Симон улыбнулся. Винить Лилит в грехопадении он бы не стал. Для нее, никогда не видевшей столь интересного предмета и оплодотворенной Творцом лишь единожды, да и то бесплотным дуновением, мужчина был в диковинку. Наверное, поэтому с точки зрения сотен знающих эту легенду племен, первый человек был, скорее, героем-любовником, нежели грешником. Но вот Господь, конечно, обиделся. Особенно, когда Лилит родила Еву.

«Из ребра[40]… — усмехнулся Симон. — Ох, уж эти кастраты…»

Лишенные возможности давать жизнь, собратья Кифы так и норовили замазать естественный способ ее происхождения. Они и сделали Адама, первого мужчину и праотца всем живущим, героя и пример для подражания — трусливым существом, тут же свалившим всю вину за содеянное на любимую женщину.

— И с Адамом вы погорячились, — вернул Симон подстрочник хозяину. — Не должен мужик прятаться за свою бабу. Даже если бы Ева была виновна.

Кифа молча принял подстрочник и принялся аккуратно сбивать разлохмаченные Симоном листы.

— Можно подумать, у Адама выбор был… — проворчал он.

— Был, — кивнул Симон, — собой свою женщину закрыть — хоть от Господа Бога. А уж дома разобраться. Без посторонних советчиков.

Услышав, чего хочет купец, губернатор позеленел.

— Ты что делаешь, Менас?! Это же мятеж!

— Никакой это не мятеж! Я просто возвращаю себе свой товар, чтобы продать его нашим дорогим родственникам, — отмахнулся грек и повернулся к Амру. — Ты письмо передать для нашей принцессы Марии сумеешь?

— Для Умм Ибрахим[41]? — уточнил Амр и тут же кивнул, — конечно, сумею. Быстро не дойдет, но…

— Менас, не смей, — процедил губернатор.

— А что тут такого? — пожал плечами купец. — Ты, кстати, первым должен был на просьбу о помощи откликнуться. Не только по родству, но и по должности…

Губернатор озверело вытер мокрое лицо ладонью.

— Он грабитель! Его, по закону, судить уже надо!

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Менас и повернулся к Амру, — что ты в Фаюме взял?

— Скот, — честно признал Амр, — голов триста.

Купец смешливо фыркнул и бросил на губернатора полный брезгливости взгляд.

— Я уже представляю, что о тебе начнут говорить купцы, когда узнают, что ты, владетель самого богатого города поймы триста коров для принцессы Марии пожалел. А уж если до аристократов дойдет…

Губернатор помрачнел.

— Не надо смеяться, Менас. И вообще, помнил бы ты свое место, торгаш. Особенно теперь, когда империя на пороге войны.

На некоторое время воцарилась тишина, так что стало слышно даже то, как шумит и охает на площади толпа. Но купец не собирался уступать.

— Если экономы Ираклия не станут нарушать закон и дадут мне отправить зерно в Аравию, никакой войны не будет, — покачал он головой, — и ты это знаешь.

— Они не отдадут тебе зерна, да, и войны все одно не миновать, — болезненно поморщился губернатор и начал подниматься с подушек, — не строй иллюзий, Менас. Все, прощайте.

Амр на мгновение ушел в себя и тоже поднялся — вслед за губернатором.

— Значит, империя все равно нападет?

— Скорее всего, — уже почти безразлично произнес губернатор. — Она никому дерзости не спускает. А ты, Амр, по своей наглости превзошел всех.

Амр стиснул зубы и глянул на Менаса. Купец тоже поднялся с подушек и, судя по сдвинутым бровям, обдумывал что-то непростое.

— Менас, — окликнул его Амр, — Где императорское хранилище с твоим товаром?

— В Гелиополисе, — мрачно отозвался купец.

— Тогда я иду в Гелиополис, — решительно кивнул Амр, отметил этот — поверх него — взгляд губернатора и твердо произнес: — Моим людям нужна еда, и я ее возьму. Кем бы вы меня не считали.

Ираклий появился на Соборе, едва началось утреннее заседание.

— Ну… ни Кифы, ни Симона, я вижу, нет, так что придется вам выслушать меня.

Святые отцы неуверенно переглянулись. Все они были взвинчены появившейся с утра кометой и собирались обсуждать лишь одно: ждать конца света или не ждать.

— Знамение прошу главным вопросом Собора не делать, — упредил ненужные прения Ираклий, — а если кто будет поднимать панику, накажу. Я уже судей предупредил; они будут следить.

Священники приуныли.

— Вы все знаете, что нужно империи, — безо всякого перехода начал Ираклий. — Крестьянин должен работать на той земле, которую ему дают.

— Это незаконно, император, — подал голос епископ Софроний. — Да, и не по слову Спасителя.

— Да, — кивнул Ираклий, — так раньше не делалось. Но в Кархедоне многолетняя засуха, и крестьяне уже начали уходить в лучшие места.

— Это твои крестьяне, — осмелился напомнить епископ Римский Северин. — Сам с ними и разбирайся. Лично у меня в епископате никто никуда не уходит.

— Твой епископат не производит ни единого литра оливкового масла, — встречно напомнил Ираклий, — все масло, которое ты ешь, производят здесь, у меня.

Святые отцы замерли. Все понимали, чем угрожает Ираклий. А он, зная, что конфликта ни с Генуей, ни с Венецией все равно уже не избежать, не собирался щадить никого.

— Я могу остановить все поставки в любую часть Ойкумены. Я уже остановил поставки зерна аравитянам. Знаешь, Северин, чем это для них кончилось?

Кастрат отвел глаза в сторону.

— На меня смотри, Северин! — заорал Ираклий. — Это я тебя на твой престол поставил! Если ты еще не забыл…

Епископ Римский глотнул и заставил себя смотреть на императора.

— Ты что думаешь, Северин, я не понимаю, зачем вы дискуссию о двух природах Спасителя развернули?!

Епископ Римский покраснел и поджал губы. Но приходилось выслушивать.

— Хотите через мою голову крестьянами управлять?! С плебсом заигрываете?! Имперскую власть подрываете?!

Священники зашушукались. Здесь не было никого, кто бы с этим не сталкивался. Стоило варварам услышать о человеческой, доставшейся Сыну от Марии природе Спасителя, и они задавали следующий, самый опасный вопрос. Если вторая, от матери природа Спасителя ничуть не меньше первой, от самого Яхве, то почему их принцессы не равны Ираклию? Уж на эту простую аналогию у них ума хватало.

— Теперь варвары говорят, что император себя выше Спасителя ставит! — эхом отдавалось от потолка, — в церкви Мария на самом почетном месте, в самых красивых одеждах! А наши принцессы…

— Ты снова хочешь навязать свой «Экстезис»?!

Император замер, отыскал глазами рискнувшего возразить Софрония и скорбно покачал головой.

— Нет, Софроний, я хочу навязать вам хоть немного ума. Потому что, если субъект власти женщина, кровопролитие не остановить. Мужчины так и будут захватывать царственных женщин и убивать ее детей от предыдущего мужа.

— Византия всегда так жила… — мрачно напомнил Софроний.

— Пока не пришел я, — процедил император, — и я вам не позволю повернуть все назад.

Симон подошел к своему вечному оппоненту часа через два. Бесконечные шлепки весел о воду и почти ставшее привычным зловещее оранжевое свечение с небес изрядно утомляли своим однообразием.

— Ладно, не обижайся. Я просто высказал то, что думал.

Кифа недовольно буркнул и отвернулся, и Симон присел рядом.

— И вообще, согласись, что важнее Спасения нет ничего.

Кастрат вздохнул.

— Ну… да, в общем.

— И мы пока не знаем, как спасти себя, — напомнил Симон. — Господь так и карает — что правых, что виноватых…

Кифа недовольно фыркнул.

— Но Бог и сотворил этот мир. А человек виноват. Сильно виноват. И Отец Мира имеет право наказывать свое дитя.

Симон кивнул. Каждый варвар знал, что человек виновен перед Всевышним. Легенды отличались только содержанием этой вины, и совращение первым человеком собственной божественной матери вовсе не было главной версией. Кто полагал, что первый человек мошеннически выиграл у Бога в кости. Кто настаивал, что Человек украл у Бога огонь. Главное, на чем сходились все, — какая-то вина есть. Иначе бы Небо так не сердилось.