Понимая, что горячая защита Биноем противников Горы объясняется его желанием излить свою досаду, Анондомойи улыбнулась.

— Ты вот смеешься, ма, удивляешься, наверно, почему это я вдруг так разозлился? Я скажу тебе почему. Недавно Шудхир пригласил меня в гости к одному своему приятелю, который живет за городом. Не успели мы отъехать от Калькутты, как хлынул дождь, и когда мы сошли на своей остановке, нашим глазам представилась такая картина: на перроне, раскрыв над головой большой зонт, стоял одетый по-европейски бенгалец и смотрел, как выходит из вагона его жена. Она держала на руках ребенка и кутала его своей шалью; самой же ей укрыться было нечем, и она, дрожа от холода и смущения, буквально сжалась в комок, а ее муж невозмутимо стоял под своим зонтиком, во всеуслышание отчитывая ее за что-то, — причем никто на станции не находил, по-видимому, в этом ничего необычного. В этот миг я подумал, что во всей Бенгалии не отыщется ни одной женщины, ни богатой, ни бедной, которая была бы как следует защищена от дождя и солнца. И я поклялся никогда не повторять ложь о том, что мы боготворим наших женщин и преклоняемся перед ними. Мы называем нашу страну «Мать-родина», но если мы не видим проявления ее женственного величия в женщинах, не видим в них полнокровного и яркого проявления ее разума и воли, ее щедрого служения делу, если мы не можем отрешиться от привычки видеть наших матерей и жен поглощенными домашними заботами, ограниченными, слабыми и безвольными, мы никогда не поймем, в чем же сила нашей родины.

И, внезапно устыдившись своего порыва, Биной обычным тоном добавил:

— Ма, ты, конечно, думаешь, что, по своему обыкновению, я решил прочитать тебе лекцию? Может быть, я и правда излишне пристрастен к громким словам и пышным фразам, но только не сейчас. До сих пор я как-то не понимал, какое большое значение имеют женщины для судьбы каждой страны! Не понимал и не задумывался над этим… Ну, хватит, что-то я уж очень разболтался, ма. Я так много говорю, что никто не верит, будто я высказываю собственные мысли. Постараюсь в будущем больше помалкивать.

И Биной, волнение которого еще не совсем улеглось, ушел так же внезапно, как появился. Немного погодя Анондомойи позвала Мохима и сказала ему:

— Вот что, сынок, брак Биноя с нашей Шошимукхи не состоится.

— Почему? Ты что-нибудь имеешь против?

— Да, я против, потому что все равно из этого ничего не выйдет…

— Гора согласен, Биной согласен, а ты говоришь, что ничего не выйдет. Но, конечно, если начнешь возражать ты, Биной никогда не женится, в этом я уверен.

— Я лучше тебя знаю Биноя.

— Может быть, даже лучше, чем Гора?

— Да, и лучше, чем Гора. Я обдумала все и поняла, что своего согласия на этот брак дать я не смогу.

— Посмотрим, что скажет Гора, когда вернется.

— Мохим, послушай меня. Если ты будешь настаивать, неприятностей не миновать, уверяю тебя. Я не хочу, чтобы Гора снова поднимал этот вопрос и разговаривал с Биноем.

— Ладно, там видно будет, — ответил Мохим и, положив в рот кусочек пана, вышел из комнаты.

Глава двадцать шестая

Вместе с Горой в поход отправились четыре его приятеля: Обинаш, Мотилал, Бошонто и Ромапоти. Но Гора, беспощадный и неутомимый в своем энтузиазме, оказался трудным товарищем, и через несколько дней Обинаш и Бошонто под предлогом нездоровья вернулись обратно в Калькутту. Что же касается Мотилала и Ромапоти, то только горячая преданность Горе не позволила им последовать примеру своих товарищей и. оставить учителя одного. Но чего только не пришлось им претерпеть из-за своей верности! Дорога совершенно не утомляла Гору и не наскучивала ему, он мог оставаться в пути сколько угодно. Так же подолгу мог он жить в домах крестьян, с удовольствием предлагавших кров странствующим брахманам, — пусть даже дома их были убоги и лишены всяких удобств. Послушать Гору сходились обычно все соседи и с большой неохотой отпускали его дальше.

Гора впервые видел, что представляла собой Индия, лежавшая за пределами богатого и просвещенного калькуттского общества. Деревня потрясла его своей разобщенностью, бессилием, темнотой; огромная и инертная, она совершенно не сознавала своей мощи и была безразлична к собственному благополучию. Какая страшная пропасть общинных предрассудков разделяла жителей деревенек, лежавших всего лишь в нескольких крошах[37] одна от другой. Сколько воображаемых ими самими созданных преград мешало им принимать участие в жизни страны, в жизни всего мира! Какими значительными представлялись им самые обыденные мелочи и нерушимыми все без исключения обычаи старины. Если бы не эта возможность своими глазами увидеть жизнь сельской Индии, Гора никогда не поверил бы, что люди, населявшие ее, так погрязли в косности, в убожестве, что они так потрясающе безвольны.

Однажды в деревне, где остановился Гора, случился пожар. Гора был поражен полнейшей неспособностью крестьян объединить свои усилия даже перед лицом такого страшного бедствия. Все перепуталось: люди бегали взад и вперед, суетились, кричали, плакали, но никому не приходило в голову установить хоть какой-то порядок. Ни колодцев, ни каких-либо других источников воды поблизости не было: воду для домашних нужд женщины приносили издалека. Но никому — даже зажиточным крестьянам — не приходила в голову мысль построить водохранилище и облегчить себе повседневную жизнь. Пожары случались и раньше, но все смотрели на них, как на наказание, посланное свыше, и не принимали никаких мер для их предотвращения. Им и в голову не приходило, что можно устроить так, чтобы вода была под рукой. Гора начинал понимать всю нелепость своих патриотических выступлений перед людьми, чье сознание, опутанное темными предрассудками, не реагировало даже на насущнейшие потребности.

Но больше всего удивляло Гору то, что Мотилал и Ромапоти не только не возмущались всем этим, но, наоборот, считали, по-видимому, совершенно неуместным его возмущение. Они полагали, что простые люди привыкли жить так и легко переносят то, что сами они сочли бы тяжкими лишениями. Его стремление сделать что-нибудь для улучшения жизни крестьян было в их глазах чистейшей воды сентиментальностью.

Для Горы же зрелище страшного гнета невежества, апатии и нищеты, тяготевшего равно и над богатыми и над бедными, над людьми просвещенными и темными и на каждом шагу задерживавшего их движение вперед, было источником постоянных мучений.

Вскоре Мотилал получил из дому какое-то неприятное известие и распрощался со своими спутниками. С Горой теперь остался один Ромапоти.

Как-то раз молодые люди пришли в мусульманскую деревню, расположенную на берегу реки. В поисках крова они обошли все селение, но нашли в нем только один дом, в котором жил индуист. Это был сельский цирюльник. Он почтительно предложил брахманам гостеприимство, но, войдя к нему в дом, они увидели среди прочих обитателей мальчика-мусульманина, приемыша цирюльника. Это чрезвычайно возмутило правоверного Ромапоти. Да и Гора тоже начал было отчитывать старика за его отступничество от законов индуизма, но тот возразил ему:

— А какая же разница, господин? Мы говорим «хари», а они «аллах», только и всего.

Между тем солнце поднялось высоко и жгло немилосердно. Река была далеко, чтобы добраться до нее, нужно было долго идти по раскаленному песку. Ромапоти мучила жажда.

— Где бы достать питьевой воды, пригодной для правоверных индуистов? — обратился он к Горе.

Во дворе был небольшой колодец, но пить воду из колодца отступника-индуиста Ромапоти не мог и продолжал сидеть с потемневшим от жажды лицом.

— А есть ли родители у этого мальчика? — спросил Гора старика.

— Родители-то у него есть; и мать и отец живы, но можно считать, что он сирота.

— Как так? — удивился Гора.

Тут-то цирюльник и рассказал историю появления у них мальчика.

Владелец земли, на которой стояла их деревня, отдал ее в аренду под плантации индиго, и плантаторы-англичане вечно оспаривали право крестьян возделывать плодородную землю вдоль берега реки. Все другие деревни уже давно уступили плантаторам, и только гхошпурцы все еще сопротивлялись, не желая уходить с насиженных мест. Все здешние жители — мусульмане, и глава их общины Фарусардар никого не боялся. За время этой распри Фарусардара уже два раза сажали в тюрьму за сопротивление полиции, и он был доведен до такой нищеты, что семье его почти нечего было есть. Но он и слышать не хотел о том, чтобы покориться.