— Санта Мария! Они нас увидели!

Пинеда прищурился и удовлетворенно хохотнул. Весь берег у крепости буквально переливался огнями факелов, а на тонком, еле заметном на фоне бледного утреннего неба шпиле взвился приветственный флаг.

— Кажется, дело выгорит, — мурлыкнул под нос Пинеда и повернулся к штурману. — Армаду ставим на рейд. Всем готовиться к высадке.

Палубы всех трех каравелл загрохотали от топота десятков ног, на мачтах взвились сигнальные флажки, а едва Пинеда отправился в каюту — облачиться в парадное платье, в дверь снова ворвался штурман.

— Сеньор! Вы должны это видеть!

— Что там еще?! — раздраженно отозвался Пинеда и, на ходу застегивая камзол, выбрался наружу. — Ну?

— Посмотрите вон туда, — указал штурман.

Пинеда пригляделся, и ничего не увидел.

— Где?! Куда смотреть?

— Да, вон же, вон!

И в этот миг солнце, самым краешком своим, вышло из-за холмов.

— А это еще что?!

У берега, омываемые пенистыми волнами, стояли каравеллы.

— Раз… два… три… — считал штурман. — Санта Мария! Все одиннадцать!

Пинеда растерянно моргнул. Он и сам уже видел, что здесь, по ватерлинии вросшая в песок и уже порядком разбитая прибоем, стоит вся армада Кортеса.

— Господи! Кто мог сделать такое? — выдохнул штурман.

Внутри у Пинеды все оборвалось.

— Всем назад! — заорал он. — Отменить высадку! Немедленно назад!

Кроме капитана армады Эрнана Кортеса, правом уничтожить суда, отрезая все пути к отступлению, не обладал никто. И Пинеда уже представлял себе, что ждало бы его флот, а затем и его самого, если бы он поверил призывным береговым огням.

Кортес двинулся вдоль берега вслед за судами Пинеды немедленно. Он знал, что этот шакал все равно попытается встать на его земле — хотя бы одной ногой. И не ошибся. Уже спустя сутки ему удалось выловить разведчиков Пинеды, и, когда он пригрозил поджарить им пятки, то узнал об армаде главное: на трех судах приплыли двести семьдесят свежих солдат.

Санта Мария! Что только он не испробовал! Под прицелом арбалетов заставил пленных вернуться на берег и махать руками, приглашая всех высадиться. Сам со своими лучшими людьми переоделся в платье ямайских самозванцев, пытаясь захватить отвалившую от капитанской каравеллы шлюпку. Но Пинеда слишком хорошо понял, и что происходит, и с кем едва не связался.

Оставалось возвращаться в Семпоалу — без добычи.

Когда, спустя четыре дня, круглосуточно бегущие гонцы, сообщили об уничтожении мертвецами всех одиннадцати парусных пирог, Мотекусома не поверил.

— Разведка уверена, что это не хитрость? — принялся он судорожно разворачивать документы. — Может быть, они уничтожили маленькие пироги? Те, что без парусов…

И осекся. На великолепно исполненных рисунках были отображены все этапы, а идущий сбоку текст сухо и точно комментировал происходящее.

— Что случилось? — подошла Сиу-Коатль.

— Посмотри, — сунул ей документы Мотекусома и схватился за голову.

— Я ничего не понимаю… — растерянно пробормотала Сиу-Коатль, быстро просматривая рисунки. — Они что — сошли с ума?

Мотекусома досадливо крякнул, вскочил и заходил по комнате — из угла в угол.

— Может, я чего-то не понимаю, — вдруг рассмеялась Женщина-Змея, — но ты ведь получил как раз то, что хотел!

— Да, — мрачно отозвался Мотекусома.

— Ну, так убей их!

Мотекусома резко остановился и притянул ее за плечи к себе.

— А что, если я ошибся?! А что если они еще сильнее, чем я думал?!

— Убей их, — повторила Сиу-Коатль. — Просто убей — и все. И отпусти меня, мне больно!

Мотекусома как очнулся и медленно выпустил старшую жену.

— Я боюсь… — тихо проговорил он, — что теперь просто убить уже мало, и за ними все равно придут другие.

— Ты слишком часто стал бояться, — потирая плечи, покачала головой Сиу-Коатль. — Уйди, если боишься. У тебя столько племянников! Любой согласится стать Великим Тлатоани.

— Они еще мальчишки… — вздохнул Мотекусома. — Только драться и умеют. А мне нужно сделать так, что кастилане остановились. Понимаешь? Чтобы более ни одно их судно не смело пристать к этой земле.

— И как ты этого добьешься? — с подозрением уставилась на явно заговорившегося мужа Сиу-Коатль.

— Для начала замирюсь с Тлашкалой, — поджал губы Мотекусома.

Сиу-Коатль обмерла.

— Ты с ума сошел!

Этой ночью Марина снова залезла к нему под одеяло. Переплела свои крепкие, изящные ноги с его ногами и прижала голову к плечу.

— Почему Колтес не идет в Тлашкалу?

Кортес рассмеялся.

— Лучше расскажи, откуда ты такая взялась?

— Малиналли — дочь своей мамы, — серьезно ответила Марина. — А больше Колтесу знать не надо.

— Вот и тебе не надо знать, почему я не иду в Тлашкалу, — в тон ей отозвался Кортес.

— Если Колтес возьмет дочку вождя Тлашкалы, Мотекусома сделает вот так, — перевернулась она на спину и смешно раскинула ноги в стороны.

Кортес хохотнул и подмял ее под себя.

— Ты не ошибся? — иронично подняла бровь индианка. — Я — не Мотекусома.

— Ты — то, что мне нужно, — впился губами в молодую упругую грудь Кортес.

Через два дня Кортес оставил в крепости Вера Крус только больных, убогих и ненадежных и вышел в Семпоалу.

— Я поставил править крепостью и всем этим краем своего родного брата Хуана де Эскаланте, — объявил он и для пущего веса добавил: — если что пойдет не так, обращайтесь к нему, он победит любого врага.

Вожди уважительно глянули в сторону Эскаланте; родной брат самого Колтеса-Малинче это и впрямь была значительная фигура.

Из Семпоалы, взяв у толстого вождя в подмогу две сотни носильщиков — тащить на себе артиллерию, да четыре тысячи отборных воинов — так, на всякий случай, Кортес и выдвинулся в Тлашкалу.

Понятно, что падре Хуан Диас думал недолго и присоединился к солдатам в первый же день. Торчать за частоколом крепости, все время думая о том, как он, думая попасть в Иерусалим, оказался на другой стороне земли, было хуже, чем даже идти в неизвестность. И в выборе не ошибся: в этом походе вообще всем было на удивление хорошо.

Сгрузившие поклажу на семпоальских носильщиков солдаты шли налегке; силы оставались, а потому все они нет-нет, да и позволяли себе побаловаться с местными прелестницами. Из тысяч вышедших в поля — надламывать початки маиса — индианок попадались очень даже ничего. Да, и в заросших виноградом и вишней чистеньких беленьких городках их встречали, как родных, наперебой называя своими зятьями и стараясь угостить повкуснее. Даже брат Бартоломе, чувствовал себя чуть ли не Иоанном Златоустом. Полуграмотный монах в каждом селении просил Кортеса уступить ему на время Агиляра и Марину и чуть ли не до полуночи пересказывал дикарям сильно урезанную версию Ветхого Завета, вызывая массовое восхищение и по-детски настойчивые требования быстрее рассказать, чем там все закончилось.

А потом они вышли на перевал, и все мигом переменилось. Селения сразу исчезли, а с близких, рукой подать, заснеженных вершин засвистело так, что, сколько падре ни кутался, пронизывало до костей. Затем небо затянуло черными тучами, и пошел дождь, затем забарабанил по каскам крупный, с фасолину, град, и, в конце концов, их даже присыпало снежком.

Застывшие вконец солдаты богохульничали и пытались согреть закоченевшие руки подмышками и чуть ли не между ног. Но даже когда они обнаружили огромные запасы дров у стоящего при дороге пирамидального храма, радость была подпорчена. Греться у огня было еще можно, а вот сварить простейшую похлебку не выходило.

— Даже не пытайтесь, — мгновенно сообразил, отчего стоит такая ругань, падре Хуан Диас. — Здесь на высоте вода при другой температуре кипит.

Солдаты уставились на святого отца непонимающими глазами, и он крякнул и объяснил доходчивее:

— Волей Божьей, чем к небу ближе, тем меньше надо о брюхе думать. Просто горячей водички попейте, и хватит с вас.