— Но ведь разложение, поразившее современное общество, породило множество всяких пороков, — возразила Шучорита, повторяя слова Горы. — Их отпечаток лежит на всем, что нас окружает. Так неужели же эти пороки могут заслонить от нас истину?

— Если бы я знал, в чем заключается эта истина, я мог бы ответить на твой вопрос, — со своим обычным спокойствием сказал Пореш. — Но я вижу лишь, что в моей стране создалось нетерпимое положение, когда один человек лютой ненавистью ненавидит другого, и что это разобщает и разделяет наш народ. Можно ли при таких условиях успокаивать себя рассуждениями о какой-то воображаемой истине?

И снова, как эхо, повторяя слова Горы, Шучорита возразила Порешу-бабу:

— Но разве абсолютное беспристрастие к людям не является высшим достижением нашего мироощущения?

— Беспристрастное отношение — это свойство ума, а никак не сердца. В беспристрастии нет места ни для любви, ни для ненависти, оно стоит выше склонности и предубеждения. Но ведь такое состояние лишает человеческое сердце всех его потребностей — оно чуждо ему. И в результате, несмотря на все эти прекрасные философские идеи, низшим кастам у нас не разрешен вход даже в храмы. А если равенство не соблюдается даже в местах поклонения богу, то не все ли равно, признана ли идея равенства нашей философией или нет?

Шучорита задумалась над словами отца, стараясь понять его. Наконец она сказала:

— Но, отец, почему ты не попытался объяснить все это Биною-бабу и его другу?

Пореш-бабу улыбнулся:

— Они не сознают этого вовсе не потому, что недостаточно понятливы, напротив, они слишком умны, чтобы желать понять: они предпочитают учить других. Но придет время, и у них явится желание познать все с точки зрения высшей правды, то есть справедливости, и тогда им не нужно будет обращаться за объяснением к твоему отцу. Теперь же, пока они смотрят на эти вещи с другой точки зрения, все, что бы я им ни сказал, будет совершенно бесполезно.

Хотя Шучорита слушала Гору с большим вниманием, согласиться с ним она не могла, и резкое расхождение в их взглядах очень огорчало ее и лишало внутреннего покоя. Сегодняшний разговор с Порешем-бабу разрешил сомнения, одолевавшие ее последние дни. Она не допускала и мысли, чтобы Гора, Биной — да и вообще кто бы то ни было — разбирались в чем-то лучше, чем Пореш-бабу. Больше того, она невольно начинала сердиться на тех, кто не соглашался с ним. Но теперь она уже не могла с прежним высокомерием отмахиваться и от того, что утверждал Гора, и это заставляло ее страдать. Потому-то она и испытывала последнее время постоянное желание укрыться под крылышком Пореша-бабу, как делала это в детстве. Она встала со стула, дошла до двери, но затем снова вернулась к Порешу-бабу и, положив руку на спинку его кресла, попросила:

— Отец, возьми меня с собой на вечернюю молитву.

— Конечно, дорогая моя, — сказал Пореш-бабу.

Шучорита поднялась к себе в комнату, закрыла дверь и села в кресло. Она призвала на помощь всю свою силу воли, стараясь прогнать из памяти то, что говорил ей Гора. Но вдруг перед ее мысленным взором встало его лицо, дышавшее такой непоколебимой верой в свою правоту, что она невольно подумала: «Ведь речи Горы — не просто слова. В них он сам. Они обрели форму, движение, обрели жизнь… В них живет его пламенная вера в свою родину и мучительная любовь к ней. Нельзя доказать ему неправоту его взглядов и успокоиться. За этими взглядами стоит человек, и притом человек незаурядный».

Разве могла она оттолкнуть, прогнать его? Тяжелая внутренняя борьба шла в душе Шучориты, и, не в силах справиться с собой, она вдруг горько расплакалась. Гора был причиной того, что ей так трудно, так тяжело сейчас, но его это ничуть не трогало — не задумываясь он мог уехать куда-то и покинуть ее. Эта мысль причиняла Шучорите острую боль, признаться в которой ей было бы нестерпимо стыдно.

Глава двадцать четвертая

Было решено, что Биной прочтет на празднике поэму Драйдена[36] «Могущество музыки», а девушки в соответствующих костюмах будут показывать в это время живые картины. Затем с декламацией и пением выступят и сами девушки.

Бародашундори неоднократно заверяла Биноя, что «они» позаботятся о том, чтобы хорошо подготовить его к выступлению. Сама она, правда, с трудом объяснялась по-английски, но рассчитывала на помощь некоторых своих друзей, прекрасно владевших языком. Однако уже на первой репетиции Биной поразил всех знатоков своим произношением и умением выразительно декламировать и лишил тем самым Бароду удовольствия ставить себе в заслугу обучение «этого новичка». Теперь даже те, кто едва замечал Биноя прежде, почувствовали к нему уважение. Сам Харан-бабу предложил ему сотрудничать в своей газете, а Шудхир стал уговаривать Биноя давать уроки английского языка в студенческом кружке, членом которого состоял он сам.

Что же касается Лолиты, то она испытывала полное смятение чувств. Ей и приятно было, что Биной не нуждается ни в чьей помощи, и в то же время досадно. Она боялась, что Биной, почувствовав уверенность в своих силах, уже не захочет ничему учиться у них и возгордится. Чего хотела она от Биноя? Что могло вернуть ей утраченный душевный покой? На эти вопросы она и сама не могла бы дать ясного ответа. В конце концов, раздражение ее стало искать выхода во всяких мелких придирках, мишенью которых неизменно был Биной. Лолита хорошо сознавала, что несправедлива к Биною, что ведет себя невежливо; ее мучило это, и она старалась сдерживаться, но достаточно было самого незначительного повода, чтобы пробудить в ней дух противоречия и желание совершить нечто необъяснимое и неожиданное.

И если раньше она изводила Биноя, пока он не согласился принять участие в спектакле, то теперь она делала все, что бы заставить его отказаться. Но разве мог Биной без всякой причины заявить о своем отказе выступить сейчас, когда до спектакля оставалось совсем немного времени, и тем самым фактически сорвать его? Кроме того, неожиданно открыв в себе актерское дарование, он, по всей вероятности, и сам увлекся предстоящим выступлением.

Кончилось дело тем, что Лолита решила сама отказаться участвовать в спектакле.

Бародашундори хорошо знала свою среднюю дочь и не на шутку испугалась.

— Что случилось? Почему? — спросила она.

— Просто у меня ничего не получается, — ответила девушка.

Надо сказать, что с тех пор, как участники спектакля поняли, что Биной далеко не так неопытен, как предполагалось, Лолита ни за что не хотела декламировать в его присутствии и вообще отказалась репетировать со всеми.

— Я буду заниматься сама, отдельно, — заявила она. И хотя это было весьма неудобно для всех остальных, она твердо стояла на своем, так что в конце концов пришлось смириться и проводить репетиции без нее.

И вдруг теперь, в последнюю минуту, она вообще отказалась участвовать. Бародашундори пришла в ужас. Она знала, что никакие ее доводы и убеждения ни к чему не приведут, и решила обратиться за помощью к Порешу-бабу. Обычно Пореш-бабу в мелких вопросах предпочитал не вмешиваться в дела своих дочерей, но он дал слово судье и чувствовал себя в некотором роде ответственным перед ним. К тому же времени до праздника оставалось немного, и менять что-либо было уже поздно.

Пореш позвал Лолиту и, положив руку ей на голову, сказал:

— Знаешь, дорогая, будет нехорошо, если ты теперь откажешься.

— У меня ничего не выходит, отец, — со слезами в голосе проговорила девушка. — Я не способна к этому.

— Тебе не поставят в вину, если ты не сумеешь как следует прочитать стихи, но если ты совсем откажешься выступить, будет нехорошо.

Лолита слушала молча, опустив голову.

— Начатое дело, девочка моя, нужно доводить до конца. Нельзя бросать его только потому, что задето твое самолюбие. Долг выше самолюбия. Может быть, ты все-таки постараешься?

Девушка посмотрела на отца.