Радиопередача сверху продолжается. Старики еще держатся, хотя голоса у них очень ослабели. Паузы становятся все продолжительней. Мы слушаем. Все. Стараемся уловить каждое слово…

Она. Не слышно пения птиц, не видно цветов. Куда подевались поляны, трава, деревья?

Он. Везде руины. Деревья сожжены.

Она. Исчезли мужчины и женщины. Не видно играющих детей.

Он. Осталась лишь голая сухая земля.

Она. Земля похожа на корабль, покинутый командой и пассажирами. Или на мертвую луну.

Он. Да. И на другие безжизненные планеты.

Здесь они, конечно, правы. Земля превратилась в одну из безжизненных планет. Мертвых, правда, лишь на поверхности. Ибо под корой еще находимся мы. Но как знать, может, и под лунной поверхностью или под оболочкой других планет тоже существуют пещеры и тайные гроты, где кто-то живет?

Но ограничимся этим: земля пуста, как любая планета.

30 июня.

Они сообщили, что прекращают передачи — у них больше нет сил. Вот их последние слова:

Он. Это наше последнее сообщение, последнее послание отсюда, сверху Ничего нового… Повсюду пустыня — безжизненная, безмолвная. Тишина, как перед сотворением мира… Но земля еще вертится… Мы видели смену дня и ночи… Видели солнце и луну… И звезды… Вот и все…

Она. Прощайте, люди. Прощайте, мужчины и женщины из подземелий. Думайте о нас. Пожелайте нам спокойной смерти…

Это я слышал сегодня утром. С тех пор никаких вестей. Может, они без сознания? Или уже мертвы? Больше мы их не услышим. Да почиют в мире…

Ничего не хочется добавлять к сегодняшней записи, тем более что уже 23.00. Но, думаю, все же надо описать то необыкновенное чувство, что охватило меня, когда я слушал их последнее сообщение. Я испытал совершенно новое для меня ощущение. Необъяснимым образом меня вдруг потянуло туда, наверх, к этим двум старикам, умирающим в автомобиле. Мне захотелось быть рядом с ними, чтобы помочь им.

Со мной что-то произошло. Как могло случиться, что незнакомые люди пробудили во мне подобные чувства? Неужели в серых сумерках моей души нашелся все-таки зеленый уголок для этой голубиной пары?

Только теперь я понимаю, каким черствым, бесчувственным был все это время. И начинаю понимать Икс-117. Должно быть, он испытывал то же что и я. Даже психотерапия не смогла помешать ему.

У меня нет его силы духа. Но мне хватит и моей. Меня охватывает ужас, когда я вспоминаю кнопки, покрывшие мраком карту мира.

Только почувствовав тепло, можешь измерить степень холода. И лучше уж испытать и то, и другое, чем не чувствовать ничего.

Все эти курсы, спецподготовка, инструктажи преследовали вполне определенную цель: сделать меня бесчувственным.

Как видите, это им не удалось. Мне близки те двое, умершие сегодня там, на земле. По-настоящему близки.

Если есть еще такие люди, как они, земля будет жить. Если мне близок кто-то, значит, сердце мое еще не стало холодной оболочкой мертвой планеты. Значит, его можно еще оживить.

Жизнь и любовь никогда не погибнут. Дайте им крохотное место, где можно пустить корни, и они покорят мир.

1 июля.

Что за чушь порол я вчера вечером? Жизнь и любовь бессмертны? Господи, какой вздор!

Нет. Смерть и разрушение, ненависть и безразличие — вот что не исчезнет во веки веков. Мир был покорен не несколькими парами голубей, а несколькими парами кнопок. Это они, кнопки, погубили все. Даже голубей.

И вообще, какое это имеет значение — что я думаю сейчас? Могу ли превратить нажатые кнопки в ненажатые? Может ли то, что я чувствую сейчас, вернуть ракеты назад, на старт, на их базы? Может ли это возродить рухнувший мир? Воскресить мертвых? Или спасти голубей?

Нет, это невозможно. Кнопки нажаты. Поздно. Слишком поздно.

2 июля.

Сверху никаких вестей. Старики мертвы. О них уже не говорят. Они забыты.

Однако я не забыл их. Для меня они еще живы. Потому что они нажали, сами того не зная и не желая, кнопку, которую я, тоже не зная об этом носил в своей душе. Последнюю, забытую, тайную кнопку.

Это чудесная кнопка. Наконец-то я понял, что я не один на свете. Есть и другие, подобные мне. А иные и получше меня. Икс-117 был лучше. И те, кто остался наверху, в начале войны. Их было большинство — тех, кто был лучше меня.

Почему так трудно отыскать эту кнопку человечности? И почему так легко нажать кнопку, которая запускает ракеты? Почему никто не смог открыть тайник моей души, пока еще было время?

Результаты, конечно, были бы теми же. Откажись я, как Икс-117, нажать кнопки, это сделали бы вместо нас Икс-107 и Икс-137. Если отказались бы и они, другие заняли бы их место: может быть, те, кто вообще не соображал бы, что он делает.

Более того, я убежден, что, не будь ЦПУ, ракеты все равно бы взлетели. Все произошло бы автоматически, даже если никто не пошевелил бы пальцем. Машина уничтожения работала как суперавтомат. Именно ее технический сбой привел к развязыванию ядерной войны: началась цепная реакция разрушения, включился доведенный до совершенства электронный механизм истребления, опустошивший землю.

В этот сложнейший агрегат массового уничтожения они не забыли включить и людей, забыв, однако, что у людей есть душа, а у души кнопки. Забыв, что их можно найти и нажать. Как это случилось со мной.

Вот только к чему все это? Слишком поздно…

13 сентября.

Вчера часть моего дневника была уничтожена. В приступе ярости П схватила тетрадь с записями и разорвала ее в клочья. Я не стал мешать: зачем? Если весь мир обратился в прах, какой толк от моего дневника?

П. не может меня понять, не может постичь суть моего внутреннего превращения, которое началось после окончания войны и ускорилось, когда те двое поднялись наверх. П. говорит, что смогла бы помочь мне, если бы речь шла только о депрессии.

— А вот уж чего не могу, так это сорвать с тебя нимб святого, тут в одиночку мне не справиться…

Больше всего ее раздражает то, что я не сержусь, когда она оскорбляет меня, а остаюсь спокойным. Мое безразличие приводит ее в бешенство, хотя у меня нет намерений сердить ее: я не испытываю к П никакой вражды. Как, впрочем, и ко всем остальным.

Со мной что-то произошло. Часто меня охватывает грусть при мысли, что мир погиб, но это не имеет ничего общего с моим настроением. Я знаю лишь одно — кнопки разрушили цивилизацию.

Я думаю об этом спокойно, как-то отстраненно, словно находясь вдали и испытывая грустное сожаление. У меня нет угрызений совести: не знаю почему, но это именно так.

П не понимает меня, ей все это чуждо. Она постоянно твердит об абулии, апатии и т. п. Наверное, мое состояние не вписывается в систему, усвоенную ею во время учебы. До вчерашнего случая с дневником она, видно, надеялась, что я еще могу измениться. Она не выдержала и пришла ко мне в комнату. (Нам стали разрешать это после окончания войны, были сделаны и другие послабления). Может, уничтожая мой дневник, она пыталась вывести меня из летаргического состояния. Однако ей это не удалось, и она заорала:

— Что ж, если даже то, что я сделала сейчас, не помогло вправить тебе мозги, значит, ты — конченый человек!

И вышла из комнаты, не удостоив меня взглядом

П изорвала мои записи после 2 июля. С тех пор прошло более двух месяцев. Я не собираюсь восстанавливать недостающую часть дневника, поскольку не произошло ничего такого, о чем следовало бы упомянуть. Лишь несколько мыслей и вопросов к самому себе — но я не знаю, кого они могут заинтересовать, если, каким-то чудом, вдруг будут прочитаны.

Я все же кое-что вспоминаю, хотя это было в июне. Выживших мало. Как нам сообщили, на третьем, четвертом, пятом, шестом и седьмом уровнях нашли убежище около 622 500 человек. Мужчин и женщин. У нас еще нет сведений о неприятеле, но мы полагаем, что сегодня население земного шара насчитывает около полутора миллионов человек. Маловато.