Сначала разговор вертелся вокруг светских событий, потом перешел к положению в экономике, которую американцы уже начали перестраивать на свой лад — закрывая отрасли, считавшиеся невыгодными. Они говорили, что дешевле и перспективнее ввозить в Сайгон рис, хлопчатобумажные ткани из США и других стран, чем плодить партизан в сельских районах.

Беседа была долгой, крутилась как водоворот, в воронку которого Нго Динь Ню боялся нырнуть, а полковник, не желая бросать ему спасательного круга, отделывался словами в духе официальной политики.

Уже стала стихать вечеринка, видимо, гости расходились, когда Нго Динь Ню решился наконец идти напрямую.

— Господин полковник, — произнес он, приглушив голос, — сейчас мы вдвоем, нет никаких свидетелей. За ваш честный ответ вы будете щедро вознаграждены и навсегда останетесь нашим другом. Скажите, мы с братом уже стали для Америки кожурой банана, на которой она боится поскользнуться? Нам надо готовиться уступить место кому-то более подходящему? Кому? Может, можно поправить дело? У вас еще не было более преданных друзей, чем мы. Я понимаю, если мы не устраиваем вас, то пощады ждать нечего. Если~ можете, то ответьте честно. Или ничего не говорите.

Юджин Смит был слишком тесно связан с делом некогда всесильных братьев, пришедших на смену императору Бао Даю, и потому, не имея права ответить честно, как просил собеседник, стал напускать риторический туман. Он говорил, что Соединенные Штаты всей душой и силами поддерживают президента Зьема, они планируют предоставить ему дополнительную помощь, чтобы сокрушить Вьетконг, объединить весь Вьетнам под рукой президента Зьема. Он нес еще какую-то чепуху, от которой было стыдно самому. Собеседник понял его.

— Ну что ж, — грустно сказал он, выпив последнюю рюмку апельсинового ликера, — может быть, вы когда-нибудь пожалеете — я имею в виду не вас лично, а Америку, — что сбросили нас со счетов. Спасибо вам, хотя я рассчитывал на откровенность. Будет время, мы еще побеседуем с вами на эту тему.

Встретиться им не пришлось. Через пять дней, 1 ноября 1963 года, президент Южного Вьетнама Нго Динь Зьем был убит. Его брат не избежал той же участи.

Юджин Смит не знал и не мог знать, как развивались события задолго до их трагического завершения. А предыстория носила любопытный характер.

25 мая 1962 года в одном из фешенебельных ресторанов Манхэттена встретились два человека влиятельного клуба избранной элиты Нью-Йорка — мультимиллиардер Джон Рокфеллер III и редактор газеты «Нью-Йорк тайме» Джон Оукс. Оба они носили звание «центурионов». Как обычно, люди такого положения собираются, чтобы провести приятно несколько часов в компании единомышленников. Вести во время обеда деловые разговоры считается признаком плохого тона. Но все знают, что именно для деловых разговоров приглашает один центурион другого. Поэтому Джон Оукс не был шокирован, когда Джон Рокфеллер познакомил его с письмом еще одного центуриона — Фредерика Нолтин-га, бывшего тогда американским послом в Южном Вьетнаме. «Дорогой Джон, — писал посол, — я обращаюсь к тебе с дружеской просьбой. В последнее время уважаемая «Нью-Йорк тайме» усилила свои нападки на режим президента Зьема. Она обвиняет его в неспособности руководить страной, в продажности, трусости и других грехах. Я не беру полностью под защиту Нго Динь Зьема, но открытое выступление против него не отвечает интересам Америки в Юго-Восточной Азии, усугубляет наши трудности, которые и так довольно велики, ставит под сомнение целесообразность нашего сотрудничества с администрацией Зьема. Я прошу тебя, дорогой Джон, поговори с нашим другом Оуксом и посоветуй ему пересмотреть позицию на освещение положения в Южном Вьетнаме».

— Ну, что вы скажете на это, дорогой друг? — спросил Рокфеллер, заметив, что письмо прочитано.

Оукс передал листок Рокфеллеру, поднял стакан с рейнским вином и, любуясь благородной жидкостью, пронизанной солнечным лучом, неожиданно для Рокфеллера произнес:

— Вот теперь мне совершенно ясно, что Южный Вьетнам надо быстрее избавить и от Нго Динь Зьема, и от нашего друга Нолтинга. Ты, Джон, входишь в Совет по международным отношениям. В Америке знают, что именно там, в вашем четырехэтажном особняке на углу 68-й улицы и Парк-авеню, вырабатываются рекомендации по долгосрочной политике и намечаются их стратегические решения. От этих рекомендаций, как мне известно, не отказываются ни в государственном департаменте, ни в Белом доме. Наша политика в Южном Вьетнаме, Джон, заходит в тупик. Ее надо менять. И менять людей, на которых мы возлагали надежды. Пропустите все факты через ваш генератор идей — Рокфеллеры, Форды и Морганы лучше, чем наш друг Нолтинг, разберутся в обстановке — и примите новую стратегию, пока мы не попали в еще более тяжелое положение.

Рокфеллер хорошо понял Оукса и предложил продолжить беседу на более приятные темы, чем внешняя политика. Обед закончился в полном согласии. После того как с письмом Нолтинга и беседой Оукса ознакомился брат Джона — Дэвид, возглавлявший Совет по международным отношениям, мозговой трест начал работу. В особняк на 68-й улице стали приходить секретные пакеты из государственного департамента, из сенатской комиссии, Пентагона, специальных служб. Когда все полученные документы были изучены, судьба южновьетнамского президента была решена окончательно. Значительно позже Юджин Смит понял, каким крошечным винтиком был он в машине, маховик которой вращался с неотвратимой беспощадностью.

Все это в какие-то секунды пронеслось в голове Юджина Смита. Нет, он не переживал из-за свержения Зьема. Если Америке было выгодно его уничтожить, значит, спастись у него не было шанса. Хотя тогда, после разговора с братом президента, Юджин Смит, не зная всей суммы фактов, испытывал смутное недовольство и собой, и развитием событий. «Нго Динь Ню был прав, — думал Юджин Смит, — вряд ли в Южном Вьетнаме найдется более преданный слуга Америки, чем Зьем». По первому намеку американского посла он перетряхивал свое правительство, удаляя из него всех, кем было недовольно американское посольство. Двенадцать раз Зьем реорганизовывал свое правительство. Он уволил в отставку тридцать пять министров и треть генералов своей армии. Перед самым своим концом он сместил восемнадцать губернаторов и тридцать вице-губернаторов, которые также были неугодны американскому посольству и военной миссии за плохую организацию борьбы с Вьетконгом. «А тот, кто придет на смену обреченного президента, — думал полковник Смит, — разве он сам пойдет воевать с солдатами Вьетконга? Война во Вьетнаме все равно будет войной американской». В канун получения медали за мужество Юджин Смит почувствовал иголочный укол совести. «Зачем потребовалось Америке свергать императора Бао Дая, заменять его Нго Динь Зьемом, а потом убивать и этого, чтобы возводить на трон тех, у кого тоже нет сторонников?»

— Сейчас генерал Фрэнсис Райтсайд, — донесся до Смита голос президента, — кратко изложит предысторию— я повторяю — предысторию — нового курса, чтобы было яснее, чем диктуется его необходимость. Пожалуйста, генерал.

Генерал Фрэнсис Райтсайд поднялся, раскрыл папку и стал рассказывать о положении во Вьетнаме, изредка подходя к карте, висевшей сбоку от президента.

— Присутствующие здесь господа хорошо знают, какие обстоятельства заставили нас взять на себя ответственность за судьбы Вьетнама. Полностью провалившаяся, беззубая политика французов привела не к удушению заразы коммунизма, а к ее более широкому распространению. Она стала разливаться как река в половодье, и в ней тонули и французские амбиции владеть Индокитаем, и наши расчеты не допустить проникновения в этот район земного шара советской идеологии, которая с победой коммунистов непременно стала бы здесь господствующей. Когда после поражения французской армии под Дьенбьенфу, — генерал ткнул указкой в едва приметную точку на огромной карте, — было решено созвать конференцию в Женеве, мы уже имели свой план. Мы считали тогда, как считаем и теперь, что Индокитай — это приз, стоящий большой игры. Капитан нашей сильной сборной бейсбольной команды — это слова президента Эйзенхауэра — покойный Джон Фостер Даллес поехал в Женеву, чтобы статьями соглашения закрепить наши интересы в Индокитае. Однако расчеты не оправдались. Россия и Северный Вьетнам, поддержанные другими участниками совещания, сумели настоять на своем методе решения индокитайской проблемы. Правда, обнадеживающей была секретная встреча Джона Фостера Даллеса с министром иностранных дел красного Китая. Характер отношений с Пекином был таков, что нельзя было ожидать полного взаимопонимания и откровенности. Пекин искал, а скорее всего — прощупывал пути сближения с нами, но был осторожен. Мы же, если говорить откровенно, напоминали лошадь, глаза которой были прикрыты плотными шорами… Мы не придали значения намеку, сделанному министром иностранных дел Пекина, и опасались, что если вмешаемся во Вьетнам так же, как это было в Корее, то столкнемся с объединенным фронтом Вьетнама, Китая и России. А намек был брошен, между прочим, такой: «У Китайской Народной Республики слишком много забот по строительству нового Китая, чтобы после победоносно завершившейся революции втягиваться в военное противоборство с такой великой страной, как Америка. Но пусть у вас не будет иллюзий, мы не оставим в беде наших друзей во Вьетнаме». Мы тогда, повторяю, не поняли ситуации. Генерал Эйзенхауэр проводил свою очередную партию в гольф, когда ему доложили о телеграмме Джона Фостера Даллеса о положении в Женеве перед обсуждением индокитайского вопроса. Даллес сообщил, что Соединенные Штаты могут оказаться в крайне неудобной позиции и что решение о проведении всеобщих выборов во Вьетнаме все равно будет принято. Лучше, предлагал Даллес, мы возьмем дело в свои руки, которые не будут связаны нашими слишком определенными обязательствами. «Передайте Джону, — сказал тогда президент, — что мяч, лапта и рукавицы — наши. Мы их решили забрать домой, поэтому игра, которую нам хотят навязать, не состоится. Пусть Джон не задерживается в Женеве, там хороший климат, но я его жду на партию в гольф уже в этот уикэнд».