Внимавшие старцу единодушно соглашались с возвышенным толкованием их побуждений. Были благодарны за то, что тот угадал в них высокое стремление, о котором не говорилось на изнурительных планерках, банковских переговорах, опасных испытаниях, среди изматывающих рутинных трудов, иссушавших душу и тело.
— Когда среди нас присутствует Бог, то все наши начинания удаются, и деяния наши процветают. Когда же отворачиваемся от Бога или творим не угодное Богу, все наши дела превращаются в прах. Так было с безбожной «красной» страной, которая отвергла Бога, возвела Вавилонскую башню и была сокрушена и разрушена. Ей не помогли таланты ученых, уменье инженеров, воля военных. Все ее достижения была развеяны по ветру. Чтобы не повторить ее несчастной судьбы, станем сверять свои деяния и помыслы с Божьей волей…
Это заявление старца породило едва ощутимый ропот, словно по лицам пробежала зыбь. Конструкторы советских моторов, создатели научных теорий, разработчики оборонных концепций не считали себя противниками божественной воли. Земными причинами объясняли крах государства, — происками врагов и изменой политиков. Банкиры и молодые управленцы, чиновники министерств и стажеры иностранных компаний соглашались с архиепископом. Причисляли себя к патриотам «новой волны», свободным от «грехов коммунизма». Мэр Сыроедов не желал вспоминать о прежней партийной карьере, был с теми, кто порвал с безбожным прошлым, отряхнул с удобных итальянских туфель коммунистический прах, служил православной России. И только в темных морщинах залегла тень неистребимого прошлого. Блюменфельд сутуло сжал плечи, отчужденно смотрел на бутафорского старца, воздетого гидравликой японского крана к драгоценному, с хищной эстетикой двигателю. Ему были несносны приторные речения, несопоставимые с языком инженерных трактатов, прозрачностью математических формул, изящной красотой компьютерной графики. Люлькин напряженно слушал духовную проповедь, пытаясь найти в себе отклик.
— Бог бережет нашу благословенную Родину от больших войн и губительных разрушений. Богородица заслоняет нас своим покровом от вражеских самолетов, которые совсем недавно, на глазах равнодушного мира, разбомбили православную Сербию. Но враг посылает через наши границы разрушительных демонов, духов тьмы и растления, которые без бомб и без пуль истребляют наш народ. Идет незримая брань между западным миром, извечным врагом России, и нашей православной державой, оплотом истиной веры, средоточием добра и света. Мы должны быть сильны не только военным искусством и нашим совершенным оружием, но и духом, без которого оружие бессильно и демоны врага неодолимы…
Старая когорта конструкторов, привыкшая противодействовать бомбардировщикам американцев, их истребителям, космическим группировкам, ракетам наземного и морского базирования, слушала проповедь со сдержанным одобрением. Банкиры и торговцы оружием, обладавшие собственностью в предместьях Лондона, счетами в швейцарских банках, завсегдатаи европейских курортов старались не выдать своего скептицизма, щурили глаза и опускали веки. Блюменфельд запустил болезненные тонкие пальцы в курчавые волосы, заслоняясь от сусального золота, которое, как ему казалось, подобно кислоте разъедала тонкие грани жизни, искажала сложные контуры мира. Мэр Сыроедов кивал и охотно соглашался.
— Я был приглашен вашим замечательным руководителем Юрием Даниловичем Ратниковым, который славен своими усердными радениями, неусыпными трудами, щедрой помощью нашим церковным приходом. Он пригласил меня освятить сей военный двигатель, который в нынешнем веке является подобием меча, с которым вышел на лед Чудского озера святой князь Александр Невский. Воспроизводит копье, которое держал в своей длани Святой князь Дмитрий Донской, выезжая на Куликовскую сечу. Чин освящения придаст вашим земным трудам, вашей человеческой воле неодолимую силу божественного промысла, одухотворит материю, соединит небесное и земное, прошлое с будущим, человеческое и божественное. Начнем же, благословясь.
Архиепископ осенил себя крестным знамением. Многие набожно повторили его движения. Иные лишь сдержано поклонились. Малая часть осталась недвижимой, среди них Блюменфельд и начальник сбыта, татарин Файззулин.
Ратников ревниво следил за тем, чтобы затеянное им представление удалось. Телеоператоры снимали свои сюжеты. Репортеры без устали писали в блокноты. Фотографы шарили камерами в небе, выхватывая парящего среди облаков Владыку. Телепрограммы, газетные и журнальные публикации должны были показать стране связь обороны и церкви, богоугодность его, Ратникова, свершений, священный характер предпринимаемых заводом усилий. Рассказать народу о «двигателе пятого поколения», как о Русском Чуде.
Владыко раскрыл в небесах широколистую книгу, из которой свисала узорная кисть закладки. Помолчал, переводя дух после прочитанной проповеди. Поправил митру, проведя ладонями по золотому убору, и ниже, пропустив сквозь пальцы белый шелк бороды. Стал читать, накрывая поляну звенящим шатром певучих звуков, в которых слышались старческие рыдания, сладкие воздыхания, мембранные переливы. Слова старинного языка, пропущенные сквозь белую бороду и металлическое сито микрофона, были неясны и таинственны, созвучны волнообразным вершинам сосен, розоватому застывшему облаку. Завороженный их музыкой, Ратников вдруг забыл о своем изначальном замысле. О журналистах, о собравшихся на поляне людях, многие из которых взирали на Владыку, как на курьез, дань повсеместной моде, забавный и необязательный ритуал.
— Благословен Господь Бог мой, научаяй руце мои на ополчение, персты мои на брань. Милость моя и прибежище мое, заступник мой и избавитель мой, защититель мой, и на него оуповах. Повинуяй люди моя под мя…
Ратников ощутил странную легкость, словно оторвался от земли и повис, не приближаясь к Владыке. Зрачки его расширились, обретая небывалую зоркость, так что различали стеклянные волоски бороды, бисер солнца на митре, слезу на стариковской щеке. Видел, как от священника, от его рук, от шевелящихся губ потянулись едва различимые нити, тончайшие золотые волокна. Достигли двигателя, коснулись корпуса, углубились в сопло, исчезли в розетке турбины. Двигатель, его сталь и титан, его обтекаемые оболочки, его совершенные, вычисленные на компьютере формы оделись прозрачным сиянием. Будто в неживой машине зародилась жизнь, возникло дыхание. Машина утратила свою жесткость и четкость. Затуманилась граница между ней и окрестным пространством. Металл умягчился, стал телесным. Преобразился в нечто большее, нежели великолепная, сотворенная руками машина. Ратников видел, как льющийся от Владыки свет втекает в глубину двигателя, омывает в нем каждый лепесток, каждое углубление, каждую крохотную деталь. Преображает, привносит в машину не предусмотренные чертежами свойства. Будто двигатель купается в потоках энергии, еще не открытой физиками, но известной белобородому старцу.
— Господи, преклони небеса, и снииди. Коснися горам, и воздымятся. Блесни молнию, и разженеши я. Посли стрелы твоя, и смятеши я. Посли руку твою с высоты, изми мя, и избави мя от вод многих, из руки сынов чуждих…
Ратников чувствовал волшебство древнего языка, смысл которого ускользал, погружаясь в медовую певучесть слов, рождая сладость, душистый аромат, пленительное золотое свечение. Двигатель казался оплавленным в своих очертаниях, трепетал, источал едва различимое сияние. Сконструированный человеческим разумом, созданный хитроумными инструментами и упрямой человеческой волей, он сочетался с белыми, растущими на поляне цветами, с красневшими соснами, с жемчужным облаком, с высокими белесыми перьями, застывшими в синеве, и с самой синевой, в которой реяли безымянные творящие силы. Он уже не был машиной, которая свирепо сжигала разлитые в природе энергии, оставляя рваную огненную рану. Он был частью природы, созвучен цветку и дереву, плывущему в озере лосю, пышному облаку с шатром голубых лучей. Он был создан в лабораториях и цехах, испытан на полигонах и стендах, — плод человеческого искусства. Но теперь, помимо человеческого, в нем присутствовал божественный замысел. Это Бог поручил людям создать машину, открыл им уникальную конструкцию, научил изысканным приемам, вдохновил на художество. Сделал машину столь же прекрасной, как живое соцветие, блеск солнца на птичьем крыле, круги на воде от плеснувшей рыбы.