Надо было развести костер и согреться, иначе без движения холод мог пробрать до костей. Однако разжечь костёр ему не пришлось — он не нашёл ни сучка, ни ветки, которые могли бы сгодиться для костра — всё было погребено под снегом.

Усталый, он примял снег под чахлой берёзой, под навесом сугроба, надвинул шапку поглубже на лоб и втянул голову в плечи. Скоро его всего облепило, и он стал похож на большую глыбу снега.

Пурга не утихала. Ветер сильнее раскачивал оголённые вершины берез, бросая наземь новые и новые горсти снега, будто кто-то кидал их беспрестанно.

Как там старец с младенцем? Если Кириллу худо, то и ребёнку плохо. Старцу он наказывал не разжигать камелька, чтобы не привлечь дымом разбойников, поэтому в подземелье сейчас холодно. Сумеет ли старец покормить ребенка? Изот старался уйти от невеселых мыслей, не думать о плохом, но они прочно засели в мозгу и бередили сердце.

Под свист метели он забывался, но ненадолго: какая-то струна в голове всегда была в напряжении. Если он погружался в сон, она натягивалась сильнее, и он просыпался.

Сломленный усталостью, под утро он всё же задремал. Ему стало тепло, приятная истома растекалась по телу, тяжелила голову и ноги… Ему чудилось, что сидит он в бане на полке, охаживает себя берёзовым веником, обливается студёной водой из липовой шайки. Шипит вода, выплеснутая на горячие камни, пар фонтаном устремляется вверх, растекаясь под низким потолком. Плещется в кадушке вода… Да это не вода. Это горячий пламень вырывается из неё и охватывает баню. И не пар идёт от каменки, а дым. Объятый ужасом Изот ищет выход наружу и не может выйти — дверь крепко приперта. Огонь подбирается к нему. Он хочет кричать и кричит, но сам не слышит своего крика. Вдруг стена бани начинает колебаться, словно в мареве, и исчезает. В огненном сиянии появляется женщина в белых одеждах, высокая и стройная. Глаза под плавными дугами чёрных бровей глядят строго и с укоризной, а лицо ласковое и родное. «Матушка!» — кричит Изот и протягивает к ней руки, но не может дотянуться, прикоснуться к ней, потому что их разделяет невидимая стена. «Не спи, Изот, — говорит женщина в белом одеянии. — Не спи, сынок!»

Изот ревёт, как в детстве, и просыпается в холодном поту, с сильно колотящимся сердцем. Где он? Он стряхивает с головы, с плеч снег и только теперь понимает, где находится.

Как только серый рассвет выбелил небо и стали различимы кусты и деревья, Изот поднялся. Пурга утихла, забросав снегом окрестность. Изот попытался определить, куда он вышел, но местность ещё была погружена в предутреннюю мглу, и он мог лишь догадываться, где находится. Однако догадки не обманули его. Когда окончательно рассвело, он понял, что шёл по правильному пути. До скита было версты три.

К скиту он подошёл совсем обессиленный. Снегу намело много, был он рыхлый, идти было трудно. На пепелище гулял ветер. Он залепил снегом кучи обгоревших бревён, стонал в остовах келий, в высоких сиротливых трубах печей.

Ключник стал раскидывать доски и брёвна, которыми забросал вход в убежище. Освободив дверь, открыл её и, затая дыхание, вошёл в землянку. Было тихо. Угли в камельке давно потухли, превратившись в серую золу. Камни очага остыли. Подземелье было погружено во мрак. Изот притворил дверь. На своем ложе шевельнулся старец и снова затих.

Ключник в углу землянки нашел растопку, высек огонь и запалил её. Жилище осветилось бледным пламенем. Подбросив сухих дров, Изот подошёл к младенцу. Тот безмятежно спал, закутанный до глаз в старую ветошь.

«Слава Богу, — подумал Изот, — отче поухаживал за ребёнком. Он сыт и сух».

Он направился к старцу, дотронулся до лба рукой. Лоб был не такой горячий, как вчера. Кирилл лежал неподвижно, положив одну руку на грудь, другую протянув вдоль туловища.

— Это ты, сыне? — услышал он голос наставника.

— Я, отче.

— Вернулся?

— Вернулся.

— Добро. Я уже беспокоиться стал… Долго тебя нету. О плохом думал…

— Обошлось, отче.

Кирилл что-то хотел сказать, но только пошевелил губами.

— Тебе плохо, отче? — Изот наклонился к нему.

— Нет, нет. Полегче стало. Тебя не было, я подымался, и не один раз… попоить ребенка, самому испить. Сначала-то голова кружилась и звон в ней был, словно к заутрени звонили, а теперь полегче.

— Слава Богу, может, дело к поправке пойдёт.

— Нет, Изот. — Кирилл обратил к нему серое лицо с глубоко запавшими глазами. — Сил у меня немного осталось. Только дух живёт…

Он хотел приподняться, но Изот движением руки заставил его остаться в прежнем положении.

— Лежи, отче, набирайся сил. Я, смотрю, ты не ел совсем?

— Как не ел! Ел и пил.

Изот не стал возражать, хотя видел, всё то, что он оставил ему уходя, в целости стоит рядом в головах.

— Отдыхай! Разбойники нам теперь не страшны. Их постигла та же участь, что и братьев наших. Спалил я их в сторожке… Вдругорядь узнал я, кто навёл разбойников на скит.

Кирилл не ответил, но открыл глаза, давая понять, что он слушает.

— Разбойники говорили про барина, как и Филипп… тогда. Помнишь барина? Фёдор со Стратилатом нашли его на безлюдной дороге, на болоте. Он у тебя в келье обитал…

— Как не помнить, — прошептал Кирилл.

— Его рук дело. Это он прознал про хранительницу. Косого подбил.

— Я виноват, — проговорил Кирилл. — Моя вина здесь.

— Зачем ты себя винишь! Какая твоя вина. Давеча про грех свой говорил. Это твоя болезнь… Вот я, отче, совершил тяжелый грех. И знаю, что праведный, но душу гложет. Поднял руку я на жизни людские, хотя и окаянны они. Душегубец я….

Изот рассказал наставнику, как спалил сторожку вместе с разбойниками.

— Всякого греха не обережёшься, Изот, — ответил Кирилл и движением руки показал ключнику на место в ногах.

Изот присел.

— Как ты иначе мог поступить, сыне? Или ты их, или они тебя… Сколько погубили они невинных душ ради корысти и сребролюбия, а ты — ради защиты своей, ради воздаяния за кровь христиан, невинно загубленных братьев и сестёр наших. Брось эти мысли! Думай о дне завтрашнем, раз Бог помиловал тебя.

— Хочу, отче, не бередить сердце своё, а не в силах.

Кирилл ничего не ответил. Он лежал с закрытыми глазами, видно, опять впал в забытье. Изот не стал тревожить его.

«Может, отче и прав, — подумал он. — Отмолю я свой грех».

Усталый и опустошённый событиями прошедшего дня и ночи, он прилёг в углу на рогожке, но от навязчивых мыслей не мог отрешиться. Перед глазами стояла сторожка, объятая пламенем, слышались крики и глухие удары Одноглазого в дверь.

Глава одиннадцатая

Тайна старца Кирилла

На следующий день, отдохнувший и отоспавшийся, Изот стал думать о том, как сделать крышу или навес над землянкой, чтобы от тепла камелька не таял снег на потолке, иначе будет в помещении сырость, а сырость — источник болезней. Раз уж судьба удосужилась оставить ему жизнь, дать пропитание и убежище от непогоды, надо сделать это убежище приспособленным для житья. Зима долгая. На первое время уцелевших припасов всем обитателям должно хватить, а там, смотришь, по снегу и силки можно будет расставить на птиц, западни на зверей, самострелы, авось, что-нибудь и попадётся, прокормятся, благо живности в лесу много. С такими мыслями Изот принялся за работу, стараясь не думать о совершённом им поступке.

Во второй половине дня небо заголубело, проглянуло солнце, засеребрились снежинки. Изот распахнул кафтан, вдохнул полную грудь морозного воздуха и оглядел окрестности. Вокруг скита припорошённые снегом высились несгоревшие ели. Ветра не было, и они стояли не шелохнувшись, словно в забытьи. Мелькнула меж деревьев белка, сменившая летний наряд на зимний. «Боже, — подумал Изот, — как же хорошо на белом свете, когда каждый живёт своим делом, без пакостей и вредительства».

Солнце ещё стояло над лесом, когда он закончил работу. Отойдя на несколько шагов, долго оглядывал еловый навес и пришёл к мысли, что он сделал его добротно. Какая бы ни была снежная зима, он выдержит тяжесть сугробов.