Войдя в землянку, он ощутил что-то неладное. Нехорошее предчувствие коснулось его. Спал ребенок, причмокивая во сне губами, на своём ложе лежал Кирилл… Старцу было худо. Сильный озноб сотрясал высохшее тело.

— Тебе холодно, отче? — спросил Изот, подойдя к наставнику.

Тот ничего не ответил. Тело его продолжало содрогаться. Изот наклонился к нему. Старец был в забытьи.

Ключник укрыл его своим кафтаном, развёл огонь жарче. Как он ни окликал старца, не смачивал сухие губы влажной тряпицей, Кирилл не приходил в себя.

Всю ночь просидел Изот в изголовье старца, отходя от него лишь затем, чтобы подбросить дров в камелёк да покормить ребёнка.

Лишь перед рассветом озноб прошёл, и Кирилл открыл глаза.

— Отче, — Изот склонился над наставником.

Лицо старца было пергаментно-жёлтым, нос больше заострился, щёки провалились.]Вчера тело и дух были полны энергии, а сегодня силы оставили его.

— Изо-от, — позвал старец. Голос был очень тих, скорее по губам, чем на слух, ключник различил своё имя. — Изо-от, — повторил Кирилл, — затепли какую лучину передо мной. Легче мне будет уйти…

— Отче, о чём ты говоришь!

— Сделай милость…

— У меня есть свечи. Я мигом.

Он бросился в угол, к полке, где лежало около дюжины свечей, которые он нашёл в кладовой. Зажёг одну от камелька, прилепил на глиняный черепок, поставил в изголовье старца.

— Светлее стало, — проронил Кирилл. — А то всё в темноте да темноте.

— Бог даст…

— Не тужи, Изот. — Кирилл не дал ему договорить. — Я давно готовил себя к этому. Только не полагал, что это произойдёт так. Думал, что перед лицом смерти попрощаюсь со всеми, благословлю, попрошу прощения за вольные или невольные прегрешения, а довелось иначе. Я хочу тебе сказать… Не останавливай меня! Возьми мою руку. Вот эту одесную.

Изот выполнил просьбу наставника. Рука была холодна как лед.

— Силы мои на исходе, — проговорил Кирилл. — До солнышка, знать, не доживу… Ночь на улице, сыне?

— Скоро рассветёт.

Кирилл замолчал. Изот подумал, что он впал в забытьё, но ошибся: старец раздумывал, подбирая слова, которые хотел сказать Изоту.

Слабо потрескивали дрова в камельке, тонкая струйка дыма тянулась к потолку. В постели не спал младенец. Он то однообразно тянул: гу-гу-гу, то замолкал, чтобы через минуту снова начать свою непонятную песню.

Кирилл приподнял веки, взглянул на Изота, сидевшего рядом.

— Говори, отче, я слушаю, — подвинулся ближе ключник. — Что скажешь, то исполню.

— Добро. — Кирилл закашлялся.

Изот дал ему воды. Отпив несколько маленьких глотков, Кирилл взглядом попросил убрать черепок и, отдышавшись, сказал:

— Тот барин, которого мы приютили в ските, как ты и говорил, не чист на руку. Никому я не говорил, а верно, зря… Скажи я тогда, может, и не было бы беды… Помнишь, в келье у меня в углу иконостас?

— Как не помнить. Образа письма древнего…

— Вот-вот. За иконами тайничок у меня был… — Кирилл снова закашлялся, схватился за грудь.

— Я слушаю, отче.

— В тайнике том, почитай, со времён протопопа Аввакума хранилась грамотка с письменами. В тех письменах опись сокровищ скитских наших и место указано, где они захоронены.

— Про нашу хранительницу?

— В хранительнице не все сокровища… В далёкие годы на Заячьем острове в Соловках, на мысу, был найден сундук мурманский, а в нём золотых монет и византийских, и шведских, и фряжских и прочих видимо-невидимо, и камней самоцветных много. Откопали его два послушника… И может сим сокровищам и разграбленным быть, но был в монастыре старец Варсонофий, келарь, зело честен и скромен. Когда пошли гонения, он передал этот сундук братии нашей. Так он кочевал, пока не основали наши предки здесь скит, и сундук тот укрыли… И был он оставлен в неприкосновенности на случай мора или другой какой погибели и ни одной деньги оттуда не было взято.

— Я слышал это предание.

— Это не предание, а сущая быль.

— Так где ж тот сундук. Я его не видел.

— И не мог видеть. Он замурован в полу хранительницы.

— И барин похитил грамоту сию и теперь знает, что есть сундук мурманский и как его найти?

— Да, Изот.

— Вот почему разбойники были посланы сюда…

— В грамоте также обозначены тайные ходы к мурманскому золоту.

— Ты помнишь их, отче?

— Как не помнить. И ты их знаешь, это пути в хранительницу. Я сам не видел сундука. Я принял грамоту из рук старцев. Я бы её тоже передал…

— Вот отчего проникли грабители в хранительницу. Знали, где искать, но не знали, что сундук замурован.

— Теперь ты один хранитель его. Найди его, пока не похитили, и помоги братьям нашим, кто нуждается, кто чтит заветы отца нашего протопопа Аввакума.

— Будь спокоен, отче. Не отойду от заветов твоих.

— Вот и добро. Я всегда знал, что на тебя можно надеяться.

— Филипп Косой сказывал про барина. Он нарёкся Василием Ивановичем Отроковым?

— Да, он так назвался. Сказывал, что в городе проездом…

— Когда он похитил грамоту, он подбил Косого себе в помощь.

— Верно, так оно и было. Барин, он может, и не барин. Сколько сейчас разного люда пропитание себе добывает обманным путем.

Кирилл тяжело задышал. В груди захрипело, в краешке губ замерцала капелька крови и потухла.

— Зашибло меня бревном, — простонал старец. — Нутро гормя горит… И ещё… Отнеси младенца добрым людям. Не сдобровать ему в лесу без тепла и довольной пищи, без материнской неги… Ему молоко и каша нужна. Где ты это возьмёшь? Приюти у хороших людей. Пусть живёт.

Изот наклонился к лицу старца, прошептал, ибо говорить не мог — слезы застилали глаза, а в горле застыл ком:

— Исполню, отче, заповеди твои.

— Поклянись Богом!

— Клянусь, отче, всеми святыми, что поступлю, как ты повелел.

В подтверждение своих слов Изот вынул из-за пазухи нательный крест и прикоснулся к нему губами.

Кирилл закрыл глаза. Изот сидел неподвижно рядом, глядя, как горит, потрескивая, свеча, и растопленный воск маслянисто дрожит в лунке под пламенем, переливается через край, оставляя на боках неровные потоки, словно застывшие слезы. Язычок пламени дрогнул, заколебался, поник, и свеча готова была погаснуть, но Изот схватил кончик обгоревшего фитиля пальцами, снял нагар, и огонь вновь разгорелся.

Кирилл поднял веки, посмотрел на Изота потухшим взглядом:

— Выведи меня на волю, Изот? — попросил он. — Хочу посмотреть на скит. Не протився, — добавил старец, видя, что Изот хочет возразить.

Ключник с трудом поднял его с ложа — старец совсем обессилел. Левую руку Кирилла забросил за свою голову и вывел его из подземелья.

Кирилл выпрямился, насколько смог, повёл глазами по сторонам:

— Прости меня, Господи, — прошептал он, — что не уберёг чада твоих…

Он подался вперёд, напрягшись в руках Изота, глаза окинули пепелище, а губы беззвучно что-то прошептали.

Вернувшись в землянку, Изот уложил старца на постель. Лежал он высохший, с тонкими тёмными руками, сложенными на груди. К вечеру силы совсем покинули его, не открывая глаз, он захрипел и последний выдох вырвался из груди. Рука соскользнула вниз.

— Прости, отче, — склонил голову Изот.

Он ощутил вдруг тревожно-гнетущее чувство пустоты как в самом себе, так и окрест. Стало невыносимо оставаться в подземелье, словно кто-то принуждал выйти вон. Он открыл дверь и вышел на воздух как был в рубахе и лычницах.

Облака разошлись, и на небе мерцали звёзды. Откуда-то сверху, казалось, опускался шелестящий звук, наполняя окрестность непонятным движением. Место перед землянкой озарилось оранжевым свечением, потом заискрилось и между сгоревшими кельями покатились по снегу шарики. Их было много: и оранжевых, и голубых, и жёлто-серебристых. Казалось, они совершали беззвучный танец. Потом, словно унесённые ветром, удалились и исчезли в лесу. Лишь один, чуть больше остальных, покружился вокруг Изота, над землянкой, замер на мгновение, стал сжиматься, тускнеть, затем взвился вверх и пропал. А Изот подумал: «Это душа Кирилла покинула тело и соединилась с душами таких же усопших на небесах».