– С Карабасом давно всё ясно, – сказал электрик в сторону стола. – Но ты-то, Пашка, куда лезешь? Родина, какая б ни была больная – её лечить надо… она ж ведь для нас своя. Эт для него (показал одной рукой на доктора, другой прижимая щенка) родина, наверно, везде. А тебе от неё отказываться – эт как от матери отказаться. Нам надо быстрей от пятнистой сволочи освободиться – вот самое первое, што надо сделать. От него все напасти. От его умишка маленького. А ты помогаешь тем, кто хочет сжечь дом, чтобы вывести из него несколько тараканов.

– Дом этот уже не спасти, Андрей, – сказал Слепцов, поднимая глаза-провалы на рослого Нестеренко – Такая у него судьба. Есть космическая предопределённость. Не случайно появился Горбачёв. Не случайно из-под него выбивает стул Ельцин.

– Опять ты про свои приметы! – скривился инженер-электрик. – Кошки… собаки… Сова, которая орала зимой… Судьбы людей решают земные силы! Были б в 85-м поумней те, кто тогда в Политбюро, они могли бы заранее разглядеть этого вертлявого недоноска. А будь посмелей, кто с ним рядом сейчас, мы бы уже давно пролили слёзы из-за преждевременной утраты. Горькие… Но с радостью. Нету, нету настоящих людей!

– Потому и нету, што судьба. Вы ведь никто не знаете… Даже не заметили, как на следующий день после избрания Ельцина главным в России – председателем Верховного Совета – в Москве произошло землетрясение. Думаешь, это случайность? А про сову… Сегодня ночью – вон они свидетели – нам опять явилась сова. И опять жутко кричала.

Мужики переглянулись. От слов Слепцова дохнуло каким-то мистическим холодом. Только Савельев, словно не слыша экономиста, хрустел вилковой капустой, щурил от удовольствия глаза и сквозь прищур наблюдал за щенком в руках Андрея Нестеренко. Ему нравился этот надёжный и, кажется, прочный характером мужчина. Они встречались неоднократно. Сначала реже, потом обоим встречаться стало интересней. Удивительно только, что почему-то оба ни разу не зацепили тему охоты. Видимо, сходные переживания за то, что происходило в стране, отодвигали на периферию интересов это волнительное для каждого увлечение. Поэтому, едва Волков сказал электрику, что хочет пригласить Савельева на охоту, как Нестеренко тут же позвонил журналисту. «Ты чево молчал, старик, што мы из одного племени?»

«Об этом мог спросить и я, – радостно выкрикнул Савельев. – Но теперь вдвойне приятно. В политике всегда нужен свой человек с ружьём».

– Про то землетрясение в Москве известно, – сказал Савельев, вытирая вынутой из нагрудного кармана тряпочкой губы. – По-моему, даже наша газета дала об этом информацию. Но люди не обратили внимания. Эпицентр был где-то в Карпатах. К нам докатилась затухающая волна. С таким же успехом его могли считать своим в Калуге… в Туле… во Владимире. Разрушительных землетрясений здесь в принципе не может быть. Они происходят на стыках тектонических плит, когда одна наползает на другую. А Москва стоит почти на середине плиты. Скажу вам больше. Каждый день на планете происходит около тысячи землетрясений. Но никто их не ощущает. Поэтому связывать землетрясения с грядущими государственными катаклизмами – это, знаете ли, Павел, из области фантазии. Даже катастрофические – не оказываются предвестниками ближайших бед. Ну, што такого эпохально страшного произошло после ашхабадского землетрясения в 1948-м году? Или после ташкентского в 1966-м? Ровным счётом ничево! А ведь они относятся к очень разрушительным.

До Москвы не раз доходили волны сильных землетрясений. Я читал у Карамзина в его «Истории государства Российского» о двух «землетрусах» в XV веке. Думали, конец света. Разрушения были, последствия – нет. В 1802 году, осенью, Москву тряхнуло. Пять баллов. Треснула только стена какого-то погреба. Если говорить о заметных последствиях, то напугался трёхлетний Саша Пушкин. Он гулял в это время с няней в саду.

В наше время Москву тоже, бывало, трясло. Последний раз – все, наверно, помните – в 1977-м. Докатилась волна от Бухареста. Там – разрушения, у нас только качались люстры, падала посуда. И каких-то масштабных потрясений я не помню. Наоборот. Советский Союз выходил на вершину своего могущества.

Поэтому не природные явления предвещают беду, а люди, их действия. Такие действия, как ваши, Павел! Вместе с товарищем Сергеем. Вы добавили тротила разрушителям Союза. И мне, извините, не хочется стоять плечом к плечу на охоте с людьми, которые намерены взорвать мой дом.

Савельев встал и пошёл в сени. Там была его куртка, ружьё и сапоги.

Глава восьмая

Яковлев дочитал последнюю страницу довольно обширного документа. Собственно, это был не один документ, а подборка врачебных и аналитических сведений о здоровье Ельцина. Материалы пришли из КГБ. Он их не запрашивал, но в Комитете знали об отношении Яковлева к председателю Верховного Совета России Ельцину и, видимо, решили подключить Александра Николаевича к обузданию разбушевавшегося оппозиционера. «Архитектор перестройки» мрачно покивал своим мыслям, закрыл папку. «Странно, – думал он, – кто не знает, видят богатыря, здорового физически и вообще…»

Подборка документов должна была порадовать Горбачёва. После провозглашения суверенитета России началась «война законов». Ельцин призывал не выполнять союзные, а признавать только российские. Как это можно было сделать, никто не знал. Хаос в государственной и экономической жизни получил дополнительное ускорение.

Затем Ельцин открыто заявил о своих претензиях на власть и потребовал отставки Горбачёва.

Александр Николаевич поднял трубку прямого телефона с Президентом. «Могу зайти?» – «Заходи».

Горбачёв почти всех называл на «ты». Что это было? Стремление показать доверие, продемонстрировать близость, которой собеседник должен был дорожить? Или означало барское высокомерие, прикрываемое вроде бы народной простотой?

«Серого кардинала» он тоже звал, как всех, на «ты», хотя относился, особенно раньше, с явным пиететом.

Как обычно, хромая сильнее, чем всегда, когда спешил – в приёмной Президента сидели люди, и его нельзя было задерживать долго, Яковлев прошел к столу Горбачёва.

– Любопытный материал, Михаил Сергеич.

Горбачёв открыл обложку, пробежал взглядом несколько страниц. Читал он быстро, как все документы. Там говорилось о длительных – на несколько недель – запоях, о попытках самоубийства, о разрушенном из-за пьянства здоровье. Михаил Сергеевич всё это знал. Ещё зимой 85-го года, незадолго до его избрания Генеральным секретарём, когда зашла речь о переводе первого секретаря Свердловского обкома партии Ельцина на работу в ЦК, председатель КГБ Чебриков информировал узкий «ареопаг», что делать этого нельзя. Ельцин – тяжело больной человек, скоро могут быть проблемы. Из-за систематического, ставшего хронической болезнью, пьянства сильно подорвано сердце, разрушается печень и, что отмечалось особо, в состоянии алкогольного опьянения способен на неадекватные поступки.

Доклад председателя Комитета госбезопасности был рутинной процедурой. Существовало правило: при выдвижении человека на более высокий партийный пост принимать во внимание и сведения по линии КГБ. Поэтому различная информация, связанная, в том числе, с поведением партноменклатуры, чекистам поступала. Тем более, когда шила в мешке, как говорили в народе, утаить было нельзя. О пьянстве Ельцина и его «неадекватных поступках» в Свердловской области знали. Не все осмеливались рассказывать, помня мстительный, беспощадный характер Бориса Николаевича, но некоторые дикие выходки получали огласку.

В гараже каждого крупного обкома партии, кроме чёрных «Волг» для руководства и «Чайки» для первого секретаря, имелся представительский «ЗиЛ». На тот случай, если в область приедет кто-то из руководителей страны или близких по статусу чиновников.

Но в Свердловске, кроме этого, был и так называемый «царский поезд». Область большая, на машине не объедешь. А на поезде, да ещё в окружении заглядывающих в рот подчинённых, можно осматривать владения со всеми удобствами, с кухней на колёсах и ящиками спиртного.