— Ну, что ж, Менас… — улыбнулся император, — надеюсь, ты отыграешь свою роль безупречно…

Глава всех купцов Египта не слишком любил Ираклия и вовсе не был наивен, но в этой ситуации даже он был всего лишь орудием. Ираклий предусмотрел все, даже самые худшие варианты, и на самом деле теперь ни от Менаса, ни от Амра ничего не зависело. Почти ничего не зависело и от Теодора, ждущего у Никеи с отборным войском ветеранов. И даже от могучего имперского флота зависело немногое. Флот был обречен выйти по Траянскому[36] каналу из Нила в Мекканское море и нанести удар по морским крепостям курейшитов.

Все зависело от правильной последовательности действий. Сначала Менас побудит Амра двинуться за зерном, затем Амр заступит за границы, затем по нему нанесет удар Теодор, и лишь, когда следы схватки в пределах Ираклиевых столбов будут неоспоримы, флот получит приказ.

«А к тому времени, когда Менас предъявит в Гелиополисе[37] бумаги на зерно, если вообще до этого дойдет, получать зерно в Аравии будет просто некому…»

Ираклий снова покосился на краснеющее над горизонтом зарево кометы и сокрушенно покачал головой. Знак был нехороший.

«Только бы Ахилл успел Ее привезти. И без того сюрпризов хватает…»

На этот раз лоцман молчал, как убитый, и лишь время от времени вполголоса подавал команды штурману. Но Кифе от этого было не легче: прямо напротив него сидел Симон — живой и здоровый.

«Наверное, они разминулись в пути, — подумал Кифа, — иначе бы он от близнецов не ушел».

Этот варвар постоянно подкидывал сюрпризы — почти всегда неприятные. Вот и теперь, Кифа знал, что Симон знает о нападении курейшитов на Византию. Однако Кифа точно так же чувствовал и другое: Симон плывет в Александрию не из-за начавшейся большой войны. Этой продажной твари было глубоко плевать на все, кроме денег, — не только на войну, возможно, даже на само Спасение.

Амхарец, почуяв, что на него смотрят, поднял взгляд, и Кифа, чтобы не отводить взгляда и не выглядеть чего-то опасающимся, сокрушенно покачал головой.

— Скажи, Симон, ты и впрямь веришь в этот бред, что нес на Соборе?

Варвар удивленно поднял брови, и Кифа уточнил:

— Ну… что младенцы, зачатые от колдуна, в ад попадают?

Симон улыбнулся.

— Нет, конечно. Младенец в своем зачатии неповинен. Просто вас, кастратов, надо было как-то ставить на место. Чтобы самыми святыми себя не считали.

Кифа поджал губы. Этот варвар использовал софизмы с бесстыдством просто удивительным, а потому легко поддерживал в диспуте главное — напор. Теперь что-либо исправить было невозможно.

— Ты, Симон, хоть понимаешь, — стыдя вечного оппонента, покачал Кифа головой, — сколько вреда вы, жеребцы, приносите Церкви Христовой?

Амхарец удивленно поднял брови.

— И чем же?

— Греховностью, — строго по существу дела ответил Кифа. — У вас что ни слово, то скабрезность. А это ведь — грех, и серьезный. Вон, даже в Священные Писания умудрились свое жеребячество протащить! Править не успеваем!

Амхарец задумчиво хмыкнул.

— А примеры можно? А то ведь напраслину возвести — дело нехитрое…

Кифа на мгновение задумался и кивнул. Здесь, посреди моря варвар был не опасен, и от него было можно даже чему-нибудь научиться — бесплатно. Экспертом этот амхарец, надо признать, был неплохим. Поэтому, поймав ритм раскачивания галеры, Кифа быстро переместился к противоположному борту. По-хозяйски сдвинул в сторону юного пассажира и вытащил из сумки стопку листов с подстрочными переводами.

— Здесь, — мгновенно отыскал он недавно обезвреженное учеными братьями спорное место, — боголюбивый Моисей выносит в Ковчеге золотые члены и золотые… мгм… ну… женские… эти самые… вагины.

Симон весело поскреб щеку.

— Ничего смешного, — обрезал Кифа. — Мы, конечно, подыскали подходящие замены. «Члены» заменили на «наросты», а женские… мгм… золотые «вагины» на золотых «мышей». Буквы почти те же, а все ж не так непристойно.

Амхарец смешливо булькнул.

— Кто вам это переводил? Где ваши переводчики еврейский изучали?

Кифа насупился. Он взял самый лучший перевод, какой нашел у Северина.

— А ты не смейся! Ты просил примера, так вот он — пример. А теперь представь на мгновение, что было бы, если бы это прочел безгрешный отрок! Или невинная девушка! Что они подумали бы о Священном Писании?! Или вам, жеребцам все равно…

— Подожди, — оборвал его Симон и ткнул пальцем в лист. — Это слово вовсе не означает место, которым рожают. Это слово означает родовое клеймо, тавро. И там, и там основа — «род», но это разные слова[38]! Так что Моисей нес в Ковчеге обычные слитки с клеймами своих племен. А клеймо — чтобы не перепутать, где чье золото.

Кифа оторопело моргнул. Выходило так, что священный библейский текст вовсе не был непристойным! А Симон еще раз хохотнул и сокрушенно покачал головой.

— В том-то и беда, что вы, кастраты, особенно монастырские, видите чертей там, где их нет, и никогда не было. Лучше бы о Спасении человека думали…

Кифа обиженно засопел и попытался отобрать библейский список, но варвар так и не отдавал ему желтые папирусные листы, — даже когда просмотрел их все. Нет, он продолжил комментировать, и ехидства в нем было преизрядно.

— Ну, и перевод! А ну-ка, скажи мне, Кифа, куда попал нищий Лазарь после смерти?

— В лоно Авраамово, — мрачно отозвался Кифа. — Это все знают.

— Правильно, — согласился амхарец. — Он вернулся в божественное материнское лоно, в космическую утробу, из которой вышел в мир каждый из нас. Он вернулся туда, где всегда тепло, уютно и спокойно.

Кифа покраснел, и Симон нанес слоедующий удар:

— Скажи мне, Кифа, где ты видел у мужчины «лоно»? Ну? Где у Авраама лоно?

Кифа глотнул. Он не собирался отвечать на этот дурацкий вопрос, и Симон язвительно хмыкнул и по-хозяйски положил ему руку на колено.

— Да, мужчине есть куда засунуть. Вы, кастраты, знаете это лучше других. Только так радость от жизни и получаете. Там и есть ваше «лоно».

Кифа побагровел и сбросил Симонову руку со своего колена. Его личная жизнь ни в малой степени этого варвара не касалась.

— Но, как хочешь, Кифа, а я после смерти в ж… попадать не хочу. Даже если это — в согласии с вашим переводом Писаний — ж… самого Авраама.

Симон проходил крещение по всем правилам, в точности так, как заповедал Иоанн Креститель, то есть, через троекратное утопление. Симон трижды уходил туда, к самой линии между жизнью и смертью[39] и трижды его возвращали назад опытные, отлично подготовленные к такой работе братья. Понятно, что он успел разглядеть многое, и уж то, что «лоно Авраамово» вовсе не метафора, знал не понаслышке. Там действительно было хорошо — как у мамки в пузе.

С той самой поры ему не нужно было часами биться лбом о пол храма, чтобы верить. Он просто знал. А гностическое предание о том, что Эдем вовсе не находится в Абиссинии или на седьмом небе, а есть состояние души внутри не пребывающей нигде космической утробы, стало таким же простым и понятным, как придорожный камень.

Увы, Кифе и его кастрированным собратьям это знание было недоступно. Ну, не умели они рисковать своими рыхлыми сластолюбивыми тельцами во имя расширения познания; предпочитали сузить истину до своих размеров. И — Господи! — как же они все ненавидели женщин! Дошло до того, что Северин, а, судя по всему, это была именно его инициатива, улучшил даже акт сотворения человека и сделал виновной во всем происшедшем Еву.

«Ревнуют они, что ли?»

Первым делом эти святоши вымарали из Писаний всякие упоминания о Лилит — первой женщине, даже еще не человека, а, скорее, демона, созданного Богом для себя. Соответственно, акт божественного, одним духом, зачатия первого человека в утробе Лилит тоже пришлось заменить — на гончарную легенду об изваянии человека из глины. И уж, само собой, кастраты изменили тот момент, когда Адам, подросший и весьма пронырливый малый, соблазнил единственную женщину в Эдеме тем змеем, что у каждого мужчины в штанах.