— Есть ли здесь кто? — вновь прозвучал голос. — Это ты Иван? Ты здесь шляешься? Выпивку ищешь?

Но ответа не последовало.

— Никого нет. Показалось что ли спросонья, — сказал человек и зевнул. — Ночи становятся длиннее и темнее, что-нибудь да почудится.

Он снова зевнул и притворил за собою дверь.

Антип облегчённо вздохнул: «Пронесло». Не думал он, что в доме, кроме больного хозяина, будет ещё кто-то. А надо бы подумать. Барин хворый, рядом с ним должен же быть кто-то.

Подождав с полчаса и решив, что всё успокоилось, он крадучись приблизился к опочивальне барина. Дверь открылась легко, видно, за ней следили, смазывали петли. Услышал слабый храп. Несомненно, булькающие звуки издавал спящий поручик.

Антип откинул полу и осветил помещение. Фонарь он держал в поднятой левой руке, выдергу — в правой.

Спальня была почти квадратной формы с двумя большими окнами, задёрнутыми занавесками. У стены торцом к ней стояла широкая кровать, на которой похрапывал поручик. Его громадное сухое тело возвышалось на перине. У изголовья притулился столик с инкрустациями, блеснувшими в полумраке, с множеством пузырьков и баночек. Посередине, рядом с иконками, стоял серебряный колокольчик. Им барин вызывал Мефодия. У противоположной стены было трюмо с подставкой, в углу недалеко от ложа поручика, громоздился комод, тоже инкрустированный с овальными ящиками.

Стараясь не шуметь, Антип прошёл к комоду. Кроме двух книг в кожаных переплетах с серебрянными застёжками, стопки бумаги, пузырька с чернилами и ручки, на нём ничего не было. Прибор для бритья лежал на подставке трюмо.

Антип приблизился к изголовью, где стоял столик. В нём было несколько маленьких ящичков. В верхнем торчал ключ. Сердце Антипа дрогнуло. Он дотронулся до ключа и свет упал на лицо барина…

Поручик проснулся от того, что ему стало плохо. Дурнота и мелкая неунимающаяся дрожь овладела телом. Он открыл глаза, и видения обрушились на него. Он пытался дотянуться до колокольчика, вызвать камердинера, чтобы тот принёс воды, но рука не повиновалась. Он её вообще не чувствовал. Поручик не мог представить, где находится, то ли у себя в спальне, то ли в загробном мире. Стояла кромешная темнота, слышались вопли и стенания.

«Неужто ад?» — подумалось поручику. Действительно, ад. Чёрный чёрт с фонарем в одной руке и крючком в другой ходил рядом, видно, искал его. На голове был несуразный башлык. Сейчас он подденет крючком поручика под рёбра и очутится тот на дыбе, и огонь будет лизать ему голые пятки, а потом охватит его всего. «Почему чёрт в схиме?» — не понял поручик. Вот он приближается, лица не видно, пляшет только тень от фонаря и этого зловещего крючка, который он занёс над ним…

Когда свет упал на лицо барина, Антип перепугался — на него глядели широко открытые глаза. Колпак на голове съехал в сторону, седые бакенбарды топорщились на щеках. Глаза ничего не выражали, они были пусты, чудилось, холод объял их. «Да он умер, — подумалось Антипу. — Лежал, лежал и умер».

Антип поставил фонарь на пол, переложил выдергу в левую руку и открыл ящик стола. В нём лежали ножички, пилки, какие-то крохотные инструменты, значения которых Антип не знал, но грамоты не было. Он выдвинул второй ящик, но, кроме безделушек и курительной трубки, там тоже ничего не было. Третий ящичек не открывался. Ключ упал от сотрясения, и Антипу пришлось искать его на полу. Шаря по половицам, он коснулся чего-то такого, отчего мурашки пошли по телу, он чуть было не закричал. Он почувствовал, как поручик положил ему руку на голову. Но оказалось, что это безжизненная рука барина соскользнула с груди и бессильно свешивалась, чуть ли не касаясь пола.

Уняв готовое выскочить из груди суматошное сердце, Антип стал открывать замок ящика. Рука дрожала. Сколько он не вращал ключ в разные стороны, замок будто заело. И сломать его было нечем. Он вспомнил про нож.

Просунув его в щель между ящиком и столом, он сильно нажал. Что-то хрустнуло, и ящик свободно выдвинулся. Антип поднял фонарь. В ящике сверху в большом конверте лежали какие-то документы на гербовой бумаге, а под ними небольшой свиток из плотной бумаги или кожи. Был он не белым, а коричневым. Трясущимися руками он развернул его, увидел старорусские буквы, чернеющие на светло-коричневом фоне. С трудом, где мог, разобрал: «И се яз… слово свое и тоя рухледь, сиречь сундук…» Дальше он не стал читать, подумав, что нашёл то, что искал.

Спрятав свиток на груди, хотел уйти, но услышал невнятное бормотание барина. Он поднёс фонарь к кровати. Глаза поручика были открыты, а на лице застыла маска — не смерти, не страха, а маска дьявольского смеха, беззвучного, а потому ещё более страшного.

Он смеялся над Антипом.

Не помня себя от ужаса, Антип бросился в коридор. Ему чудилось, что двери и окна господского дома враз раскрылись с большим шумом, стряхивая многолетнюю пыль на пол, и за ним гнался гомерический хохот мёртвого барина, сотрясая дом от верха до основания:

— Бери, бери грамотку. Она твоя…

Очутившись в саду, Антип перевёл дыхание и опрометью, прижимая к груди свиток, побежал прочь от усадьбы, не помня себя от ужаса. В овраге потерял выдергу, но не стал искать.

Добравшись до дуба, весь дрожа и в холодной испарине, разворошил листья и положил под корни фонарь. Скинул с себя мешок и запихнул туда же. Забросав тайник листьями, немного опомнился и перевёл дыхание. Только когда продрог, что зуб на зуб не попадал, Антип окончательно пришёл в себя. Небо на востоке серело. Он запихнул грамоту поглубже за пазуху и побежал к лесу.

Часть четвёртая

ЛИХОВА ПОЛЯНА

Глава первая

Болотный старец

Антип отталкивался от дна веслом и поглядывал изредка на жену Василису, сидевшую на корме в тёплом платке, закутавшем ей голову, плечи и грудь. Открытой была лишь нижняя часть лица. Её бил озноб. Антип видел, как тряслись плечи, как она сжималась под платком и исхудавшей незагорелой белой рукой натягивала платок на грудь. Лодка, повинуясь толчкам, медленно плыла вдоль берега по мелководью, обходя заросли осоки, высокой узловатой травы наподобие камыша, раздвигая широкие листья кубышек.

— Потерпи, — говорил Антип жене. — Скоро доберёмся до места.

— Скорей бы… А то у меня зуб на зуб не попадает.

— Это от воды холодит. А так-то тепло. Вон какое солнышко яркое…

— Зябко мне…

— Протяни руку, возьми в ногах душегрейку, укройся.

Василиса нагнулась, подняла лежавшую в ногах овчинную душегрейку, прижала к груди, зарывши лицо в тёплый мех. Потом подняла голову. Спросила:

— А старец этот поможет?

Глаза её с надеждой взглянули на мужа.

— Должен помочь. Говорят, он знатный знахарь, не таких вылечивал.

Антип говорил это, а сам в душе не знал — поможет ли старец или нет. Об этом старике знахаре ему рассказал Пахом Шерстобитов из Дурово, привозивший на мельницу рожь. Узнал у Маркела, что сноха шибко занеможила, лежит пластом и никакие доктора не могут найти у неё болезнь. А её бьёт озноб, трясётся, как лист осенний, а по ночам видения разные мерещатся. Пахом тогда и сказал про старца, который живёт за озером в урочище прозываемом Лихова поляна. Про эту полянку среди народа разная молва ходила как про место нечистое, что там деревья кольцами растут, разные бывают знамения. Рассказывали, как один крестьянин туда попал по несчастью — заблудился в лесу, пробыл там какое-то время, совсем недолго, а вернулся домой — ему говорят, что месяц блукал. Он не поверил сначала, но потом убедился, что так оно и есть: много времени прошло, а для него, что один день. Кто-то из древних стариков и сказал, что там день за месяц идет… Но вот как бы старец тамошний зла никому не делает, а наоборот молва о нём, как о лекаре-знахаре далеко за пределы уезда вышла. Прозывают его Болотным старцем, так как живёт в окружении болот. Раньше как бы его там не было, а объявился он лет десять назад, а может и более, только о нём никто не знал… Вот Пахом и посоветовал Антипу туда свезти жену. Путь не близкий, да и не торный, сначала до Сухого Брода на телеге, на лошадке, а оттуда на лодке вёрст с пятнадцать, а там по тропке пешком час, может, поболе.