Забастовка и ее горькие последствия — одно из самых противоречивых событий в истории Колумбии — оставили шрамы на всем регионе. В 1929 г., инициировав жаркую парламентскую кампанию против правительства, армии и ЮФК, национальным лидером становится двадцатишестилетний Хорхе Эльесер Гайтан — выдающийся политик, убийство которого приведет к непродолжительному, но разрушительному восстанию под названием Bogotazo. Посетив место бойни и побеседовав с десятками человек, в сентябре 1929 г. Гайтан сделал доклад в палате представителей в Боготе: он выступал в парламенте четыре дня. В качестве наиболее шокирующих доказательств произвола военных он представил фрагмент черепа ребенка и обвинительное письмо отца Ангариты, крестившего Габриэля Гарсиа Маркеса буквально через несколько месяцев после расправы над забастовщиками[100]. В результате сенсационных заявлений Гайтана рабочих, приговоренных к тюремным срокам в Сьенаге, освободили из тюрем. Либералы — тогда еще слабая, неорганизованная в национальном масштабе сила — воспряли духом и принялись быстро завоевывать позиции на политической арене, придя к власти в 1930 г. Конец тому периоду положит убийство Гайтана в апреле 1948 г. — самое значимое событие с далеко идущими последствиями в истории Колумбии XX в.

Ухудшение отношений между ЮФК и рабочими, а также кровавая расправа над забастовщиками повергли «банановую зону» в глубочайший кризис. Началась Великая депрессия, которая поглотит весь регион и всю мировую торговую систему. Резкий спад производства вынудил ЮФК свернуть свою деятельность в «банановой зоне». Служащие и руководство компании уехали, и Аракатака стала приходить в упадок. Начало этого периода совпало с детством Гарсиа Маркеса и последними годами жизни его деда.

3

За руку с дедом

1929–1937

Упадок Аракатаки, начавшийся с уходом ЮФК, станет заметен лишь годы спустя, и потому жизнь в доме полковника продолжалась как прежде. В Барранкилье, расположенной по другую сторону «большого болота», Габриэль Элихио днем работал в магазине скобяных изделий, принадлежащем компании «Зингер», а вечером и в выходные — в своей скромной аптеке, которую он недавно открыл; ему помогала Луиса. Молодая чета прозябала в нищете. Изнеженной Луисе, привыкшей к вниманию мамы, теток и слуг, вероятно, жилось очень тяжело.

В ноябре 1929 г., вскоре после того как Луиса родила — 9-го числа того же месяца — своего третьего ребенка, Маргариту, полковник с Транкилиной привезли Габито в Барранкилью. Мальчик, которому тогда было всего два с половиной года, впервые увидел светофор — этим, главным образом, и запомнилась ему та поездка. Следующий раз он поехал в Барранкилью с дедушкой и бабушкой в декабре 1930 г., когда родилась Айда Роса, и тогда в городе, где зародилась гражданская авиация Колумбии, он впервые увидел самолет[101]. Тогда же он впервые услышал имя Боливар, ибо Айда Роса появилась на свет 17 декабря, ровно через сто лет после кончины великого Освободителя, и Барранкилья, как и вся Латинская Америка, отмечала годовщину его смерти. Образы отца с матерью нечетко отложатся в его памяти, но, вероятно, те визиты вызывали растерянность у ребенка, пытавшегося осмыслить мир и свое место в нем[102]. В тот последний визит к дочери Транкилина, заметив, что Маргарита — хилая замкнутая малышка, нуждающаяся в заботе, которую не может ей дать ее замотанная мать, настояла на том, чтобы девочка поехала с ними в Аракатаку и воспитывалась там вместе с Габито[103].

Таким образом, формирующий период в развитии Габито продолжался с двух лет, когда мама уехала во второй раз, и почти до семи, когда его родители вместе с братишкой и сестренкой вернулись в Аракатаку. Его воспоминания тех пяти лет, по сути, и лягут в основу создания мифического Макондо, который знают читатели всего мира. Нельзя сказать, что в эти годы он вообще не виделся с родителями, братиком и сестренкой, но встречи эти были очень непродолжительными, соответственно и помнить ясно он их не мог. Родителей ему заменяли дедушка с бабушкой; сестренка Маргарита, которую теперь называли Марго, как товарищ по играм его совершенно не устраивала, пока ей не исполнилось три года, а к тому времени — в конце 1933 г. — уже и родители с другими детьми вернулись в Аракатаку. Николас и Транкилина, видимо, решили, что незачем Габито постоянно объяснять, что его родители уехали (а также чем был вызван их отъезд и когда они вернутся, если вообще вернутся), и попросту опустили завесу молчания на все, что касалось его происхождения, — сочли, что для него это менее болезненно. Конечно, другие дети наверняка задавали вопросы, а значит, Гарсиа Маркес не мог совсем ничего не знать, как он это всегда утверждает. Например, трудно представить, чтобы он никогда не упоминал Луису в своих вечерних молитвах перед отходом ко сну. Но совершенно очевидно, что мать и отец были запретной темой для разговора, и он научился касаться ее как можно реже.

В Испании и Латинской Америке женщины традиционно сидели дома, мужчины большую часть времени проводили на улице. Именно дед Маркеса, полковник, мало-помалу вытянул Габито из женского мира суеверий, дурных предчувствий и жутких историй, которые, казалось, выпрыгивали из мрака самой природы. Именно дед познакомил его с мужским миром политики и истории, вывел его, так сказать, в свет. («Я бы сказал, что общение с дедом было той самой пуповиной, которая связывала меня с реальностью до тех пор, пока мне не исполнилось восемь лет»[104].) Позже, вспоминая деда, Маркес с трогательной наивностью назовет его «подлинным отцом города»[105].

На самом деле люди, обладавшие реальной властью, например крупные землевладельцы, редко занимали такие политические должности в регионе, как казначей или сборщик налогов, предпочитая оставлять их для своих более скромных родственников или представителей среднего класса, обычно несведущих в юриспруденции[106]. Мэров назначали губернаторы, которых, в свою очередь, выбирали политики в Боготе в соответствии с местными интересами, и либералам вроде Николаса Маркеса приходилось договариваться, обычно на унизительных для себя условиях, с представителями Консервативной партии и других местных сил наподобие ЮФК. Вся политическая система была насквозь коррумпирована, зиждилась на личных связях и различных формах покровительства. Местные авторитеты — такие, как Николас Маркес, — получали от ЮФК надбавки в виде свежего мяса и других дефицитных товаров, которые они приобретали в магазинах компании, за что должны были служить надежной опорой системы. Многие из наиболее ярких воспоминаний и Габито, и Марго связаны с походами деда в этот магазин, стоявший прямо через дорогу от дома полковника. Этот магазин был как пещера Аладдина, из которого полковник с Габито, довольные и торжествующие, приносили, на удивление Марго, невиданные товары производства США, откуда их и привозили[107].

Одна из главных задач казначея и сборщика налогов муниципалитета заключалась в том, чтобы пополнять муниципальную казну, а в некоторых случаях и свой личный бюджет за счет самой доходной формы налогообложения того времени — налога на спиртное, а это означало, что благосостояние полковника находилось в прямой зависимости от финансовых возможностей, потребления спиртного и, как следствие, сексуальной распущенности презренной опали. Мы не знаем, насколько добросовестно Николас выполнял свои обязанности, однако система не очень-то позволяла кому бы то ни было демонстрировать свою неподкупность[108]. В 1930 г. впервые за пятьдесят лет к власти пришла Либеральная партия, и у Николаса, принимавшего активное участие в кампании по продвижению кандидата от либералов Энрике Олая Эрреры, казалось бы, дела должны были пойти в гору, но, по имеющейся у нас информации, можно предположить, что его положение постепенно ухудшалось.