Как-то сидели мы с напарником в винограднике, поджидая ушедших на задание Лючию и Франческо, молодого шестнадцатилетнего парнишку. Они давно должны были вернуться, но их всё не было. Уже смеркалось, когда прибежал растрёпанный и запыхавшийся, сам не свой, Франческо и рассказал, что его с Лючией схватили немцы, но ему удалось бежать.

В отряде были очень обеспокоены этим событием. Удалось узнать, что Лючию держат в подвале бывшего особняка местного богача, превращённого немцами в тюрьму. Её допрашивают и должны вот-вот перевезти в немецкий штаб, располагавшийся в другом городе. По пути следования мы и должны были освободить Лючию. Однако этому плану не дано было осуществиться, потому, что осуждённые из тюрьмы должны были отправляться вместе с большой колонной живой силы и техники немцев. Проводить операцию партизанам при такой армаде было бы безрассудно. Джани, командир отряда, принял решение атаковать тюрьму. Она была обнесена забором с колючей проволокой, с въездными воротами, где стоял часовой при шлагбауме. Ещё один караульный стоял у двери снаружи здания. Было ещё с десяток охранников и надзирателей, располагавшихся в караульном помещении внутри.

Немцы несли здесь службу ни шатко и ни валко: ходили в самоволки, доставали вино и частенько попивали. Мы им на этот раз помогли в этом. В назначенный для операции день их посланный загрузился вином под завязку, на халяву, как теперь говорят. Вечером они начали возлияние и вскоре были навеселе. Причастился и часовой у ворот, тем самым притупив глазомер и внимание. Его броском ножа в горло сразил Фёдор Рюмин, бывший циркач из Новосибирска, большой виртуоз своего дела… У нас отряд был интернациональный, и часового у двери сняли поляк Сташевский и белорус Пашкевич. Открыв ворота, наша группа бросилась на приступ караульного помещения. Застигнутые врасплох караульные, охмелевшие, ничего не понимающие, не оказали особого сопротивления. Мы бросились по коридору, где слева и справа были сооружены камеры. Сташевский открывал их отобранными у надзирателей ключами. Я нёсся как ошалелый и орал:

— Лючия! Лючия!

В одном из зарешеченных окошек показалось её лицо. Мы так и впились взглядами друг в друга, забыв об окружающих. Когда дверь открыли, мы бросились в объятия друг к другу.

Павел Егорович настолько разволновался, что не мог дальше говорить. Я не торопил его. Собравшись с мыслями, он каким-то скомканным голосом продолжил:

— Так началась наша любовь. — Глубоко вздохнул. По этому вздоху было понятно, как он переживает. — Это было незадолго до окончания войны. Потом была победа. отправка в Союз. До конца дней своих не забуду, как садился в американскую машину, как поехал… Лючия махала рукой… После победы все думали, что для победителей начнётся другая жизнь. Я считал, что вернусь в Италию и говорил об этом Лючии, Люси, как я её звал. Да где там! Побывал в лагере на Родине, пока не разобрались. В Италию, конечно, не пустили, сказали: и думать забудь. А жить надо. Женился. — Он снова замолчал. — А о Люси помню до сих пор… — Он смахнул с щеки внезапно выкатившуюся слезу и шумно выдохнул, будто сбросил с плеч тяжкий груз.

— Наливай, — предложил он и, когда я налил в стопки, молча выпил. Откинувшись на спинку стула, закрыл глаза и запел:

То не муж с жено-ой,

И не брат с се-е-стро-ой.

Добрый моло-оде-ец

С красной де-е-евице-ей…

Оборвал песню, как всегда, на полуслове и произнёс:

— Лючия любила эту песню, часто просила её спеть. Она сродни итальянским песням.

Мне показалось, голос его дрогнул.

На крыльце мы попрощались. Он крепко пожал мне руку. Не успел я подойти к калитке, как услышал:

O partigiano portami via

che mi sento di morir

e se muoio da partigiano

o bella ciao, bella ciao,bella ciao, ciao, ciao

В голосе было столько мощи, влекущего вперёд порыва, что я невольно задержался у тесовой изгородки.

Уходил я от Павла Егоровича, полный непонятных переживаний. Мне было жаль, что так нелепо получилось в его жизни. Жестокая война свела два любящих сердца, а в мирное время они должны были вопреки их любви расстаться по воле обстоятельств, продиктованных политикой государства.

Так получилось, что Павел Егорович на дачу больше не приезжал, как впрочем, и брат. Дом пустовал. Только недавно я услышал продолжение этой истории от его брата, приехавшего на лето отдохнуть.

Мы сидели в беседке сплошь увитой девичьим виноградом. Сергей Егорович рассказал, что Павел умер в прошлом году в возрасте 89 лет.

Стряхивая пепел сигареты в баночку из-под майонеза, он неспешно говорил:

— Когда появилась на телевидении передача «Жди меня», он написал в неё письмо с просьбой разыскать любимую Лючию. Надежды он не испытывал никакой, но в душе лелеял мысль, что Лючия жива. И что вы думаете?! Нашлась Лючия. Его Люся. Жива и здорова. И приехала на встречу с сыном Паоло, которого назвала в честь Павла. Как две капли воды схож с отцом. Вот радости было видеть обоих счастливых стариков, встретившихся после шестидесятилетней разлуки.

Он замолчал, докурил сигарету, бросил в банку.

— Она раньше его умерла… на год. Потом он. Паоло приезжал проститься с отцом. Обещал приехать и в этом году на могилку…

Я возвращался домой с чувством непонятного облегчения на душе. Оттого, наверное, что было радостно сознавать — Бог наконец соединил разлучённые не по их воле сердца. А в ушах всё звучали слова песни итальянских партизан, и в памяти вставал образ Павла Егоровича.

Una mattina, mi sono alzato

O bella ciao…

2004 г.

САЛАГИ

Их привезли в один из ненастных дождливых дней. Стояла промозглая весна, наводившая хандру и скуку даже на видавших виды старослужащих солдат. В расположение подразделения новобранцев привёл лейтенант Пилатюк. Они вошли нескладные, остриженные наголо, в непомерно больших, заляпанных грязью сапогах. Шинели сидели, как на корове седло, лица чужие и диковатые.

— Орлы! Принимай пополнение! — крикнул кто-то из старослужащих. Находившиеся в помещении разом повернули головы.

— Ура! Салаг привезли.!

Из-за вешалки вылез ефрейтор Паша Жуков. Шмыгнул своим длинным, как у Буратино, носом:

— Теперь порядок. Дембель у меня в кармане.

Жуков «старик». Последний, третий год, на исходе. Он и еще двенадцать «апостолов» ждут пришествия демобилизации, последнего дня пребывания их на комплексе. Жуков обрадован прибытием молодёжи, но увидев только двух солдат, недоумённо разводит руками:

— Почему только двое?

— Старшина! — кричит Пилатюк.

Из каптёрки появляется старшина Зыков. Он чистил сапоги. Теперь они отражают свет, как никелированные.

— Старшина, — обращается к нему лейтенант по должности, а не по званию (Зыков — старший сержант) — принимай пополнение. Ставь на довольствие, своди в баню…

— Есть, — козыряет Зыков и тоже спрашивает: — А что — только двое?

— Пока двое, — отвечает Пилатюк.

Батарейцы с любопытством оглядывали вновь прибывших. С ними они будут служить не месяц и не два, поэтому интересовались, какой «товар» им прислали.

Новое пополнение носило две фамилии — Власов и Охапкин. Сразу же бросилось в глаза их несходство. Люди вообще редко похожи друг на друга, а тут было поразительное несходство. Женька Власов — ниже среднего роста, худой солдат с бойкими чёрными глазами, которые постоянно «стреляют» по сторонам. Он вертляв и непоседлив. Лёха Охапкин чуть ли не двухметровый верзила с неприветливым лицом в мелких оспинках, с саженными руками, которым коротка была любая одежда.

— Экземплярчики нам достались, — хихикнул Жуков. — Гаргантюа и Пантагрюэль.

2

Если Женька Власов был душа человек, балагур и озорник, то Лёша Охапкин угрюм и замкнут. Никакие занятия физической и строевой подготовкой не смогли придать его фигуре стройности, строгой осанки. Он был сутуловат, плечи вздёрнуты к голове, говорил глухо как в бочку, а когда торопился, сбивался на непонятную скороговорку. Но любая работа спорилась в его руках, и скоро он был не на плохом счету у командиров. Его ставили в пример другим и тому же Власову, жизнь которого сразу потекла не в том ключе. Женька завёл дружбу со «стариками» и, благо ему из дома присылали импортные сигареты, он ими угощает сержантов направо и налево, стараясь, чтобы его как можно меньше, как он сам выражался, эксплуатировали. В свободное время он ловит рыбёшку на побережье, крабов, играет со старшиной в шахматы, что не мешает ему, однако, ходить вне очереди в наряды.