городах — переговорить с аристократами — и с армянами, и с греками, и с латинянами.

— Что с «Экстезисом»? — первым делом спрашивали те, кто поумнее.

— Плохо, — честно отвечал Ираклий. — Вообще с Унией плохо. Надеюсь только на ваше терпение. Если эту комету переживем, выкарабкаемся.

— А если не переживем?

Ираклий в ответ на такой вопрос лишь качал головой.

— Или распад Византии, или новый Фока. Что вам нравится больше?

И, конечно же, тех, кто поумнее, не устраивал ни тот вариант, ни другой.

Но чаще разговор складывался иначе.

— Как там наш новый Пролив? — оживленно интересовались наименее склонные к уступкам и компромиссам члены Сената.

— Флот уже ушел, — так же честно отвечал Ираклий. — Если он эту комету пережил, Пролив будет наш.

— А если не пережил?

— Война затянется. Как я вас всех на Сенате и предупреждал. Готовьтесь терпеть. Быстрой победы над аравитянами не будет.

Однако он уже видел: эти терпеть не намерены; эти хотят всего и сразу. И он снова и снова утыкался в ту же дилемму: будешь делать, как Фока, согнутся; дашь волю — испоганят все, до чего дотянутся. Даже не от жадности, по глупости. Вот только он быть Фокой не хотел — даже ценой поражения. Вернуться к тирании после двадцати восьми лет относительной гармонии, это и стало бы настоящим поражением. Одна беда — вызванный кометой психоз к цивилизованным отношениям не располагал.

А в Триполитании Ираклий наконец-то узнал, что собственно стряслось в Антиохии, и это знание не обрадовало. Некий сириец-аптекарь, судя по приписке, один из очень немногих оставшихся в живых, сообщал, что едва Господь бросил в Антиохию сноп огня, земля треснула, город сложился буквой «V», просел и закрылся — словно книга.