— Я же сказала: ничего. Все отлично. Правда.

— Кроме Брикса. Ну же, Эмма, я знаю тебя так давно и люблю тебя и на сто процентов надежна в том, что касается всяких секретов. Я не скажу твоей матери, и никому другому, если ты не захочешь. Почему бы тебе не выплеснуть на меня все это? Что-нибудь вроде того, что поведение Брикса оставляет желать много лучшего?

Легкая улыбка появилась на лице Эммы:

— Это еще.;, мягко сказано. Больше похоже на то, что он ведет себя… — Она помялась немного. — Низко, — вымолвила она наконец. — Он поступает нечестно. А потом вдруг звонит или приходит на съемку и ведет себя так, как будто… — ее голос прервался.

— Влюблен в тебя, — спокойно докончила Джина. Эмма кивнула:

— Но потом, я здесь была так часто в последние, две недели, а мы гуляли только однажды, и только раз говорили после съемки… и, ты знаешь, он ведь так близко, он прямо здесь, в этом здании! Я могу его коснуться, но не осмеливаюсь.

— Он тебе не позволит.

— Да… он так ужасно занят. Ты знаешь, отец загонял его, у него совсем нет личной жизни…

— Черт. — Они замолчали. — Почему ты не поговоришь об этом с матерью?

— Да как? Она все время гуляет с его отцом, она не поймет. И вообще, ей наплевать. Только Ханне на меня не наплевать: по крайней мере, она ночует дома.

— Эй, а сколько раз твоя мать не ночевала дома?

— Дважды, — пробормотала Эмма.

— И во второй раз она вернулась, когда вы с Ханной завтракали. Правильно? Так что вы едва поняли, что она уходила.

— Мне не нравится, что она с ним! — крикнула Эмма. — И я даже не могу представить себе… я не могу подумать о том, что она, понимаешь, с ним. И я ненавижу спускаться к завтраку и видеть, что ее нет, как будто она умерла или что-то в этом роде, как будто она меня больше не любит. Ведь она даже не звонит и не предупреждает меня, что сегодня не будет ночевать!

Джина непроизвольно улыбнулась:

— Обычно считается, что подростки должны звонить и предупреждать.

— Это не шутки! Она должна говорить мне, чтобы я знала заранее. Но она думает только о нем. Она даже работает на него теперь!

Джина удивленно подняла брови:

— А ты?

— Это другое! У нее есть деньги, а мне нужно делать карьеру — я не могу зависеть от нее вечно. Она просто хочет быть с ним постоянно! И потом она и на ночь остается с ним, как будто я ее совсем не интересую.

— Ну, и скажи ей, что ты думаешь.

— Она не хочет знать!

— Ты ей говорила? Ты когда-нибудь подходила к ней и говорила: «У меня проблемы, ма, и я хотела бы о них поговорить»?

У Эммы вырвался нервный смешок:

— Я не зову ее «ма».

— Правильно. И никогда не звала. Когда ты была маленькой, тебе было четыре или пять, ты несколько месяцев называла ее «Клер». Она брала тебя с собой на работу, потому что твоя няня заболела, и ты слышала, как все называли ее «Клер», вот и подхватила. Помнишь это? Все думали, что это весьма остроумно, но Клер не была уверена, что ей это нравится. Затем ты снова начала звать ее «мама», и все стали счастливы. Вы вдвоем здорово проводили время, весело было быть с вами рядом. Мне просто как-то хорошо становилось, потому что вы любили друг друга и это было видно. Так скажи ей, что ты думаешь. Когда-нибудь.

— Нет. Я не хочу.

— Почему нет?

— Просто… потому.

— Почему потому? Потому что ты чувствуешь неловкость за то, что делаешь?

— Нет! — крикнула Эмма. — Я ничего не стыжусь! — Она соскользнула с табурета и нерешительно огляделась, желая уйти, но опасаясь упустить Брикса. — Думаю, мне пора идти.

Джина встала и слегка обняла Эмму:

— Солнышко, я думаю, тебе стоит поговорить со своей матерью. Поверь, у нее хватит ума, чтобы понять тебя. Она так сильно тебя любит, ты же знаешь — все, чего она хочет — это помочь тебе стать счастливой. — Эмма молчала, она вся сжалась в ее объятиях. Джина вздохнула: — Ладно, но подумай об этом. — Она отступила и поглядела Эмме в лицо: — Слушай, ты здесь с ума сойдешь, почему бы тебе не подождать его у него в кабинете?

Эмма неуверенно поднялась:

— Да, наверное. Но я никогда так не делала.

— А почему? Разве он не будет рад тебя увидеть?

— Конечно, да! Но… он на самом деле не любит сюрпризов, ты понимаешь.

— И все же. Тебе станет лучше. И послушай, попробуй все-таки разок. Когда придешь сегодня вечером домой, почему бы тебе и маме не сесть и не поговорить? О чем-нибудь. О мелочах, или о чем-то важном. О съемках, о еде, одежде, политике, сексе, погоде, черт возьми, если это все, о чем ты можешь думать. Ваше несчастье в том, что вы разъединились — вы живете в одном доме, но не вместе. Недостаточно того, что ты говоришь с Ханной, надо поговорить и с матерью.

— Heт Ханна не пытается уговорить меня все бросить и ехать в колледж.

— Все бросить?

— Ну ты понимаешь, о чем я.

— Ханна не твоя мать, Эмма, у нее не такая ответственность за тебя. И, держу пари, что Клер уже давно не говорит о колледже. Ведь так? Она хоть раз упоминала о нем с тех пор, как ты начала сниматься?

— Нет, — сказала Эмма почти беззвучно.

— Так в чем проблема? Ты снимаешься, и тебе это нравится, а она занимается дизайном, и это ей на самом деле нравится, она всегда хотела разрабатывать собственные проекты, и теперь она может это, и у вас обеих есть много о чем поговорить. Почему бы не попробовать?

Прошло несколько минут, и Эмма пожала плечами:

— Можно и попробовать. Она только в последние дни неразговорчива.

— Ну, это я и имею в виду. Ведь ты — тоже? Так что попробуй. Обещаешь?

— Я попытаюсь. Я знаю, что ты хочешь помочь мне, Джина, но ты просто не понимаешь, как это трудно. И никто по-настоящему не понимает, что я чувствую.

Она быстро поцеловала Джину в щеку и вышла, направившись по коридору к кабинету Брикса, который был за несколько дверей от кабинета его отца, в самом углу.

В комнате было темно — он задернул шторы от низкого ноябрьского солнца, а свет был выключен. Эмма зажгла напольную лампу и обошла кабинет, без интереса поглядывая на фотографии продукции «Эйгер» на стенах. Она взяла в руки журнал и пролистала его, затем отложила; она так нервничала, что ее била дрожь.

Мне надо уйти: он будет в ярости, когда обнаружит меня здесь. Он всегда злится, когда я ему звоню. Он любит только, когда все идет по его плану.

Она прошла через комнату и поглядела на две фотографии в серебряных рамках на столе. Женщина, которая, должно быть, была его матерью, и девушка. Кто она? Не я, подумала Эмма. У него множество моих фотографий, и он мог бы попросить у Хейла или Тода еще сотню, если бы захотел. Но, думаю, он не хочет.

Она провела рукой по полированной поверхности стола. Нет никаких причин оставаться здесь. Она это знала.

Будет ужасно, если она останется, а он не захочет ее видеть и посмотрит своим холодным взглядом, как бывало, когда что-то было не по нему. Она прикусила губу. Брикс, пожалуйста, захоти меня. Я люблю тебя, люблю, пожалуйста, полюби меня.

Его стол был почти пуст, за исключением папки с какими-то бумажками. Эмма увидела гриф: «Чувствительность человеческого организма к ПК-20» на одной из них. Мой ПК-20, подумала она. Ей было приятно думать об этом. Она не просто какая-то девушка, которая дожидается Брикса. Она Девушка-Эйгер, реклама ПК-20, а Брикс сказал, что этот ПК-20 сделает их компанию самой крупной в стране, если не в мире. И я среди всего этого, я важна по-настоящему, я как символ. И Брикс тоже с этим работает. Они работают вместе. Может быть, он написал здесь что-нибудь о ней, подумала она. Может быть, в этих бумагах сказано, какая она хорошая Девушка-Эйгер. Или… может быть, не такая уж хорошая, как ей думается. Она открыла папку и наклонилась, чтобы прочесть написанное на первой странице.

Дата: 30-е марта. Кому: КВЕНТИНУ ЭЙГЕРУ От: КУРТА ГРИНА

По поводу: проверок чувствительности человеческого организма к ПК-20 (предварительный рапорт)